— Христову милостыньку, матушка, за упокой новопреставленныхъ сродственничковъ. Подайте старушкѣ на хлѣбъ.
— Ахъ, милая! Какая тутъ милостыня! Только-бы разойтиться намъ какъ-нибудь, — говоритъ мужчина, остановившись передъ нищей.
— Да разойдемся какъ-нибудь, милостивецъ, не откажи только въ подаяніи. Я въ сугробъ сойду. Я въ валенкахъ… Да и не привыкать мнѣ стать.
Мужчина суетъ нищей мѣдную монету, нищая сходитъ въ сугробъ и опускается въ снѣгъ чуть не по колѣни, бормоча:
— Спасибо, благодѣтель. Пошли Господь царство небесное упокойничкамъ вашимъ.
— Пройти-то вотъ только къ нашимъ упокойничкамъ невозможно, — плачется мужчина. — Удивляюсь, какъ сюда ходить само духовенство литіи служить на могилы.
— Да не ходятъ сюда священники, благодѣтель, совсѣмъ не ходятъ, отказываются. Какъ тутъ священнику въ ризѣ пройти! Упаси Боги… И мы-то, старушки, бродимъ-бродимъ, а потомъ придемъ домой, такъ подолъ-то у юбки хоть выжми — весь мокрый. Тутъ ходить только привычному народу, да у кого развѣ близкіе сродственники похоронены, такъ по усердію.
Старуха брела обратно, сзади мужчины съ женщиной.
— А ты здѣсь цѣлый день топчешься, бабушка? — спросила женщина въ ковровомъ платкѣ.
— Не то чтобы день, благодѣтельница-матушка, а все ужъ часа два послѣ поздней обѣдни побродить надо. Въ обѣдню-то около церкви, а потомъ сюда… Въ вечерню рѣдко ходимъ. Младенцевъ вѣдь только хоронить привозятъ къ вечернѣ-то. Мало подаютъ. Ну, у кого изъ нашей нищей братіи дѣти есть, такъ дѣтей собирать посылаютъ.
Но вотъ опять встрѣча, и на этотъ разъ ужъ встрѣча съ посѣтителями кладбища. Встрѣчаются трое мужчинъ и съ ними простая женщина съ чашкой кутьи, завязанной въ носовой платокъ. Мужчины оказались въ сапогахъ съ высокими голенищами, сошли въ снѣгъ и кое-какъ пропустили встрѣчныхъ. Старуха нищая опять заныла:
— Христову милостыньку, благодѣтели, за упокой новопреставленныхъ.
Въ подаяніи не отказано. Старуха нищая продолжаетъ:
— Вѣдь вотъ простые-то люди лучше подаютъ. Они жалостивѣе къ старушкамъ. Трудно здѣсь ходить въ этомъ разрядѣ, а подаютъ съ большимъ усердіемъ. Мало ходятъ здѣсь изъ-за снѣга, а ужъ откажутъ здѣсь рѣдко, милостивецъ.
— Вотъ, вотъ двѣ березы… Здѣсь долженъ быть похороненъ Петръ Митрофанычъ, — указываетъ женщина въ ковровомъ платкѣ. — Вотъ и губка на березѣ, о которой я говорила.
Мужчина въ чуйкѣ останавливается.
— А креста-то вѣдь не видать. Занесенъ — произноситъ онъ.
— Но вотъ гдѣ онъ долженъ быть… Вотъ… Какъ намъ съ вѣнкомъ-то? — спрашиваетъ женщина.
— Не пройти туда нельзя… По поясъ снѣгъ… Надо будетъ кинуть вѣнокъ на удачу. Кидай.
— Вѣчная тебѣ память, Петръ Митрофанычъ! — восклицаетъ женщина въ ковровомъ платкѣ, размахивается и кидаетъ вѣнокъ на предполагаемое мѣсто могилы.
— И отчего ваши нищіе не ходятъ тутъ съ лопатами? — задаетъ вопросъ нищей старухѣ мужчина въ чуйкѣ. — Могли-бы трудомъ добывать деньги вмѣсто попрошайничества. Сейчасъ-бы вотъ взялъ лопату, раскидалъ снѣгъ, и за это можно ему гривенничекъ прожертвовать, а пятачокъ и скупой дастъ.
— Милостивецъ, да нешто здѣшніе могильщики позволятъ? — возражаетъ старуха-нищая. — Они убьютъ, исколотятъ, а не позволятъ. Сами зажравшись, расчищать въ этотъ разрядъ меньше полтины и не тронутся, а другимъ не позволяютъ. Тутъ, милый, артель, на все артель… Они какъ воронье. Да и за полтину не пойдутъ расчищать. Пойдутъ они, какъ-же… Они теперь съ могилами покончили и сидятъ и пиво пьютъ. Посмотри-ка на нихъ, какіе они… Что твои борова.
— Да вѣдь и вы, кладбищенскіе нищіе, я слышалъ, въ свою компанію постороннихъ-то не пускаете, — сказалъ мужчина въ чуйкѣ.
— Не пускаемъ, милый, не пускаемъ, это точно. Такъ вѣдь мы тоже платимъ за то, что намъ позволяютъ здѣсь ходить, — откровенничала нищая.
— Кому? — поинтересовалась женщина въ ковровомъ платкѣ.
— Да мало-ли кому! Здѣсь всякихъ хозяевъ много. Берутъ и съ насъ.
Опять прохожіе, пробирающіеся по сугробамъ.
— Такъ вѣдь и не нашли могилки. Зря пропутались, — разговариваютъ они.
Опять стонъ старухи-нищей: «Христову милостыньку»…
Сзади прохожихъ бѣжитъ дѣвочка лѣтъ восьми, румяная отъ мороза, съ выбившимися бѣлокурыми волосиками изъ-подъ платка, въ громадныхъ валенкахъ, и причитаетъ:
— Подайте, благодѣтели, сироткѣ на хлѣбъ! Родителямъ царство небесное…
— Ахъ, какая малютка! — участливо восклицаетъ женщина въ ковровомъ платкѣ. — Такую-бы въ пріютъ куда-нибудь. Вотъ такимъ-то сироткамъ и мѣсто въ пріютѣ.
Старуха нищая улыбается и бормочетъ:
— Отдастъ ее мать въ пріютъ, какъ-же! Она ей полтину въ день заработаетъ. Она нужды нѣтъ, что махонькая, а шустрая. Да махонькимъ-то у насъ лучше подаютъ.
— Дяденька, Христа ради, сироткѣ на хлѣбъ… — запѣла дѣвочка.
Мужчина въ чуйкѣ крестился, потомъ надѣлъ шапку и сказалъ женщинѣ:
— Ну, что-жъ, вѣночекъ на могилу бросили и давай пробираться домой.
Они стали опять лавировать по протоптанному въ снѣгѣ жолобу и шли гуськомъ; женщина въ ковровомъ платкѣ говорила:
— На лыжахъ здѣсь ходить, кто умѣетъ, такъ вотъ было-бы въ самый разъ.
— Да пожалуй съ лыжами-то и не впустятъ. Скажутъ: «здѣсь кладбище, а не лѣсъ», — отвѣчалъ мужчина.
1903
