Светлана подняла на него глаза: как сложена газета, разве что-нибудь особенное?

— Но посмотрите. Вот.

Оказалось, газета сложена по горизонтали. Им с приятелем было удобнее читать, сидя рядом.

«Ну и ну, — подумала Светлана. — Умница».

Приятель все курил, улыбался застенчиво.

Вернулась Наташа. Те двое напротив были неинтересны.

Потом какое-то слово зеленой рубашки, обращенное к официантке, реплика вслед идущим по проходу, один из которых наставил на зал любительскую кинокамеру. И все меняется.

— Лучше всего смотреть на город, когда подъезжаешь. С холма. Тогда город как на ладони. Действительно как в сказке, — говорил он небрежно и застенчиво.

— А я не видела оттуда, я приехала в темноте. Ты видела, Наташа?

— Вы были здесь зимой?

— Зимой? Я — нет, а вот она…

— А вы? Обязательно побывайте. Это, знаете, чудо. Все в чистых снегах. Я думаю, зимой здесь более… — Он улыбнулся. — Хотя летом тоже, конечно.

Все дело было в интонации. В том, как необычно говорил он обычные вещи.

— Вы похожи на жену художника, — вдруг сказал он. — Здесь живет один, он обещал меня познакомить со своей женой. Это не вы?

Светлана рассмеялась.

— Наташа, как хороши твои волосы! Глупости, ни в коем случае не обрезай. Ты похожа на француженку. А без волос?

— Вера тоже так говорит.

— Кто?

— Да наша Вера Петровна.

— А… Правда, она похожа на француженку? — спрашивала Светлана.

— А вы похожи на жену египетского фараона, — сказал он.

— Почему он хочет меня непременно женить? — смеялась Светлана. — И почему ваш друг все время молчит? Вы его запугали?

Ей было очень хорошо от низкого, гудящего голоса. Что-то трогательное было в его крупной голове, что-то во всем облике возбуждало нежность.

— Вот вы все понимаете, — сказал он. — Скажите…

— Что? — спросила она, посмотрев ему в глаза.

И они замолчали.

Наташа была сосредоточенна. Пила вино маленькими глотками, у нее выходило изящно. Глаза ее были туманны. Приятель за все время вообще, кажется не произнес ни слова. Все курил, пил и ничего не ел. А этот ел и пил за двоих и успевал еще столько говорить!

— Скажите… — начал он.

Светлана его перебила:

— Почему вы носите зеленую рубашку? Вам не идет — у вас глаза голубые.

— Что же делать? — Он был смущен и доволен.

— Глаза голубые, рубашка зеленая. Несовпадение, — не унималась Светлана.

Наташа испугалась, хотела ее остановить.

— Но зато я сам не зеленый, — нашелся он. — И майка у меня как раз голубая. — Он взялся за пуговицу рубашки.

Наташа струсила окончательно. Светлана засмеялась:

— Не надо. Я верю.

Вообще, ей стало скучно. И пора было уходить.

Они ушли, как-то не попрощавшись, пока ребята разговаривали с официанткой.

— Как нехорошо мы ушли, — говорила дорогой Наташа. — А этот второй все время молчал.

— Очень милый, правда?

— А зеленая рубашка очень хотел тебе понравиться. У него отличная выдержка и чувство юмора. Ты такое несла — я все время боялась. Что на тебя нашло? Когда я вернулась к столу, ничего нового не было, кроме газеты. Ты и внимания не обращала. А потом… Ты как коршун набросилась.

— Коршун? Да.

— Ты его покорила, — говорила Наташа. — Завтра он у музея дежурить будет.

— Почему у музея?

— Ты сказала, что работаешь экскурсоводом.

— С ума сойти!

— Ты вообще помнишь, что говорила?

— Нет, конечно. Не все. А что?

— По-моему, ты его обидела.

— С ума сойти! Чем это?

Ночь была душная. Всю ночь она не уснула.

Низкий гудящий голос звучал в ушах. И хотелось положить голову на плечо зеленой рубашки.

Духота мучила.

За окном напротив неясно проступали белые стены.

О том, увидит ли она его снова, Светлана не думала. А была в ней готовность к необыкновенному, странная уверенность.

— Красивая какая, вишь, — сказала, увидев ее утром, тетя Степа.

Вокруг во дворе и под навесом оранжево краснела рябина, много рябины.

— Вишь, красиво-то, — заулыбалась старуха, увидев, что Светлана приколола гроздь рябины к волосам.

Светлана прошлась перед ней из конца в конец дорожки.

— Да ты ешь, ешь, ничего, — говорила старуха. — Она сладкая. Вкусная. У нас тут особенная. Ешь.

Когда наступил жаркий, душистый полдень, Светлана, спрятавшись за кусты, мылась в речке. Рядом шумно возились в воде мальчишки, выплывали вдруг из-за поворота на автомобильной покрышке. Тогда она глубже уходила в свое убежище.

На солнечной воде расходились мыльные круги.

Вымывшись, сидела, блаженно обсыхая, на горячих мостках.

Тяжело ударил часовой колокол. Круглый звук сверкающим колесом прокатился над городом.

Светлана лежала на холме и читала. Взлетала и снова садилась на ногу стрекоза. Пахло землей, сухой травой. И всем этим и солнцем терпко пахла ее кожа. Странное чувство счастья не оставляло ее с утра.

Светлана перевернулась на спину, села и огляделась, прикрыв от солнца глаза.

— Здравствуй, солнце! Ты еще здесь? — сказала она и засмеялась.

По крепостному валу спускался к реке человек. Она его сразу узнала. Все было — как и должно было быть.

Склон холма скрыл его, переходящего речку по мосткам. Минуту спустя он поднялся на холм. На нем были серая рубашка и сандалии на босу ногу. Он улыбался.

— Солнце-то какое! А я нашел вас. — Он смотрел на нее. — Вам идет солнце.

Светлана молчала.

Он опустился на траву.

Они сидели и молчали.

Хорошо было. Хорошо было смотреть на синие луковицы собора в золоченых звездах, на стадо коров, отдыхающее внизу у реки. Стрекоза на ее руке вздрагивала прозрачными крыльями.

Они говорили. О соборе и звездах на синем, о коровах, о крыльях стрекозы. Теперь это были голубые крылья, потому что и стрекоза прилетела вся голубая. Они говорили и ели сладкую рябину.

Подул ветер. Она встала.

— Холодно, — сказала она.

Он встал и обнял ее. Он прижал ее к себе, а она скользнула в его руках и, отвернувшись, сейчас родившимся в ней мягким движением положила голову ему на плечо. И засмеялась счастливо.

— Когда ты едешь? — спросил он шепотом. — Сегодня я не уехал, искал тебя. Едем завтра вместе. Ты ведь из Москвы?

— Да.

Моросил дождь.

Автобуса все не было.

Рядом с ними на скамье одиноко сидел старик в сером, ни на что не обращал внимания. Светлана достала из сумки одно из двух больших яблок, протянула старику. И старик улыбнулся, спрятал яблоко в карман. Перестал быть одиноким на это мгновение.

А потом они ехали.

Автобус шел среди бесконечных полей, сияющих в тонко подернутом влагой воздухе. Зеленые и черно-желтые их полосы почти под прямым углом вставали навстречу на холмах, как на гигантских полотнах художника.

Он что-то говорил. Она слышала и не слышала.

Они ехали молча. Смотрели в окно.

Дождь перестал. Медленные голубые сумерки над полями становились синими и сиреневыми.