Вернувшись к себе в отдел, Мехеда долго рассматривал обе эти находки. Казалось, не было в них ничего примечательного, ничего особенного, определяющего индивидуальность убийцы. Многие советские люди курят папиросы «Шахтерские», многие носят галоши тринадцатого размера, как и эта, лежавшая на столе. И все же это могли быть важные улики в руках того, кто умело поведет розыск!

Интересно, правильны ли его предположения относительно извлеченной из подоконника пули? Уже, пожалуй, можно позвонить эксперту.

Мехеда снял телефонную трубку, набрал нужный номер.

— Капитан Савельев? Да, именно по этому поводу я и звоню… Ага, так я и думал.

Экспертиза показала, что пуля калибра 7,92 выпущена из нарезного оружия. Выстрел мог быть произведен из винтовки немецкого образца.

Еще одна важная улика!

Прошли недели и месяцы. Наступила весна. Но майор Мехеда все еще не сумел проникнуть в тайну гибели маленькой Лиды.

Возникло и было проверено множество версий, предположений и догадок, однако все они ни к чему не привели. Напасть на след преступника не удавалось. А это значило, что нужно было снова искать, в корне изменив самый метод поисков.

Из опыта майор Мехеда знал, что в случаях, когда напасть на след преступника сразу же не удается, приходится действовать путем своеобразного отсчета: приближаться к истине методом исключения невозможного и ограничения возможного. Иначе говоря, вопрос приходилось ставить на первый взгляд странно: кто из окружающих не мог бы пожелать председателю сельсовета Косачеву плохого?

Таким образом, круг тех, кто был бы способен на подобное преступление, все сужался.

Трудный и долгий путь! С Косачевым ежедневно соприкасались сотни людей. В сложной обстановке руководства крупным сельским Советом не единичны случаи, когда отдельные люди считают себя обиженными и бывают чем-либо недовольны.

Значит, в окружении Косачева следовало выявить тех, что мог затаить против него недоброе чувство, пристально присмотреться к каждому такому человеку, убедиться, способен ли «обиженный» на преступление?

Мехеда изо дня в день изучал близких к Косачеву односельчан и, хотя все его усилия оказывались потраченными впустую, испытывал чувство облегчения. «Нет, этот не мог стрелять из-за угла!»

Одновременно его не покидало и чувство горечи. Кто же тогда смог? Все, на кого падала малейшая тень подозрения, казались честными, хорошими людьми. Некоторые из них могли вспылить, в пылу спора сказать резкое слово, но, спаянные общим делом, люди быстро забывали свои мелочные счеты: совершенное преступление казалось им непонятным и тем более страшным. Нет, никто из окружения Косачева не был способен на убийство. Где же искать преступника?… Возможно, им был кто-то из прежних односельчан Савелия Ивановича? Не мешает проверить, кто уехал из села, и при каких обстоятельствах.

И снова начинались поиски, осторожные расспросы — кропотливая, незаметная и напряженная работа.

Постепенно удалось собрать сведения почти о всех выбывших из села, сколько-нибудь знакомых ранее с Косачевым.

И снова он испытывал чувство тревожной досады: неужели опять время было потрачено впустую? «Нет, не впустую!» — говорил он себе. Круг людей, которых можно было заподозрить в убийстве маленькой Лиды, все время суживался.

Чтобы проверить себя, Мехеда решил еще раз навестить семью Косачевых.

Увидев майора, Софья Петровна побледнела:

— Снова о том же? Только раны тревожите…

— Нет, нет, я к вам проездом, мимоходом, — ответил Мехеда смущенно. — Все же мы — знакомые. Вот и решил навестить…

Софья Петровна вздохнула и устало опустилась на стул. Лицо ее за зиму еще более осунулось, уголки когда-то яркого рта опустились, у глаз тонкой сетью легли морщинки. Печать безысходной тоски лежала и на лице Савелия Ивановича. Вяло пожав майору руку, он пригласил его присесть, предложил папиросу, с видимым усилием задал несколько ничего не значащих вопросов и угрюмо замолчал, погруженный в свои невеселые мысли.

Появление майора Мехеды с новой силой воскресило в его памяти образ дочери. Вот кружится она, радостная, возбужденная, по комнате, расправляя складки нового платьица; черные косички залетают то вперед, то назад, и вплетенные в них банты мелькают у оживленного личика девочки, словно две большие порхающие бабочки… До сих пор он не мог вспомнить подробности той минуты, когда прозвучал выстрел. В памяти сохранилась только лента и тонкая алая струйка на ней, только неподвижность и странная тяжесть холодеющего тельца.

Стараясь казаться спокойным, Косачев отвернулся к окну.

Выждав, пока он немного успокоится, Мехеда предложил:

— Может быть, выйдем пройдемся?

Косачев молча встал и направился к выходу.

Весеннее солнце уже прогрело почву, и земля покрылась мягкой зеленью муравы. Зацветали сады. На посаженных вдоль улицы тополях разворачивались первые клейкие листочки. Это радостное пробуждение жизни так не вязалось с тем, о чем думали и Косачев и Мехеда. Некоторое время оба они молчали.

Здесь, на улице, Мехеда еще отчетливее приметил, как изменился за зиму председатель сельсовета. Он шел сгорбившись, понуро опустив голову, тяжело передвигая ноги. Чувство щемящей жалости к этому убитому горем человеку укором отдалось в сердце майора. Нет, он найдет убийцу Лиды, во что бы то ни стало найдет, какие бы трудности перед ним ни стояли, сколько бы времени это ни потребовало!

— Если не ошибаюсь, Савелий Иванович, — начал Мехеда издалека, — вы коренной здешний житель? Здесь и родились?

— Родился-то здесь, — вяло отозвался Косачев, — а вырос, можно сказать, сиротой… Отца в гражданскую убили, мне тогда три годика было. Вскоре и мать умерла. Так и рос, как бурьян у дороги, пастушком у богатых людей. А жизнь пастушка, да еще сироты круглого, знаете, какая была.

Косачев загляделся на дальнюю степь и умолк, но лицо его несколько оживилось: мимолетное воспоминание о далеком прошлом несколько отвлекло его от неотвязных тяжелых мыслей. Вскоре он снова заговорил:

— Теперь-то вспоминаю, и даже не верится, как выжил. Да, наверное, и не выжил бы, если бы не организовался у нас колхоз и меня в колхозные подпаски не забрали. Правда, на первых порах тоже приходилось несладко. Жил на конюшне с конюхами, одежонка хоть и получше, но все же не ахти какая, только и того, что голод не донимал. Ну, а потом наш колхоз начал крепнуть, организовали при нем для таких, как я, интернат. Жадно потянулся я к учебе. И вот что интересно: начал жизнь пастушком и по этой же линии пошел — на зоотехника решил учиться. В сороковом году получил диплом и, можно сказать, крепко на ноги стал! Сначала заведовал животноводческой фермой, а потом избрали меня председателем сельсовета. Я до работы, как и до учебы, жадный был, — жить бы да работать! А тут треклятая война грянула, как гром с ясного неба. И пришлось мне новое дело осваивать: тонкую и сложную методику партизанской борьбы.

Увлеченный воспоминаниями, Косачев неуловимо изменился; плечи его выпрямились, вся фигура стала как-то собраннее, голос окреп, и глаза смотрели зорче.

— Сначала мы только «пощипывали» врага: там загорится склад со снаряжением, здесь исчезнет полицай или фашистский солдат, в третьем месте мина разворотит рельсы на железнодорожных путях. Но постепенно силы партизанского отряда крепли. Не буду рассказывать о тех операциях, которые мы провели. Вы, конечно, знаете, как действовали партизаны в тылу противника. Одно было ясно: мы так напугали гитлеровцев, что наши силы стали не то что двоиться — четвериться у них в глазах. Каратели за карателями налетали на село, прочесывали леса, которые поблизости, хватали всех, кто казался им подозрительным. Однажды схватили и меня…

Мехеда вздрогнул. Чутье чекиста подсказывало ему, что именно в этом периоде биографии Косачева таится какой-то неизвестный ему самому секрет — причина совершенного злодеяния.

Продолжая беседу прежним, спокойным тоном, не выдавая особой заинтересованности, он спросил: