СОЛДАТ. Я буду за дверью, если понадоблюсь вам, шефиня.

ЕВА. А если нет? (Нет ответа.) Благодарю вас.

СОЛДАТ уходит. Слышен щелчок замка.

КЛАРА. Он очень внимательный.

ЕВА. Да.

КЛАРА. И привлекательный.

ЕВА. Пожалуй.

КЛАРА. Сколько ему лет?

ЕВА. Не имею ни малейшего представления.

КЛАРА. Как чудесно жить в окружении молодых. Чудесно взрослеть и видеть, как мир становится моложе. Фотографии не меняются.

ЕВА. Они сохраняют то, во что можно верить. Ради чего можно пойти на жертвы.

КЛАРА. Вы разбираетесь в политике?

ЕВА. Женщина не должна ни в чём разбираться. Ей достаточно кое-что знать.

КЛАРА. Будь оно так, думаете, мы сидели бы здесь? Думаете, я не знаю, что этот милый заботливый мальчик делает за дверью? Он там, чтобы не дать нам выйти отсюда. Я права? Или вы думали, он там, чтобы нам никто не мешал? Ради всего святого! Чтобы приехать сюда, мне пришлось закатить не одну истерику — также, поди, как и вам, чтобы добиться позволения пригласить меня на чай, изображая английскую леди. Мы с дуче едем в разных вагонах, в гостинице живём на разных этажах, сюда меня привезли к чёрному ходу, точно булку хлеба, и заставили подняться на служебном лифте. Моя самая большая радость, знаете какая? Я одолжила дочери дуче, Эдде Чиано, бриллиантовый браслет, который ей совсем не идёт, для приёма сегодня вечером, куда нас с вами не звали. Думаете, вы первая леди Германии? Perdonami[16], я забыла, не только Германии. Вы хотите быть добродетельной, как Мэри Пичфорд в кино. Cara, вы — притча во языцех. Дуче женат на крестьянке, она родила ему шестерых детей, — или, может, пятерых — Эдда, говорят, малость смахивает на еврейку — но всё же… Теперь она только и знает что пичкать его едой, которую его желудок уже не в состоянии переварить. А я шлюха дуче, так меня и называют. Мне и дела нет. Я притча во языцех, но по крайней мере на устах у всех. Каждый месяц я раздаю бедным двести тысяч лир; они видят мои платья, чувствуют запах духов, плюются, но деньги берут. Мои родственники и друзья хорошо устроены. Ко мне обращаются разные люди, считая, что я имею влияние на дуче, просят замолвить за них словечко. Я не суюсь. Если они получают что хотели, то благодарят, если же нет… какая разница? Я лежу на диване, смотрю в потолок или крашу ногти на ногах в разные цвета, или вырезаю портреты из киножурналов и наклеиваю в альбом. Лана Тернер, Джина Артур, Мира Лой. И жду дуче. Болтают, будто я превратила его в тряпку, будто в штанах у него ничего уже не осталось, но кто посмеет сказать об этом ему? Бывает, мы счастливы, бывает, ссоримся — мне смешно, что он всё время стоит, прикрывая руками яйца, от сглаза, от malocchio[17], словно боится, что в них ударит молния. Не смейтесь, cara, я видала вашего дружка в кинохронике — он стоит точно так же. И что он там скрывает? Проблему безработицы в Германии? Ха-ха-ха. Нет, cara, мы обе искали мужчин, а нашли политические режимы, призраков, рождённых миллионами голов. Видимо, нам придётся играть по их правилам. Бандиты, cara, вот они кто, все до единого, а бандитов интересуют только два типа женщин: мамочки и шлюхи. Особенно итальянских бандитов. А я тут как тут. Как на войне. Большие страны — это бандиты, а маленькие — шлюхи, и им лучше научиться вести себя соответственно. Если хотят остаться в живых. И нам с вами тоже. Есть что-нибудь выпить?

ЕВА. Ещё чаю?

КЛАРА. Не надо чаю, спасибо.

ЕВА выдвигает спрятанный в стене гигантский шкаф, сверху донизу уставленный бутылками.

ЕВА. Выберите сами.

КЛАРА. Ehi, ma che selezione! Oh, ma guarda,[18] уж и не помню, когда пила. (Достаёт бутылку с омерзительного цвета французским ликёром.) Ещё до войны.

ЕВА. Не вы же завоевали Францию.

КЛАРА. Не очень любезно так говорить, cara. Ваше здоровье! Да вы не пьёте! Вы не курите, вы не пьёте. О чём вы говорите на исповеди?

ЕВА. В Рейхе нет места церкви.

КЛАРА. Надеюсь, вашему другу хватает ума не разделять это мнение.

ЕВА. Это его мнение.

КЛАРА. Так пусть оно останется вашей семейной тайной. Он должен быть благодарен его святейшеству. Подписав конкордат с Ватиканом, его правительство впервые добилось уважения за границей. Ну да ладно. (Замечает, как ЕВА бросается к бутылке.) Составишь мне компанию.

ЕВА. Другой нет.

КЛАРА. Там, за дверью, есть один милый мальчик.

ЕВА. Не сейчас. Дай мне сигарету.

КЛАРА. Конечно. Я тебя развращаю. Вот увидишь, ты станешь порочной женщиной, как я. Если, конечно, уже не стала. (Чокается своим бокалом.) «Слепой и глухой проживёт сто лет». Сколько это всё будет тянуться?

ЕВА. Они вошли в зал заседаний пять минут назад.

КЛАРА. Да я о вашей дурацкой войне.

ЕВА. Ты хочешь сказать, нашей?

КЛАРА. Дуче не хотел войны. Никак не раньше следующего года.

ЕВА. Он и так выжидал достаточно долго.

КЛАРА. Он пытался уберечь вас от неё. Почему твой друг больше не слушает дуче?

ЕВА. Предназначение фюрера говорит громче.

КЛАРА. Перестань, cara. Ты же не на митинге. Ты со мной разговариваешь. Политики вспоминают о Предназначении, только когда совершают ошибки. Говорить о Предназначении — всё равно что о сексе. Одна пустая болтовня, которой никто не верит. Я скажу, почему он больше не слушает дуче. Потому что сам никогда не умолкает. На их прошлой встрече он говорил без остановки два с половиной часа. Дуче так вымотался, что порвал две струны на скрипке и бретельку у меня на лифчике… пока играл «Юмореску».

ЕВА. История знает времена, когда головокружение охватывает каждого бодрствующего мыслящего человека; в такие времена только лунатик может ступать уверенно. Мы живём в такое время, и Адольф Гитлер ведёт нас с уверенностью лунатика.

КЛАРА. Говоришь как пишешь.

ЕВА. Это уже написано. В книге. В его книге.

КЛАРА. Должна признаться, cara, она может и называется «Моя борьба», но для читателя сущая пытка. Я её так и не осилила. И дуче тоже.

ЕВА. Тогда ясно, почему он теперь такой недовольный. Хотя я не понимаю, на что ему жаловаться. Величайшая армия в мире только что одержала победу в величайшем сражении за всю историю человечества — под Киевом. Триста тысяч убитых. Какое участие в этом принял твой друг? Послал десять дивизий да пару ящиков яблок. И подписал: «Солнце Италии».

КЛАРА. Десять дивизий, которые могли бы решить для нас исход войны в Африке.

ЕВА. Что ты такая отсталая? Кто теперь ведёт колониальные войны? Уже лет сто как поздно. У нас отняли колонии в 1918 — так англичане скоро сами потеряют империю.

КЛАРА. А что останется, скупят американцы.

ЕВА. И торговать с ними будешь ты, стоя на пирсе в Неаполе. Надело мне слушать об американцах. Они не станут воевать, что бы им ни сулил мистер Рузвельт. Хватит с них сдать в аренду несколько старых эсминцев, с которыми они не знают что делать. Пусть снимают свои чудесные фильмы, даже если нам нельзя их смотреть. Кстати, у меня есть копия «Унесённых ветром». Хочешь, посмотрим сегодня вечером? Если переговоры не закончатся.

КЛАРА. О! Via col vento[19], божественно! Вивьен Ли. Дуче не объявит войну Америке. Там слишком много итальянцев. Его не поддержат.

ЕВА. Итальянцы в Америке нынче пытаются сойти за пуритан. Вам всё же придётся объявить войну, если объявим мы. Мы союзники, или ты забыла?

КЛАРА. Не трудно позабыть, если нас не ставят в известность о том, что происходит.