Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Голова жеребца

Повесть.

Перевод с алтайского А. Кузнецова

Заговор

Думал ли когда-нибудь Кепеш, что он, о котором люди и слов-то других не находят, кроме как «никчемный Кепеш», или «ломаного гроша за него не дашь», очутится в этой просторной, как поляна, восьмистворчатой юрте. Что нога его переступит этот священный порог, и он в своих протертых до дыр овчинных штанах усядется прямо на белую кошму, а перед ним поставят блюдо, полное мяса, и два сияющих самовара — один с хмельной аракой, другой с крепко заваренным настоящим индийским чаем. Снилось ли когда-нибудь Кепешу, что хозяин юрты, прозванный Большим человеком, будет сам потчевать его от вечерней зари до полуночи и вести с ним степенную мужскую беседу?

Эй! Уснула… — проворчал Йугуш в сторону жены, сидевшей на своей половине у очага и не обронившей до сих пор ни слова. Кепеш видит, как в полудремоте вздрогнула Яна, жена Йугуша, и стала торопливо бросать в огонь щепки — пламя взметнулось, золотые искры парчовыми нитями потянулись кверху, юрта вся осветилась, в ней сделалось еще просторней. Удивляется Кепеш, сколько здесь разных вещей — не умещается это богатство под сводами юрты: громоздятся кругом, как неприступные скалы, сверкая начищенными металлическими стенками, сундуки, дорогой ковер протянулся на две створки, на рогах сохатого висит трехлинейка, а рядом — сабля с узорчатой рукоятью. Все здесь радует глаз… Хотя если человек местный да еще любит гостить, то он сразу заметил бы, что эти вещи раньше стояли в других юртах. Да и сама юрта не так давно принадлежала баю Шыйты.

Хозяин сидит напротив Кепеша. Его белое лицо — поднос с красноватым шрамом, пересекающим левую щеку (щека отвисла слегка от этого шрама, лицо чуть перекосилось), — благодушно. Не приведи бог, чтобы шрам задвигался на щеке Йугуша! Горе тому, кто потревожит покой этого шрама!.. Но сейчас Йугуш улыбается, белым платком вытирает вспотевшую бритую макушку. Синие глаза под нависшими серыми бровями не сверлят собеседника, не сверкают гневно, смотрят приветливо. Мирное лицо, но такое красноречивое, что, если даже один раз его увидишь, — не забудешь на всю жизнь. Йугуш в шубе из легких ягнячьих шкур, шуба отделана синей парчой и мехом выдры. Из-под широкого подола сверкают носки хромовых красных сапог, с изнанки зеленых, как альпийский луг. Огромен Йугуш, как пень старой лиственницы. Но Большим человеком его зовут все-таки потому, что должность у него не маленькая — заведующий конефермой колхоза, секретарь партячейки.

Кепеш рядом с хозяином юрты — ну, вылитый Тастаракай[1]. Маленькая, как у овечки, головка то пугливо прячется в полинявшем лисьем воротнике, то высовывается оттуда, как из норы. Яйцо — не больше ладони, испещрено оспинами, будто та доска, на которую для просушки прибивают сусличьи шкуры. Только глаза Кепеша, темные, конские, то вспыхнут огнем, то погаснут. И сидит он неспокойно: подергивает худыми плечами, а руки, в мозолях от поводьев, по привычке то и дело тянутся за спину, будто поправляют винтовку. Винтовки сейчас на шубе нет — только черный след от ремней, крест-накрест, хотя табунщику нельзя без винтовки.

Наелся Кепеш до отвала. Вот уже полмесяца не вынимал он ножа из ножен, чтобы резать мясо, а тут подали свежего стригунка — чуть палец себе не откусил. Разморило его, покраснели даже кончики ушей. Но глаза сытыми не бывают — Кепеш то и дело отправляет в рот новый кусок.

Кепеш поначалу чувствовал себя неловко. Большой человек просто так к себе не пригласит. Таких, как Кепеш, он не то что в юрту к себе не пускает, мимо изгороди не даст пройти. Но когда подали мясо, Кепеш сразу же забыл о своих страхах. Помнил только одно: если так радушно пригласили тебя, надо хозяина как можно больше развлекать болтовней, шутками-прибаутками. Понравятся выдумки — пригласит еще раз, устроит такой же пир. Хозяин предупредил, чтобы Кепеш громко не говорил и не смеялся — услышат люди, подумают — гуляет Йугуш. Но сам же и нарушил это предупреждение — так хохотал от кепешевских побасенок, что выбегал два раза на улицу. Ох и смешил же Кепеш Большого человека, Йугуш ему говорит: «Ну, ты гость, тебе первому и лезть за мясом». Кепеш ему, не задумываясь: «Что вы! Если я залезу на поднос, где же вы поместитесь?»… — «Почему мало ешь?» — спрашивает хозяин. «Как же много есть, — отзывается Кепеш, — дома жена тяжелая ходит, а я наемся жирного, — куда же мне силы тогда девать?!» Хозяин так захохотал, что поперхнулся, чай брызнул из ноздрей. А Кепеш рад-радехонек, басен у него полная сума.

— Есть у меня дружок. В колхозе, что за перевалом, живет. Кержак[2] он. Привозит мне картошку, табак, а я ему за это шерсть, шкуры. Года два назад это было — приезжает. Волочет в избу что-то тяжелое — кряхтит. Обрадовался я — что это он привез? Сели чаевать. Он и говорит: «В аймак ездил. Чушку продал, голову не взяли. Оставлю я тебе эту голову — мне за перевал ехать, пусть лошади будет легче. Ребятня-то твоя, поди, и сгрызет ее». А нам-то что, мы и дерево можем сгрызть, если оно, конечно, не сухое… Хотя свинью и скотиной-то не назовешь, но, думаю, едят же ее люди. Дело к вечеру. Жена, смотрю, сама бежит за водой. Выволок я ту голову на улицу, разрубил пополам, принес, положил в казан. Часик прошел, вытащили. Во сколько еды! Окружили мы ее, окаянную, — все девять ртов. Первым я, конечно, пробую кусочек. Что такое? В нос такой вонью шибает… Все же до рта донес. Твердый кусок, как камень. Зажмурился, потом открыл глаза, а голова на меня уставилась да как хрюкнет!

Йугуш на этот раз почему-то не смеялся.

— Э, парень, свиная, говоришь, голова? Да? — спросил он, будто очнувшись.

— Да, да, свинья… Нет, нет, не подумайте… Я же сказал — дружок привез…

— Нет, я не о том. Голова, говоришь. Голова… А если того племенного быка? — Нет, нет… жеребца… Слушай, парень, завтра ночью ты отрежешь голову жеребцу Комолу, которого мы получили из госконюшни, — сказал Йугуш, не изменив голоса, все так же спокойно, будто продолжая ту же, вежливую, ни к чему не обязывающую беседу.

— Что, что!.. Что вы сказали?

— Запоминай, парень: отрежешь жеребцу голову и завтра же, еще до рассвета, отнесешь ее в юрту Байюрека и положишь в арчымак[3]. Где висит у него арчымак, знаешь?.. Все понял?

— Что? Что?.. Ничего не понял!

— Что тут еще понимать! Да и зачем тебе все понимать. Делай, что говорят!

— Э-э… господи… что вы такое сказали?

— Что слышал, то и сказал… Ты что, человеческого языка не понимаешь? Кукупаш тебе поможет. Он сейчас там — с табуном. Главное — успеть до рассвета. Утром приедет прокурор, в юрте Байюрека он найдет голову жеребца… Если ее там не будет, ты сам, связанный, будешь лежать у Прокуроровых ног… Понял?

— Кудай, кудай, помилуйте меня… Бог слышит — никому не скажу, что вы мне поведали. Рабом буду вашим, собакой, и дети мои… только…

— Ну, не хнычь. Иди. Кончен разговор. И не бойся. Пока я на своем месте, будешь как у Христа за пазухой. Ты ведь меня знаешь. А Байюрек, тот — так себе. Щенок… Чесоточный козел хочет вожаком стада стать… А я таких, как он, могу двух съесть, и то сыт не буду. Все. Ступай, парень. Спать пора… Эй, женщина, приготовь кровать! — крикнул Йугуш, уже зевая.

Кепеш не может подняться. Чувствует себя зайцем, попавшим в петлю. Ничего не соображает, в ушах шумит, в голове гудит, будто кто стукнул его. Сердце бьется высоко, у самого горла. И верно — петля крепкая, не оборвать ее. Ничего не поделаешь.

— Что сидишь? Может, решил с моей женой переспать?

Встал Кепеш. Дрожит как осиновый лист. Вышел из юрты. Ущипнул себя — не сон ли это? Нет, не сон… Что же делать?

— Э-эй, народ! Что за безобразие! Завтра на работу чуть свет, а вы расшумелись! — вдруг раздался за его спиной окрик Йугуша. Кепеш похолодел от страха. Но, оказывается, заведующий конефермой кричал на певцов, певших где-то рядом на свадьбе. Песня оборвалась, тихо переговариваясь, люди начали расходиться по домам. Деревня замерла…

вернуться

1

Тастаракай — сказочный персонаж, — шут, бедняк.

вернуться

2

Кержак — переселенец из России, старовер.

вернуться

3

Арчымак — кожаная сумка, вьюк.

1
{"b":"283723","o":1}