Он наклонился и задумчиво поцеловал ее в шею.

– Что толку называть себя трувером? – пробормотал он. – Я не нашел ничего нового. Следовало бы придумать другое слово – «искатель», или «исследователь», или, быть может, «неугомонный, беспокойный, неудовлетворенный болван».

– Мне щекотно, – пожаловалась она.

Он спрятал лицо в ее благоухающих волосах.

– Что, если мы убежим вдвоем? – прошептал он. – Добудем лошадей и умчимся как-нибудь ночью, поедем далеко на восток, в страну, где император монголов живет в хрустальном дворце, украшенном золотыми колокольчиками. Им никогда не придет в голову искать нас в той стороне.

Она подняла голову и посмотрела на него.

– Ты не можешь убежать, Дени, – сказала она. – Ты дал слово ал-Амину.

– Ну и что из того? Сам Ги де Лузиньян, король Ги, после сражения при Хаттине дал слово Салах ад-Дину, что никогда снова не поднимет оружия против Ислама. И нарушил его в тот же миг, как только султан освободил его. Почему я должен быть честнее короля?

– Потому, что ал-Амин твой друг. Теперь ты уже знаешь, что означает его имя – Тот, Кто Хранит Верность. Он поручился за то, что ты не убежишь, пока за тебя не заплатят выкуп. Ты можешь обмануть его доверие?

Дени промолчал.

– Я получила ответ, – сказала она. – И это одна из причин, почему я люблю тебя.

– Стало быть, ты тоже веришь в благородство? – раздраженно проворчал Дени. – Ты, и Артур, и Мод…

– Благородство и честь – всего лишь слова, – сказала Лейла. – Я верю, что человека судят по его делам, а не по тому, что он о себе говорит. Когда я была маленькой девочкой, моя мать часто пела мне о Тайефе, менестреле герцога Гильема, «чье сердце было благородным, и благородством он прославился». Ты трувер, и нет нужды напоминать, что говорится дальше.

Дени тихо процитировал:

«И крепко стиснув рукоять, он ввысь воздел свой меч и повел в бой авангард, громко распевая песнь о Роланде».

Не в силах усидеть на месте, он поднялся и прошел к окну. Ухватившись обеими руками за створки окна, он долго смотрел вниз, на маленький сад. В середине сада, отражая небо, лежал мраморный бассейн, окаймленный ирисами. Паруса розовых и желтых лепестков расстилались на прямых пиках стеблей. Словно молитвенные коврики правоверных, нарядные грядки цветущих маков, благоухающих нарциссов и ноготков. По краям, вдоль стен, росли розы.

– В садах наслаждения, – пробормотал Дени. – Надежда более светлая, чем то, что нам обычно сулил старик Луковая Голова. Временами я испытываю непреодолимый соблазн обратиться в мусульманство. Насколько все стало бы проще, Лейла!

– Ты думаешь? – Она тоже встала и серьезно наблюдала за ним, приводя в порядок волосы.

Сейчас она выглядела маленькой, и очертания ее тела совершенно терялись в складках одежды. Сегодня на девушке была просторная, длинная туника, спускавшаяся ниже колен, а под ней – мешковатые панталоны. Дени почувствовал внезапный прилив нежности, ибо она походила на ребенка, одетого во взрослый костюм.

Но когда она заговорила, эта иллюзия рассеялась, ибо у нее был грудной голос, волнующе хрипловатый, пробуждавший мысли о страстных ласках, даже когда она произносила самые простые слова.

– Будет ли все так просто, когда ты покинешь эти места и возвратишься домой? Я не думаю, что ты тот человек, кто свободно переходит с одной стороны на другую, – сказала она.

– Нет? И что же я за человек?

Она приблизилась к нему и легко коснулась рукой его груди.

– Думаю, человек, верный своим убеждениям, – промолвила она.

– Убеждения? – фыркнул он. – Я слышал, как люди употребляли это слово настолько часто, что оно в конце концов потеряло свое значение. Я встретил одного генуэзца, который тоже был человеком с убеждениями. Его убеждения позволяли ему продавать рабов-христиан неверным. Я видел, как епископы выворачивали наизнанку свои убеждения и надевали их на голову, точно дурацкий колпак, стоило королю помахать перед их носом бенефициями. Если ты именно такого мнения обо мне…

Она издала короткий смешок.

– Ох, ты умеешь все перевернуть с ног на голову, – сказала она. – Мы с тобой знаем великое множество песен о благородных рыцарях. Для большинства тех, кто их слушает, они лишь песни о войне и ратных подвигах. Но для избранных они представляют идеал жизни: рассказы о высоких целях, о благородных вассалах, об образе жизни, который указывает сияющий путь в прогнившем мире. И ты, Дени, ты среди избранных.

– Опять дух рыцарства! – вскричал Дени. Он мягко взял ее руки в свои. – В Англии есть одна дама, которая, пыталась сделать из меня образец рыцарства. И надо сказать, я выглядел круглым дураком.

– Нет, не дух рыцарства, – возразила Лейла. – Почему ты такой упрямый, Дени? Ты понимаешь, что я имею в виду. Я вижу это по твоим глазам. Мне просто хочется поколотить тебя из-за твоего упрямства. Да ведь и двух мгновений не минуло, как ты признал, что не можешь нарушить клятву, которую дал ал-Амину.

– Я не сказал ни слова.

– О!.. Глупец! Ты просто не хочешь смело посмотреть в глаза тому человеку, которым ты на самом деле являешься.

Он уставился на нее.

– Ты правда так считаешь? – переспросил он.

– Послушай. Я рабыня и привыкла исполнять все, что мне прикажут. Когда ал-Амин отдал меня тебе в тот же день, когда мы впервые встретились, я уже была готова покориться тебе. Покорность – это все, что от меня требовалось с тех пор, как меня привезли сюда ребенком. Но ты не смог так просто взять меня. Боялся именно ты.

– Я? О чем ты говоришь? – возмутился Дени. – Я помню ту ночь. Ты рыдала и рассказывала мне о своем детстве и потопила мое желание в потоках слез. Я прекрасно это помню. И я даже описал все это в моем дневнике.

– Неужели? Тогда лучше перепиши свой драгоценный дневник, – засмеялась она. – Я ждала, что ты возьмешь меня, но ты колебался, искоса наблюдал за мной…

А потом ты начал спрашивать меня, как мне живется среди неверных, счастлива ли я и как я жила до того, как меня взяли в плен. Поэтому, только поэтому я плакала. Ты пробудил мои горькие воспоминания, не пожелав принять вещи такими, как они есть. И тогда я поняла, с каким человеком я должна оставаться. Ты видел во мне не просто обнаженную, доступную женщину, но человеческое существо, у которого есть душа, женщину, которую хотел узнать, прежде чем насладиться ее плотью. Ведь ты… ты трувер. Ты идеалист! Ты не захотел взять женщину, которую тебе дали. Ты хотел, чтобы она пришла к тебе по своей воле. Неужели ты думаешь, я не поняла этого, когда позже лежала одна в своем уголке комнаты и размышляла об всем?

Она взмахнула руками, и Дени невольно выставил вперед предплечье, решив, что она намерена его ударить. Но она лишь притворялась рассерженной. Схватив его голову в свои ладони, она заглянула ему в глаза.

– Сначала я очень удивилась, и мне даже было немного больно. Я подумала: «Он такой же, как ал-Амин, мои волосы и глаза вызывают у него отвращение». Но я поняла. Знаешь, у меня было довольно времени на раздумья. И я не невежа. Меня заставляли учиться, чтобы моя цена стала более высокой. Я бы не выучила наизусть Коран, если бы не размышляла много.

Ее пальцы, тонкие, но сильные благодаря игре на лютне, перебирали волосы у него на затылке.

– Следующей ночью, – продолжала она, – следующей ночью я хотела тебя. Я не хотела быть больше рабыней, но попробовала притвориться, будто мы оба свободны, будто моей благосклонности можно добиваться и будто ты любишь меня. И я попросила тебя спеть мне.

– Да, я помню это, – мягко сказал он.

– И эти песни, вино и поцелуи…

Он кивнул. Некоторое время они стояли неподвижно, тесно прижавшись друг к другу. И он вдруг с изумлением подумал, как сильно она напоминает ему и Мод, и Елену, хотя не похожа ни на одну из тех женщин. Елену – свежестью и сладостными объятиями, а Мод – стремлением к возвышенному и благородному, что обратилось в Лейле в нечто более глубокое и достойное, без романтического возвеличивания рыцарского духа.