— Ганс Шнир.
— Слушай, ты Бёлля читал?
— Белля? Кто это?
— Немецкий писатель — Генрих Бёлль.
— А, ну слышал что-то.
— В общем, ты не читал. У него есть роман «Глазами клоуна». Замечательный, кстати, роман. Обязательно прочти.
— Ну, ок, а что ты вдруг о Бёлле заговорил?
— Просто в этом романе главного героя зовут Ганс Шнир, а его сестра Генриетта уезжает поступать в ПВО… на трамвае. И никогда не возвращается.
VII.
Вечером я поехал к бабушке. Вернее, в ее комнату. Дверь мне открыл сосед, посмотрел хмуро, мне даже показалось, недовольно. Как на будущего соседа. Конечно, он не мог знать, что жить в бабушкиной комнате я не собираюсь.
В комнате было пусто, но мне всё казалось, что бабушка вернется с чайником из кухни. Говорят, что еще долго душа не оставляет мест, которые ей были дороги при жизни. Я сел в ее кресло и закрыл глаза.
Когда открыл глаза, то взгляд мой упал на фотографию за стеклом книжной полки. Я привстал, присмотрелся, подошел и взял в руки старый снимок. Молодая девушка улыбалась мне. На ней была синяя шляпка, которая немного взрослила ее, оттеняя темные круги под глазами.
В огромной бабушкиной библиотеке, которая занимала почти все стены небольшой комнаты, я искал недолго. На той же полке, на стеклом которой я увидел фотографию стояло «Избранное» Бёлля. В сборник входили рассказы, повесть и два романа «Бильярд в половине десятого» и «Глазами клоуна». Я проверил дату написания романа — 1953 год. Давно. Мне стало интересно, жив ли Бёлль. Взял себе на заметку — проверить.
VIII.
Мысль о том, что у бабушки мог быть брат или вообще семья, занимала меня все больше. Я рассказал Марине о Гансе Шнире. В отличие от меня, она читала роман. Она даже сказала мне, что как-то вдруг ей пришла в голову мысль, что Генриетта не должна пасть под Леверкузеном, она должна жить дальше. Может быть, моей бабушке тоже пришла в голову такая мысль?
Я начал учить немецкий и всерьез задумался съездить в Бонн, и если удастся, повидаться с Бёллем. Хотя теперь, когда я знал о нем больше, я понимал — кто меня пустит, он же — мировая знаменитость, лауреат нобелевской премии. Впрочем, он антифашист, и, как я мог судить по статьям и заметкам о нем, очень хороший человек. Вероятно, он бы меня принял. Я загорелся этой идеей, ходил на курсы в Гёте Центр. Марина смеялась надо мной:
— Честь и хвала бабушке твоей! Кто бы мог подумать, что этот ее рассказ так на тебя повлияет. Вот видишь, и польза есть. Ишь, как учит! Жаль, что она уже этого не застала.
В конце концов, я решил, что напишу Бёллю письмо. Просто в красках опишу ему бабушку Генриетту и перескажу, что она мне рассказала за несколько часов до смерти, когда еще никто, возможно, кроме нее самой, не знал, что под утро она умрет. Я почти уверен, что она знала. Потому и рассказала.
IX.
Вечером я вернулся из Гёте Центра, поставил на плиту чайник и за свистом чуть не пропустил звонок. Вовремя успел подбежать к телефону. Звонил Женька:
— Включай радио.
— А что там?
— Включай, услышишь.
«… — Как ты думаешь, легко мне было, когда Лео пришел ко мне и сказал, что переходит в католичество? Для меня это было настоящее горе, как смерть Генриетты…».
По радио транслировали «Глазами клоуна» Бёлля.
— Здорово, Женька! Не знал, что он так популярен. Что сегодня за событие?
— Бёлль скончался. Сегодня. Эта передача — дань памяти.
— Я тебе перезвоню. Попозже.
X.
Я положил трубку. Пошел в ванную, закупорил пробкой слив, открыл кран, пустил мощную струю горячей воды. Из комнаты принес книгу. Пока ходил за книгой, воды уже набралось достаточно — вовремя подоспел.
Я сидел в горячей воде и читал:
«Никто не обращал на меня внимания, да это было и не нужно: через час, другой, третий меня уже начнут замечать. Я перестал играть, услышав голос радиодиктора. Он объявил поезд из Гамбурга, и я опять заиграл. Я перепугался, когда первая монетка — десять пфеннигов — упала в мою шляпу, она попала в сигарету и сдвинула ее на самый край. Я ее поправил и снова запел».
XI.
Я лежал в ванне. Слезы текли сами собой. Второй раз в жизни. Первый раз, когда я узнал о смерти бабушки. Даже когда я увидел ее мертвой, ее вид не вызвал во мне той тоски, которая щемила меня при мысли о ее смерти. Мертвой она была необыкновенно красива. Как в те минуты, когда она роняла ложку в суп или бросала карты в костер. Может быть, в такие моменты она на секунду умирала, чтобы вновь начать жить. Ведь так и вышло, что она начинала жизнь несколько раз. И все — заново.
И вот ушел еще один человек. Как ни странно, именно он сейчас казался мне той нитью, за которую стоит лишь потянуть, и клубок размотается. И все станет понятно.
Я понимал, что все это могло быть плодом воображения моей бабушки. Но я привык ей верить. С самого детства. Ей, как никому другому.
Я упустил целую жизнь. Две жизни. Целый мир, который мне так и не удалось познать. Упустил лишь потому, что лишний раз не хотел спрашивать, стеснялся лезть с расспросами. Боялся написать великому человеку, придумывал отговорки. Смешные отговорки: язык, недоступность, разные страны. Слова, за которыми ничего нет.
30.03.2003 — 31.01.2004
