– Почему?
– Потому что вся наша работа, все наши замыслы совершенно бессмысленны. Даже методы, которым нас учили, – чистая ложь. Мы якобы можем решить любую проблему, планируя всё заранее, проверяя каждый шаг, прежде чем сделать следующий. А в жизни так никогда не бывает. Всё происходит с бухты-барахты, случайно – и хорошее, и плохое. Человек ни над чем не властен. Мы воображаем, будто что-то создаем, а к чему всё это сводится? И если нам удается довести работу до конца, то это просто потому, что мы сами внушаем себе, будто кончили её. А ведь никакой работе нет конца, разве что происходит полный крах и остается только плюнуть на неё. Вот как бывает в жизни: затяжной прыжок в никуда – падаешь, а на лице дурацкая счастливая ухмылка, потому что думаешь, что всё-таки куда-то попадешь. А как долго длится прыжок? Долю секунды, потом конец – и глупой ухмылке и всему на свете.
– Слушай, Кен, через несколько недель, через несколько месяцев мы…
– Успокоимся, ты хочешь сказать? – с горечью спросил Кен. – Ты опять себя обманываешь. На самом деле ты думаешь, что немного погодя мы забудем эту гнусную правду, которой сейчас заглянули в лицо. Мы опять сможем погрузиться в мечту так, чтоб падать было удобнее. Но то, что нам открылось сейчас, – это подлинная действительность, и такой она будет всегда, хотим мы этого или нет. В жизни человека важна только та минута, которая уже наступила, но ещё не прошла, и кто ею не пользуется сполна, тот осел.
– Не говори так! – резко остановил его Дэви.
– Ты тоже думаешь, как я, Дэви, только боишься признаться в этом. Ты не можешь не думать так.
– Это просто паника, Кен, – твердо возразил Дэви. – Хорошо, допусти, что человек состоит из ощущений и потребностей, но ты забыл об одной не менее важной вещи – о могучем, сладостном стремлении созидать – всё равно что: идею ли, новую машину, дом, платье или растение, выращенное из семени, но созидать именно так, как ты замыслил. И когда людей лишают такой возможности, им чего-то не хватает в жизни, даже если они сами не вполне понимают, в чём дело. Мне однажды сказал об этом старик, и я поверил ему, потому что теперь знаю это по себе. И ты тоже знаешь.
– Ты не понимаешь, о чём я говорю, – страдальчески поморщился Кен. – Меня угнетает то, что, по-видимому, как ни старайся, как ни торопись: человеческой жизни не хватит, чтобы завершить работу. Бог мой, у меня просто ноют руки, – выкрикнул он. – У меня просто голова кругом идет – столько я вижу вещей, которые ещё надо сделать. Но мы не успеем. Мы ничего не успеем!
– Успеем!
– Нет, – в отчаянии сказал Кен. – Ты вот толковал о завтрашнем дне, но это слишком далекий прицел. Ты сейчас понимаешь, как нелепо надеяться на завтрашний день?
– Нет, это правильно, Кен. Правильно, несмотря ни на что.
– Для думающей машины – да, – возразил Кен. – Для того, у кого есть мозг и никаких чувств, никаких эмоций. Но не для человеческого существа. Я утверждаю это и говорю тебе напрямик; я с этим никогда не смогу примириться. Наша жизнь слишком коротка, чтобы мы могли получить от неё хоть какое-то удовлетворение. Если ты ещё настаиваешь на том, чтобы выбросить всю нашу работу на свалку и начать сначала, так давай разделимся сейчас же. Но я тебя предупреждаю, Дэви, я теперь всё вижу яснее, чем ты. Давай держаться нашей прежней линии. Противники наши серьезнее, чем нам представлялось. Что ж, если мы привлечем Волрата, перевес будет на нашей стороне. И тогда той компании из Сан-Франциско против нас не устоять. Угодно сочетать наши идеи с их идеями? Ладно, пусть они приходят к нам, и мы возьмем у них то, что нам подойдет. Мы можем их заставить. Мы можем нанять так много лаборантов, что нас никто не обгонит!
– И ты думаешь, мы сможем работать с Волратом?
– А почему бы и нет? Работали же мы с Карлом Бэннерменом, а потом с Броком…
– И в конце концов порвали с ними обоими. Волрат работал с Мэлом Торном и Карлом Бэннерменом и превратил их в марионеток. Я боюсь Дуга, Кен. Нам такие непокладистые ещё не попадались.
– Ну, и таких, как мы, тоже не часто встретишь. Дэви, – умоляюще произнес Кен, – будь со мной малыш! Не бросай меня!
– Кен, ты делаешь ошибку.
– Ты в этом не уверен – я по голосу слышу ты говоришь слова, которым сам не веришь.
– Только из-за Марго.
– Вот из-за Марго-то я окончательно убедился, что я прав!
Дэви порывисто встал, словно пытаясь спастись от брата.
– Сейчас не время говорить об этом.
– Нет, именно сейчас – Кен схватил Дэви за руку, спеша воспользоваться тем, что тот заколебался. – Сейчас, пока нет никаких поводов, чтобы снова впасть в самообман. Сейчас! Ты хочешь бросить меня, Дэви, и мне становится страшно!
– Я не брошу тебя – мы будем вместе, что бы ни случилось.
– В ту ночь, когда мы удрали с фермы, Дэви, я потерял тебя из виду в лесу. Потом я услышал плеск и чуть не умер – я почему-то сразу почувствовал, что сам ты не сможешь выбраться…
– Почему ты думаешь, что я могу это забыть? – медленно спросил Дэви. Сердце его билось редкими, тяжелыми ударами, дыхание почти остановилось, словно чья-то рука грубо придавила глубоко скрытый сердечный нерв.
– Дэви, пока я бежал к тебе, я больше всего боялся, что останусь один.
– Сжав кулаки, Кен умолк, потом крикнул: – Дэви, никогда больше не заставляй меня испытывать этот страх!
Дэви медленно опустился на стул, стискивая и разжимая пальцы. Бремя горечи было слишком тяжким, и он сам не узнал своего голоса, мертвого и тусклого.
– Хорошо, Кен, пусть всё будет по-твоему.
…Гроб прибыл с ночным поездом; Дэви вместе с Кеном и Дугом ожидал его на вокзале. В ту секунду, когда длинный блестящий ящик спускали вниз из товарного вагона, смерть Марго стала для Дэви достоверной реальностью, от которой уже не спрячешься, сколько ни отводи глаза. Фоторепортеры озаряли вспышками душную, клейкую темноту. Вики не отходила от Дэви, обеими руками держа его руку, и даже сейчас, стоя с низко опущенной головой, он чувствовал страстную потребность в ней, в её жизнеутверждающей теплоте.
Гроб поставили на катафалк; Дуг сказал, что похороны назначены на одиннадцать часов утра, и ушел. Дэви, Вики и севший с ними Кен поехали домой; все трое точно оцепенели от изнеможения. Кен сразу же бросился на постель и в ту же минуту заснул, словно лишился сознания. Дэви вышел в темную контору и с трудом разглядел сидевшую на диване Вики.
Он стал возле неё на колени и зарылся лицом в её платье.
– Я останусь с тобой на всю ночь, – проговорила она, гладя его по голове.
На другое утро в церкви, где в этот день предполагали венчаться Дэви и Вики, шла заупокойная служба по Марго. С разрешения Дуга отпевание было отложено на десять минут, до прибытия губернатора. Нью-йоркские друзья Дуга телеграфировали, что приедут на похороны с чикагским поездом в 10:48 утра, но поезд опоздал на несколько минут.
О катастрофе, происшедшей уже три дня назад, газеты писали как о национальном бедствии, и со вчерашнего вечера Дуг был прощен. Уикершем принял это трагическое событие чрезвычайно близко к сердцу – среди заполнившей церковные скамьи толпы никому не известных людей бросались в глаза несколько политических деятелей, которые после строгого отбора на специальных собраниях двух главенствующих партий были делегированы на похороны в знак уважения к одному из виднейших граждан штата. Дуг публично утвердил свое гражданство, выразив настойчивое желание, чтобы Марго была похоронена в Уикершеме, хотя Дэви почувствовал в этом жесте скрытый смысл – ему казалось, что Дугом движет упрямое желание хоть в чём-то одержать победу над смертью, дав возможность Марго закончить начатое путешествие.
Даже в полутемной ризнице, наедине с молодыми людьми. Дуг сохранил властные манеры. Пришел Нортон Уоллис – его попросил об этом Дэви. Он сел, взяв Вики за руку, но держался отчужденно.
До начала службы явились какие-то докучливые люди, очевидно, питавшие самые добрые намерения, они пожимали руку Волрату и невнятно бормотали соболезнования. Дуг представлял Дэви и Кена то как своих шуринов, то как братьев Марго и очень часто – без тени смущения – как своих братьев. Ему, вероятно, казалось, будто он ведет себя с выдержкой и достоинством, но глаза на этом бесстрастном лице были глазами потрясенного ребенка, а учтивые слова благодарности он произносил словно в трансе. Оглянувшись, Дэви поразился тем, какими юными выглядели Кен и Вики – как испуганные дети в черной одежде, потихоньку взятой у старших.
