— Трейси, мы хотим, чтобы ты выглядела естественно, — сказала она.

Да уж, я вышла чересчур естественно. Настоящее чучело, на лице хмурая гримаса, потому что фотограф сюсюкал со мной, как с младенцем: «Сейчас вылетит птичка». А какой Илень составила текст!

Трейси — живая, здоровая, общительная девочка десяти лет, которая долгое время провела в детском доме. У нее довольно сложный характер, поэтому ей нужны строгие, но любящие опекуны, готовые взять ее в семью на длительный срок.

Только подумайте!

— Илень, как вы могли так со мной поступить! — взвизгнула я, прочитав объявление. — Это все, что вы нашли во мне хорошего? Только то, что я здорова? Кстати, и это ложь. А как же аллергия?

— Я написала, что ты живая. И общительная.

— Ну да. Читаем между строк: дерзкая, грубая, трудный ребенок.

— Тебе виднее, — пробормотала Илень.

— Все это чушь, будто у меня сложный характер! Чем он такой сложный, а? Я что, набрасываюсь на людей? Только изредка. Или мебель крушу? Не чаще раза в месяц.

— Трейси, не твоя вина, что у тебя есть ряд проблем…

— У меня нет проблем! И как вы могли потребовать, чтобы со мной обращались строго?!

— Любящие люди, — добавила Илень. — Видишь, «любящие опекуны».

— Ну конечно, между взмахами ремня они будут рассказывать, как меня любят. Честное слово, Илень, это уже переходит все границы. Таким объявлением вы только привлечете сюда шайку садистов, обожающих измываться над детьми.

Не откликнулись даже садисты. Не откликнулся никто.

Илень твердила, чтобы я не переживала. Будто я виновата. Я-то знаю: если бы она чуть-чуть подумала и написала объявление получше, люди бы из-за меня передрались. Готова поспорить.

Хотя я только теряю время, нападая на Илень. Может, сегодняшняя встреча и есть тот счастливый случай, которого я ждала. Настоящий писатель должен знать, как преподнести факты так, чтобы я заблистала. Нужно только заинтересовать ее, чтобы она выбрала меня из прочих и решила писать только обо мне. Так, что же мне придумать?

Ага!

Вот тебе и ага. Скорее уж ой-ой-ой. Только я никогда не плачу, вы же знаете.

Не хочу даже рассказывать, как все прошло. Не думаю, что еще хочу стать писательницей.

Я старалась изо всех сил. Сразу после обеда понеслась наверх и начала колдовать над своей внешностью. Обычно я хожу растрепой, а тут заплела волосы в маленькие торчащие косички. Я же помню, как все восхищались косичками Камиллы и повторяли, какая она с ними хорошенькая. Лицо стало каким-то голым, я смочила слюной лишние пряди и скатала их в кудряшки.

Я выглядела чересчур бледно, а потому решила, что лицу не хватает красок. Я тайком пробралась в спальню Адели. Ей уже шестнадцать лет, по субботам она работает в торговом центре, и ее тумбочка битком набита косметикой. Я наложила немного румян, чтобы щеки казались ярче. И накрасила губы блестящей розовой помадой. Удлинила ресницы тушью. Нарисовала толстые брови. И щедро обсыпалась пудрой, так что лицо стало как пирог с глазурью. Когда я закончила, мне показалось, что я вполне ничего. По крайней мере, сама на себя непохожа.

Дело стало за нарядом. Нельзя, чтобы писательница увидела меня в старой футболке и юбке. Ни за что. По такому случаю требуется бальное платье. Только у меня нет бального платья. Я примерила пару вещей из гардероба Адели, но они оказались не в моем стиле.

Я стала перебирать в памяти одежду девчонок. У Луизы есть чудесное платье, которое ей пару лет назад подарила очередная тетя. Замечательное, настоящее бальное платье с буфами, пышной юбкой и нижней белой кружевной юбочкой. С тех пор Луиза подросла, но по особым случаям ей удавалось в него втиснуться. А у нас с ней один размер.

Я знала, как взбесится Луиза, если увидит на мне свое лучшее выходное платье. Но если я прежде успею показаться писательнице, игра стоит свеч. И я осторожно двинулась по коридору к ее спальне. Как назло, из-за двери доносились веселые голоса. Луиза сидела внутри. А с ней и Жюстина.

В довершение ко всему веселились они, обсуждая меня и мои ночные неприятности. Они фыркали от смеха. В любой другой день я бы ворвалась к ним и расквасила их маленькие вздернутые носы. Но я знала: если устрою драку, Дженни отошлет меня в спальню и запретит выходить, и я пропущу встречу с писательницей.

Поэтому я проявила чудеса выдержки и ушла, по-прежнему раздумывая, что бы такое надеть. Несмотря на жару, меня бил озноб, и я натянула мохеровый свитер, который Джули связала мне на Рождество. Когда Джули и Тед от меня отказались, я поклялась, что не притронусь ни к одной вещи, подаренной ими, и хотела порвать свитер на сотню маленьких шерстяных клочков. И не смогла. Он такой красивый, с ярко-голубой надписью: «Трейси». Сразу видно, что его вязали специально для меня. В нем колко и щекотно, если надеть на голое тело, но, как однажды сказала мама, красота требует жертв.

Мама у меня красавица. Как бы я хотела быть похожей на нее! Я была хорошенькой малышкой и вполне симпатичной девчушкой, но годы изменили меня не в лучшую сторону.

Что же, я поправила все, что могла. К свитеру шла только старая юбка в синих подтеках: в кармане лопнула ручка. Тут ничего не поделаешь. Может, писательница примет ее за модную варенку. Зато синие подтеки сочетаются с голубыми буквами на свитере.

Я продолжала крутиться перед зеркалом. Послышался топот: дети спускались вниз. Пронеслись смешки и шепот Луизы и Жюстины.

Лицо запылало без всяких румян. Донеслись гневные крики Адели, обнаружившей, что такая-сякая девчонка забралась к ней в комнату и разбросала косметику. Я решила пересидеть бурю.

Раздался звонок. Далеко внизу послышались женские голоса. Дженни ввела даму в гостиную. Пришла пора торжественного выхода.

Я сбежала вниз и ворвалась в гостиную, расплываясь в широченной улыбке. Нельзя смотреть букой, если хочешь понравиться людям. Мама всегда говорила: «Ну-ка, улыбочку!», — даже на прощание. Если собеседник строит кислую мину, поневоле будешь испытывать неловкость и вряд ли захочешь встретиться с ним снова.

Ну-ка, улы-ы-ы-бочку!

Едва я переступила порог, все взгляды устремились на меня. На лицах заиграли улыбки. На какое-то мгновение я решила — приветливые. Но улыбки оказались ухмылками. Жюстина и Луиза принялись толкаться, стонать и подвывать от смеха. Глаза Адели вспыхнули недобрым огнем. Только Питер Ингем искренне улыбался. Он подошел ко мне, часто-часто моргая.

— Классно выглядишь, Трейси, — слегка запинаясь, проговорил он.

Но я знала, что он врет. Не стоило себя обманывать. Я стала похожа на пугало. Ко всему привычная Дженни зажмурилась. Да и, похоже, напрасно я все затеяла, потому что писательница не пришла.

Я видела писательниц по телевизору. Все они неотразимы, как кинозвезды, носят роскошные платья, высокие каблуки и с ног до головы обвешаны бриллиантами. Как моя мама, только мама красивее их всех, вместе взятых.

Женщина, которую привела Дженни, скорее походила на заурядного социального работника или учительницу. Коротко стриженные каштановые волосы. Ни грамма косметики. Потертая футболка и мятые джинсы. Трейси на отдыхе, двадцать лет спустя.

Я решила вернуться в спальню. Так или иначе, нужно было скорее убираться с глаз Адели. Но Дженни поймала меня за свитер:

— Погоди, Трейси. Ты ведь хотела познакомиться с Кэм Лоусон.

— С кем? — не поняла я.

— Ну как же. С писательницей. Забыла? — прошептала Дженни. И продолжила еле слышно: — Зачем ты надела свитер в такую жару? И что ты сотворила с лицом?

— Она думает, что стала красавицей, — сказала Жюстина, вцепилась в Луизу, и они обе весело взвизгнули.

— Умерьте пыл, — строго сказала Дженни. — Трейси… Трейси! — Она крепко ухватила меня, не давая наброситься на глупых резвушек и проломить им головы. — Трейси, не обращай внимания. Иди поздоровайся с Кэм Лоусон.