Вот с такими установками мы действительно можем сформулировать когнитивную парадигму, которая позволит осуществить содержательные научные описания духовного опыта и духовной традиции. По таким правилам я действовал в книге «К феноменологии аскезы», и тогда удалось достаточно разобраться в строении процесса. Было выяснено, как устроена эта лествица духовного восхождения. Во всех её ступенях мы сейчас разобраться заведомо не сможем, но можно обозначить её крупные элементы. Сама практика никогда не занималась своей жёсткой регламентацией ради регламентации. В одних описаниях полное число ступеней восхождения может указываться одно, в других – другое. Но есть безусловные элементы. Достоверное существование членения лествицы на определенные крупные этапы, блоки является капитальным антропологическим фактом.
Как бы ни варьировались детали, но всегда фиксируется, что лествица, процесс восхождения к цели, включает в себя три крупных этапа. На первом этапе антропологическая работа состоит еще преимущественно в улаживании – или, если хотите, ликвидации – отношений с тем миром, который человек оставляет. Я в своих писаниях называю этот первый этап, в техницистском, системном словаре, «блок отрыва». Человеку нужно оторваться от мирской реальности для того, чтобы затем с ним мог начаться процесс действительного восхождения. В этот блок входят классические феномены религиозной жизни, известные во всех религиозных традициях, но в каждой представляющиеся по-своему. Прежде всего, любая жизнь в традиции, любое вхождение в традицию начинается с духовного события, которое называется «обращение». Это слово входит и в бытовой словарь, и приблизительно в том же смысле: мы говорим о человеке, принявшем какую-то веру, что он обратился в эту веру. Достаточно объёмная научная задача связана с изучением этого явления. Что происходит с человеком при обращении? К самым ранним разработкам на эту тему принадлежит знаменитая мифологема Платона, представленная в седьмой книге диалога «Государство», мифологема пещеры. Ситуация человека в обыденном эмпирическом существовании описывается здесь Платоном как позиция пленника, заключенного в пещере; перед его глазами – стена пещеры, а за спиной его горит огонь. Там очаг, в котором что-то сгорает, а на стене, на которую обращён взгляд пленника, движутся отблески огня, неопределенные тени, очертания, отражения. Итак, в обычной своей ситуации человек видит лишь тени и отблески. Если же он желает увидеть настоящий свет, источник всей картины, ему нужно обернуться, обратиться . Таков первый смысл метафоры пещеры, смысл очень прямой, но и очень ёмкий. Нужно обернуться и вместо отблесков начать видеть сам источник, оборотиться на источник света.
Вокруг этого дальше развивалась достаточно сложная диалектика религиозной жизни. Вслед за обращением развёртывается собственно сам духовный процесс. Религиозное сознание очень рано обнаружило, что возможны разные парадигмы, разные типы этого процесса. Античное сознание рисовало такой духовный процесс, который вслед за обращением начинает развёртываться как путь возвращения к самому себе . Человек, пройдя обращение, должен далее совершить некоторое странствие. Метафора странствия – это универсальная метафора для процесса обретения какого-то опыта, последовательного обогащения опытом. Но к чему ведёт это странствие? Для античного сознания, как все вы знаете, полный и совершенный образ странствия представлен, прежде всего, в великой поэме Гомера, название которой само стало термином и синонимом странствия, – «Одиссея». Человек в своей судьбе проходит некоторое странствие, и в результате него он возвращается на свой родной остров, на Итаку.
Но возможно и нечто другое. Возможно, что в итоге своего странствия человек не вернётся обратно, туда же, откуда он странствие начал; возможно, что он актуально станет другим. Для христианства именно такой образ странствия стал главным. Свой опыт христианство осознавало уже не в античном образе одиссеи. Подобные странствия, конечно, тоже оставались, христианская культура описывала и их, но христиане не считали, что судьба человека передаётся таким образом странствия. Духовный путь не приводит человека в исходную точку. Из того, что я раньше говорил, нам уже ясно, что искомым считается, наоборот, радикальное превращение. Достаточно рано, в тот же период синайского исихазма, исихастская лествица была уже отчетливо описана в своём полном составе. Хотя, как я говорил, опыт высших этапов детально продумывался ещё через несколько столетий, но в целом общий очерк лествицы, общие контуры её представились достаточно рано. Православная аскетика вкупе с догматикой установили уже, что финальное состояние, к которому направляется духовный путь человека, передаётся аскетическим и одновременно богословским понятием обожения , актуального соединения с Божественным бытием. Понятно, что это состояние чрезвычайно отлично от исходного состояния человека, отнюдь не обоженного. Соответственно, путь к нему – вовсе не возвращение, а, наоборот, радикальная трансформация. Конечно, и античный Одиссей вернулся не тем же, каким отправился в путь, он вернулся, по словам Мандельштама, «пространством и временем полный», что значит – достиг исполнения всех своих человеческих задатков, достиг совершенного созревания. Для античного человека целью и образом его судьбы служил путь созревания. Но теперь таким образом стало не созревание, а радикальное изменение.
Поэтому аскетическая практика христианства должна была решить и другие задачи, которых для античного человека совсем не возникало. Если путь есть путь возвращения, то нужно только отправиться, а потом не сбиваться с пути. Аппарат проверки, аппарат ориентации на духовной местности, конечно, требуется также и в античных практиках, но, во всяком случае, уже не потребуется никакого иного фундаментального духовного шага, нового радикального изменения себя, сравнимого с обращением. Если ты однажды решился пуститься в путь, и будешь достаточно умел и мудр, чтобы не сбиться с пути, – ты, в конце концов, вернёшься к себе, вернёшься на свою Итаку. Но в случае христианской практики, после обращения главная работа была ещё впереди. Ты, совершив обращение, решил расстаться с прежним и сумел это решение осуществить. Но дальше требуется восхождение к радикально иному, требуется реальное бытийное движение, онтологическая динамика. Эта онтологическая и антропологическая динамика требовалась в христианской парадигме и не требовалась в парадигме античной. Как обрести способность движения? Здесь необходим какой-то мотор, движитель, который давал бы человеку возможность выстраивать духовные состояния, которые всё больше и больше приближали бы его к иному бытию.
Период, который называют периодом синайского исихазма, и был периодом «изобретения двигателя», разработки антропологического механизма, который реально бы продвигал человека от ступени к ступени. Как я уже сказал, здесь параллель с синергетическими процессами вполне допустима. Как запустить механизм генерации последовательных антропологических ступеней? Такой двигатель был изобретён, создан человеком в себе. Выяснилось, что он состоит из двух главных элементов, один из которых называется «внимание », а другой «молитва ». Союз двух активностей – механизм достаточно непростой. Надо делать нечто одно, и одновременно – нечто другое, очень отличное. Прежде всего, требовалось, разумеется, сохранять установку устремления: полного, ревностного, истового устремления к искомому, к иному бытию. Эта установка выражалась в активности молитвы. Молитва – это молитвенное обращение к этому искомому тобой бытию. Как видим, здесь снова – обращение, но уже в другом смысле. Семантика русского «обращения» очень богата; слово имеет и пространственный смысл, который выступает в античной метафоре (обратиться, обернуться на что-то), и смысл, относящийся к сфере общения (обратиться к кому-то). Так вот, в христианском духовном процессе выступает, в первую очередь, обращение в смысле личного общения. Это очень насыщенная тематика, которую мы сейчас не сможем, увы, рассмотреть детально. Но всё же необходимо уточнить: в духовном процессе первое, исходное обращение не исходит от нас. В духовную ситуацию человека входит всегда уже наличествующее обращение к нему: обращённый к нему зов иного бытия. Человек же может расслышать или не расслышать этот зов, откликнуться или не откликнуться на него. Если он расслышал и откликнулся – значит, он обратился , уже в другом смысле богатого русского глагола: обернулся на зов Бога, дал свой отклик на этот зов. Эта активность зова–отклика и выражается в творении молитвы. Молитвенное делание в аскетической практике реализует эти отношения зова и отклика.
