Часы тикают. За стеной женский голос поет. Я даже различаю слова. Женщина поет о том, что видела и делала такое, о чем бы теперь хотела забыть. В песнях часто нет смысла. Песни часто ни о чем. Так принято. Я вслушиваюсь в слова этой песни — может быть, в них есть смысл.

   Антон уехал из города на несколько дней, или на неделю — он сказал, что не знает точно, на сколько времени уезжает. Он попросил меня вести дневник в его отсутствие. Я и так веду дневник. Возможно, он имел в виду: делать более подробные записи, чем обычно.

   С тех пор, как Антон научил меня писать, он всегда заставлял меня вести дневник, потому что так запланировано. Он стал учить меня писать сразу, как только я начал двигаться. Я учился говорить и писать одновременно. И я уловил, в чем разница: когда пишешь, двигается рука, и остаются буквы, которые можно прочитать и позже. Когда говоришь, немного двигается челюсть, и ненадолго начинает звучать голос. Вот и всё. Сначала было сложно различать это: Антон спрашивал меня, а я автоматически тянулся к карандашу, вместо того, чтобы ответить вслух.

   Антон меня создал. Семь месяцев подряд я был только в лаборатории. Потом я уходил из лаборатории, два раза.

   В лаборатории всё было однообразно. Однажды Антон уехал на неделю, всё стало совсем однообразно без него. Я чаще спускался на первый этаж. Так я и вышел наружу. Но потом вернулся, через двенадцать часов. Двенадцать часов я смотрел на котов и голубей. Сначала я думал, что они двигаются бессистемно, потом мне показалось, что я различаю закономерности и старался их выявить. Но снаружи было жарко, и думать было сложнее, чем в лаборатории. Температура воздуха влияет на мышление.

   Антон долго отчитывал меня, когда я вернулся. Он вернулся раньше, чем я. Он отчитывал меня — было так интересно его слушать. Он говорил то сложно и витиевато, то обрывками фраз. Целых сорок две с половиной минуты. Потом я сказал ему, что температура воздуха влияет на мышление. В ответ он снял очки и прикрыл глаза ладонью. Он сказал мне, что я ему снился, что он встревожился и заторопился обратно. Это тоже было интересно услышать, его голос стал ниже, когда он произносил это. Потом он долго молчал.

   Мне не снятся сны, потому что я андроид. Люди отключаются на ночь, а когда приходят в себя — они всегда немного другие, чем до отключки. Поэтому даже одни и те же люди каждый день разные.

   Я всегда одинаковый. Даже если Антон отключает меня на ночь, даже если я сам отключу себя — с утра я такой же, что и вечером. Но Антон утверждает, что всё не так. Он заставляет меня вести дневник, который потом читает. Он читает и говорит, что у меня каждый день разное настроение. Я не понимаю, что он имеет в виду.

   Женский голос перестал доноситься из-за стены. Я не сумел расслышать всех слов, поэтому так и не понял, о чем была песня.

   В меня встроены часы и навигатор. Поэтому я всегда знаю, сколько времени и где я нахожусь. Уже половина второго ночи. Если бы Антон был дома, он бы уже спал, выключив свет. Но он в отъезде.

   Однажды Антон назвал меня психом. Психи — это люди с умственными отклонениями или психически ненормальные. Их изучают коллеги Антона из другого института. Поскольку я андроид — психики у меня быть не должно, поэтому возможнее всего он имел в виду умственные отклонения. Хотя Антон рассказывал о предыдущих образцах: все они были неудачными, потому что в них не было Плазмы 01165, которую Антон изобрел позже. Из-за Плазмы 01165 я очень похож на человека и не являюсь только роботом. Мой мозг тоже существенно доработан по сравнению с предыдущими версиями. Но Антон все-таки назвал меня психом, значит мой мозг далеко не совершенен. Только и всего.

   Он назвал меня психом после того, как я второй раз вышел из лаборатории. Это было рано утром, Антон еще не пришел из дома. Я не знаю точно, почему я это сделал. Я всю ночь смотрел в потолок, в одну и ту же точку, и пытался не думать. Я хотел отключить себя сам, но почему-то не отключал, а продолжал смотреть в одну точку и пытаться не думать. Под утро, когда небо начало светлеть, я вскочил и выломал дверь, ведущую в коридор. Дежурного по этажу не было на месте, и я спустился вниз. Я выдрал замок на двери, ведущей наружу, это было несложно. Сигнализация должна была сработать, но я ее почему-то не услышал. Я разодрал силиконовую облицовку на пальцах и на локтях, но не замечал этого еще около шести часов. Я не помню, где я ходил эти шесть часов. Есть места, где людей очень много, возможно, что я ходил и там. Я пока плохо понимаю людей, только Антона, но и Антона я не понимаю, я его просто выучил лучше, чем всех остальных. Всех остальных я видел гораздо реже, если видел вообще.

   Я помню, что ходил по берегу реки, текущей вдоль трассы. Между трассой и рекой рос высокий кустарник, дающий тень. В кустарнике жили птицы, певшие весь день. Они садились мне на плечи, когда я долго не двигался. Но почти сразу взлетали обратно.

   На это раз я вернулся через сутки, точнее — через двадцать восемь часов. Я вернулся не один, а с девушкой. Девушка была мертвой, и я видел, как ее убили. Я раньше не видел ничего подобного, и не знал, как это классифицировать, поэтому я подумал, что, возможно, я сломался. Я взял ее с собой и вернулся, потому что я хотел понять, что всё это значит. И еще: она тоже вела дневник. Возможно, ее тоже заставляли его вести. Я нашел дневник в ее сумке, и читаю его до сих пор. Некоторые фрагменты я успел выучить наизусть. Я не знаю, зачем, ведь я до сих пор понимаю далеко не всё из того, что там написано.

   Антон отчитывал меня не сорок две минуты, а два дня подряд. Первое, что он сказал мне, когда я вернулся, было:

    — Себастьян, ты псих!

   Второе:

    — Что это еще за хлам?! — эта фраза касалась девушки.

   Я сказал ему, что он неправ и что это не хлам, а ценный образец. В ответ он так повысил голос, что я с трудом разобрал слова. Он сказал, что не спустит с меня глаз, что меня нужно изолировать, пересобрать или отключить навсегда. Я сказал, что мне всё равно, но если изолировать, то с дневником этой девушки, потому что он интересный и непонятный.

    — Так ты из-за журнала учета ее прикончил?

    — Ты неправильно понял, я ее не прикончил, я ее нашел.

   Антон стал спокойнее после этих слов. Людей часто успокаивают слова. Так же часто, как и приводят в бешенство. Слова — воздействуют очень сильно. И не только на людей. Почему-либо я же выучил ее дневник. Слова это что-то странное, особенно в сочетании друг с другом. Еще очень часто бывает такое: если человек повышает голос, то возможнее всего он ошибается и что-то понимает неправильно.

   Дальше Антон сказал мне, что я идиот. Идиот — это подкласс психа, человек с умственными отклонениями определенного рода. Я ответил, что это не так уж и плохо по сравнению с предыдущими образцами. Антон засмеялся.

    — Да уж, ты сильно выделяешься на фоне этого металлолома.

   Он сказал, что пересоберет меня в следующий раз, а пока оставит под строгим наблюдением. Трое лаборантов облепили меня датчиками и наблюдали за мной неделю подряд круглосуточно, то заставляя смотреть на разные источники света, то включая разную музыку, то привязывая к лабораторному столу, то отвязывая. Антон изредка заходил и приглядывал за ними. Я просил его дать мне перечитать мой дневник, но Антон отвечал, что пока рановато, что пока мне лучше вести другой.

   Я всю неделю думал только о том, что хочу сравнить свои записи с записями девушки. Антон разрешил это сделать, но только под его присмотром. Он мимоходом сообщил, что всё уладил «с этой твоей девицей» и что мне «не о чем беспокоиться». Я не понял, что именно он имеет в виду.

    — Ты говоришь, что собрал ее заново?

    — Вообще-то нет. Но твоя идея не так уж и плоха.

   И он не уточнял ничего больше.