Он вцепился в куски стекла, по-прежнему висящие на раме, вырывая их, выдавливая наружу, превращая красные капли в струи, жаждая сделать всего один вздох, не наполненный сладким и тошнотворным запахом…
В коридоре послышался звук открываемой двери…
Рейн, ухватившись за подоконник окровавленными руками, тянулся всё дальше в ночь. Широко открытым ртом он хватал воздух, уверенный, что где-то тот становится чище. Наконец он поставил одну ногу на подоконник. В голове мелькнула мысль: наверняка он сумеет прыгнуть так далеко, чтобы вдохнуть чистого воздуха. Всего один вздох… Без запаха лилий… Без запаха смерти…
Сзади его хватали чьи-то руки, стаскивали вниз, назад, в лилии. Он кричал, отбивался; дыхание его становилось всё чаще, лёгкие наполнял запах тлена. Последней его мыслью было: если он умрёт, больше не придётся дышать. Может быть, из изрезанных рук вытечет достаточно крови…
Когда он очнулся, первым пришло разочарование. Над ним был белёный потолок, каких наверняка не бывает в другом мире. К потолку поднимались такие же стены, в одной из которых было… окно.
Рейн рванулся прочь, чуть не свалившись с кровати.
Только потом он понял, что воздух вокруг него чистый и свежий, только немного пахнущий эфиром. Запаха цветов не было и в помине.
Он осторожно встал и подошёл к окну — крадучись, словно приближался к опасному зверю, в любой момент готовому броситься. Оконная рама прилегала к проёму, не оставляя ни малейшей щёлочки. Рейн поднял руку, но тут же отдёрнул её: ему показалось, что стоит прикоснуться к стеклу, как оно расколется — как тогда…
Он отступил немного и ещё раз пристально вгляделся.
Окно было плотно закрыто.
Окно было плотно закрыто.
Рейн сидел в плетёном кресле и смотрел, как тени от сосновых ветвей играют в чехарду на стене. Иногда он переводил взгляд и на сами ветви: их причудливый орнамент на фоне безоблачного неба выглядел очень успокаивающе. Дрожь, сотрясавшая его тело минут десять назад, уже совсем отступила. Конечно, ничего особенно страшного не произошло: просто сиделка предложила открыть окно, чтобы проветрить его домик. Теперь, по прошествии некоторого времени, Рейн уже мог спокойно, даже с улыбкой, вспомнить выражение её лица… Да, вот её, наверно, дрожь бьёт до сих пор. Но поделом ей: девушка наверняка должна была знать о его болезни. В таком элитном санатории, как Танненбаум, подобная забывчивость была непростительной. Этим девицам слишком хорошо платят.
Рейн откинулся на спинку кресла, бросив рассеянно-снисходительный взгляд на осколки глиняного кувшина, кучу земли и сломанные стебли каких-то цветов. Раз уж она сумела увернуться, то ей это всё и выметать. За это ей тоже платят.
Отвернувшись, он снова посмотрел в окно. Вид был неплохим: выстриженные лужайки, вымощенные белым камнем дорожки, разлапистые сосны вокруг каждого коттеджа. Они хорошо придумали с этими домиками: в них жить гораздо уютнее, чем в палате с белёным потолком. Интересно, сколько денег угрохала Грета, чтобы отправить его сюда? Правда, она и сама живёт недалеко — выше, в горах. Там построили целый отель, чтобы родственники могли почаще навещать больных. Милая Грета, она приходит каждый день, выспрашивает и о том, удобно ли ему, и нравится ли ему море, и хорош ли сосновый дух, который проникает повсюду…
Повсюду. Как ни запирай двери, как ни захлопывай окна. Значит, в них всё же есть щели. Значит, он не в безопасности…
Но пока всё хорошо. В конце концов, они могут и аэрозоль какой-нибудь распылять. Тут же на соснах свет клином сошёлся. Танненбаум есть Танненбаум. К тому же сосновый запах гораздо лучше, чем…
Чем запах лилий.
И уж тем более — чем запах тления.
Да, в самом деле, в санатории было не так уж плохо. Рейн чувствовал, что если он и не может чувствовать себя совершенно спокойно, то, по крайней мере, немного расслабиться ему не повредит. Он медленно переводил взгляд с одной ветки на другую, потом ниже, по стволу, к домику напротив…
Там, на другой стороне лужайки, кто-то сидел за окном и смотрел на него.
В первый миг Рейн удивился, потом смутился; но он сразу же понял, что и то, и другое было напрасно. Что с того, если он хочет разглядеть своего соседа? Им жить рядом какое-то время, так что можно присмотреться друг к другу. К тому же, с усмешкой подумал Рейн, ему-то стесняться нечего: все знают, что он псих и ему всё можно.
И он ближе придвинулся к окну. Солнце, светившее изо всех сил, всячески мешало ему, равномерно покрывая оба окна золотисто-голубой глазурью, пряча человека за стеклом. Лишь с большим трудом Рейн смог увидеть черты его лица… её лица.
Она была молода, и если блики солнца не играли шуток с Рейном, — красива. Её почти не было видно, но его это не смущало. Мужчину бы он, пожалуй, и не стал бы рассматривать в таких условиях; но девушке блестящее стекло, скрывающее её лицо, словно вуаль, лишь придавало таинственности — и очарования. Она казалась призраком, отражением того, что могло бы появиться в глазах Рейна — но никогда не появлялось. Её светлые волосы сливались с солнечными бликами на стекле, и лицо, обрамлённое золотистыми прядями, словно растворялось в свете. И Рейн бездумно смотрел на неё, просто наслаждаясь её красотой, как если бы она была частью пейзажа — привлекательной, но неодушевлённой, всего лишь картиной, написанной на стекле. Его не заботило то, кто она, как оказалась в санатории, что она, собственно, сейчас думает о нём, глядя сквозь своё окно. Рейн не думал даже о том, что с ней можно встретиться и поговорить. Он просто изучал её, как цветок, неожиданно найденный в горах.
Неожиданно на солнце наполз небольшой клочок облака, и всего на одно мгновение черты девушки проступили в окне чётче. Рейн, даже не успевший сфокусировать взгляд, успел увидеть только её глаза.
Если бы вновь выглянувшее солнце смотрело на Рейна таким же равнодушно-спокойным взглядом, каким он сам только что разглядывал незнакомку, оно бы удивилось перемене, произошедшей с ним за этот неуловимый миг. Расслабленное тело Рейна напряглось, как пружина, ожидая лишь команды от сознания, чтобы броситься вперёд, прильнуть к стеклу, просверлить его взглядом. Но сознание находилось в слишком большом смятении, чтобы отдавать какие-то команды. Рейн боялся того, что мог увидеть.
Ему померещилось. Ему просто померещилось. Это память снова издевается над ним именно тогда, когда ему вздумалось наслаждаться спокойствием. Он не мог увидеть эти глаза. Последний раз он видел их много месяцев назад — исчезающими за стеной дождя, растворяющимися в ночи без рассвета. После этого они не являлись ему даже в бреду ночных видений, сколько бы его пересохшие губы не твердили одно и то же, не повторяли имя…
Лотта.
Телу Рейна наскучило ждать команды, и оно решило действовать само по себе.
Нет. Это не она. Прижавшись лбом к стеклу, Рейн отчётливо видел, что это не она. Мускулы Рейна, натянутые, как стальные жилы, постепенно размякали, превращаясь в желе. Теперь, затенив часть стекла согнутой рукой, он мог лучше рассмотреть девушку. Ирония была в том, что теперь его меньше всего интересовал её облик.
Он отошёл от окна, удивившись тому, как ослабели его ноги, и улёгся на диван. По потолку по-прежнему бегали колючие тени.
Рейну неожиданно подумалось, что в эти последние секунды, когда он стоял у окна, он мог бы даже увидеть выражение на лице девушки. Всё это время, что он разглядывал её, она тоже не спускала с него глаз. Почему? Может быть, на её лице он смог бы прочесть ответ?
Беда была в том, что он не мог толком припомнить ни выражения, ни самого лица — только глаза.
Только человек умеет узнавать другого человека по глазам. Простое сочетание красок, чёрное отделено от белого каким-то ещё цветом. Ресницы и веки — рамка для картины. Что же такого в этих глазах? Что выделяет их из миллионов? Разрез ли, делающий уголки глаз чуть более загадочными, словно прячущими что-то, не всегда доступное даже самым внимательным? Искра ли в зрачке, то ли белая, то ли золотистая, цвета самой жизни — та, которую никогда не могут точно передать ни картина, ни плёнка? Или неповторимое мягкое тепло радужки, цвет которой только человек, напрочь лишённый воображения, мог назвать "серым"? Почему человек умеет узнавать другого человека по глазам? Не потому ли, что видит не их, а то, что скрывается — нет, раскрывается за ними?
