— Я жить хочу!.. Слышишь, Аркаша!.. «Жизнью пользуйся, живущий»… Понимаешь, Аркаша, «жизнью пользуйся, живущий»… А о смерти и о Блудове нечего говорить!.. Ух, как жаль, что нет денег… Перепил бы я всех, кто тут сидит!.. Перецеловал бы всех этих дам!.. Чёрт бы их побрал!.. Канашки мои, раскрасавицы… милые мои козочки… козявочки…

Он говорил несвязно, таращил глаза и склонялся к плечу Аркадия.

— Саша, ты пьян?.. Это скверно! Идём на воздух!..

Аркадий подозвал лакея, рассчитался и, взяв Казимирова под руку, вывел его в вестибюль.

Сидя на извозчике, Казимиров болтал головой и выкрикивал:

— Я жить хочу, Аркаша!.. Друг мой, я жить хочу!..

Старик-швейцар довёл Казимирова до площадки, на которую выходила дверь из его квартиры. В прихожей его встретил брат-гимназист. Стараясь не разбудить матери, юноша провёл брата в его комнату, раздел и уложил в постель.

Окончательно опьяневший Казимиров чувствовал, что кровать вместе с ним носится по воздуху и то падает в пропасть, то вдруг поднимается, стремительно двигается в сторону и крутится, крутится. Его охватывает холодом и обдаёт жаром. В груди чувствуется боль, горло что-то душит… Вот его охватывает страх, и слышится пение, тягучее, монотонное как тогда, когда хоронили Блудова. Глаза слепит свет большого зала. Цыганская песня, вольная и громкая, проносится над ним… Над головою склоняется жгучая брюнетка. Он ощущает мягкий и нежный бархат её платья. Белое, выхоленное, продушенное тело ощущает он всем своим существом.

И опять кружится и несётся вместе с ним помятая неопрятная постель.

Он проснулся. Его тошнило. Он ошаривал круг ночного столика и искал спички. На пол скатился пустой стакан. Какая-то большая книжка свалилась со столика на его руки и с шумом грохнулась под кровать.

Весь дрожа, подавленный тишиною ночи, он продолжал искать коробку со спичками. Голова его кружилась, он ощущал дурнотное, отвратительное состояние.

Откинув голову за подушку, он слышал свой кашель, резкий и противный. Он отплёвывался, снова кашлял, и это повторялось беспрестанно…

Потом он снова уснул, и в комнате стало тихо…

И снились ему картины милого детства, начала жизни, когда так редко приходят мысли о смерти…

А он бормотал сквозь сон:

— «Жизнью пользуйся, живущий»…

1915