Да-Гуа молчит.

— У нас никогда не было вот этой фигурки. — Ши-Гуа доверчиво-детским движением протягивает ей шкатулку, поверхность которой представляет из себя живую карту Варда. Она то показывает все пространство в целом, то превращается в подробное изображение крохотного клочка этого мира. Теперь она застыла на картинке, представляющей храм Истины.

Ши-Гуа раскрывает шкатулку и высыпает прямо на траву великое множество фигурок — все они изображают конкретных лиц. Каэтана мельком замечает миниатюрную копию Джоу Лахатала и га-Мавета, Арескои и Траэтаоны, Нингишзиды и Татхагатхи, пытается найти себя…

— Вот его не было, — улыбается Да-Гуа.

В его руке крепко зажата фигурка разноцветного толстяка.

— И что это значит? — растерянно спрашивает Каэ.

— Значит, что он сам себя создал… Нет, оно само себя создало. Впрочем, неважно. Главное, что он смог это сделать. А теперь — самое главное. Он сможет помочь тебе так, как никто в этом мире или в каком-нибудь другом помочь не в состоянии. Он и появился потому, что стал нуждаться в своем существовании столь же сильно, сколь мы стали нуждаться в нем. Он практически всесилен, но не умеет с этой силой обращаться. Он всезнающ, но у него нет памяти. Его единственная надежда — это ты. А твоя надежда — в нем. Не теряй свою надежду, — торжественно произносит Ши-Гуа.

Ма-Гуа молчит.

— Он помог тебе однажды, — говорит Да-Гуа.

— Потому что ты сделала то, что он никогда не отваживался сделать, улыбается Ма-Гуа.

— Только он сможет помочь по-настоящему: помогая тебе, он будет создавать себя, помогая тебе, он будет охранять тот мир, в котором сможет быть самим собой, помогая тебе, он откроет истину внутри себя, — как заклинание твердит Ши-Гуа.

— Что же вы мне посоветуете? — спрашивает Каэ, хотя понимает, что совет она только что выслушала и ничего более конкретного ей не скажут.

Можно, конечно, спросить, кто этот толстяк, но не хочется.

— Соглашайся! — хором говорят все трое.

— На что?

— На что угодно! — без тени сомнения заявляют монахи.

— Ну, знаете ли, — возмущается Каэтана голосом альва. Ничего более подходящего, чем его любимое выражение, ей в голову сейчас не приходит.

— Мы не должны вмешиваться, — умоляюще произносит Да-Гуа, видя ее мучительные колебания.

— Мы еще не умеем правильно влиять на ход событий, — жалобно шепчет Ши-Гуа.

— Мы ощутили необходимость появиться, чтобы успокоить тебя, хотя ты и сама чувствуешь все то, что мы тебе сказали. Просто иногда крайне важно, чтобы кто-то подтвердил твою правоту, — говорит Ма-Гуа.

— Мы знаем, что тебе намного сложнее, чем другим, потому что ты согласилась платить положенную цену. Но ведь уже ничего не вернешь, — говорит Да-Гуа.

— А если вернешь, то это будет предательством, — вторит ему Ши-Гуа.

— Грядут великие и страшные времена. Тебе понадобится много сил, вздыхает Ма-Гуа.

Каэтана молчит.

Когда она возвращается к своему гостю, тот оказывается шатеном с разноцветными глазами — синим и черным, а над верхней губой у него за это время успела появиться родинка. Он с переменным успехом сражается с собственной фигурой, вовсе не пытаясь придать ей изящности, а только добиться стабильности — хотя бы ненадолго. Каэ с огромным интересом следит за ним.

— Я поговорила с монахами, — утверждает она очевидную истину.

Я видел.

— Если ты все знаешь, то знаешь, что они меня и вправду немного успокоили, но не сказали ничего такого, что я бы сама не чувствовала. Я так и не услышала от них, кто ты. И не поняла, чем я смогу тебе помочь.

— Меня еще нет, — пожаловался толстяк. — Поэтому я расползаюсь буквально на твоих глазах. Чтобы быть, дорогая Каэ, мне нужна твоя помощь. Она стоит дорого, я знаю. Но я готов платить любую цену.

Заинтригованная, но уже слегка сердитая от обилия иносказаний, она довольно неприветливо произнесла:

— Сначала ты предлагал мне купить твои услуги, теперь же предлагаешь небывалую плату за мои. Я не понимаю тебя, незнакомец.

— Я не незнакомец, — обиделся паломник. — Ты меня очень хорошо знаешь.

— Конкретнее, пожалуйста.

— Могу и конкретнее, — обрадовался толстяк, пытаясь вытащить короткопалую руку из-под неожиданно удлинившейся правой ноги.

Каэтана со все возрастающим восторгом следила за его метаморфозами. Начинала ли она узнавать? Да, конечно…

— Я долгое время следил за твоими приключениями. Ну в самом начале, признаться, ты меня интересовала не больше, чем все остальные. Но с определенного момента ты стала совершенно непредсказуема и сделала то, чего, по всем прогнозам, сделать не могла. Сейчас ты мне, конечно, скажешь, что в одиночку никогда бы не справилась, — и это тоже будет правдой. Но вторую часть правды ты вслух не произнесешь. А заключается она в том, что те люди, которым было под силу изменить ход событий, собрались именно около тебя. А больше их никто бы в это путешествие сдвинуть не смог. Более того, ты сама, дорогая Каэ, страшно изменилась за время этого короткого странствия. Многое постигла, многое узнала, многое поняла заново.

— Верно, — согласилась Каэтана.

Она чувствовала, что близка к разгадке и ей не хватает штришка, крохотной детали, чтобы восстановить целое.

— Благодаря тебе бессмертные поняли или вот-вот поймут, что это самое зло, о котором столько было говорено, все-таки существует. И они вынуждены будут принять решение, потому что жить с таким знанием и никак его не использовать невозможно, хотя такое искушение то и дело у кого-нибудь возникает.

Каэ с любопытством уставилась на толстяка. Тот как раз пытался установить, какое количество пальцев оптимальнее всего иметь на левой руке. Он склонялся к семи, а сама рука — к полной свободе выбора и отсутствию ограничений, отчего пальцы на ней росли с дикой скоростью, как грибы после дождя. Толстяк досадливо поморщился и принялся запихивать лишние отростки обратно в конечность получалось не ахти.

— Знаешь, когда ты меня заинтересовала? Когда я понял, что ты единственная из всех ныне существующих бессмертных сочетаешь в себе качества личности и вечности. Ведь только об истине и любви можно так сказать: вечные истины и вечная любовь… К сожалению, Любви на Арнемвенде с некоторых пор нет.

Он печально посмотрел на Каэтану своими разноцветными глазами, словно стремился открыть еще что-то новое для себя в ее бледном и напряженном лице.

— Я вечен, но я не личность. Меня даже не овеществляют — у меня нет ни лица, ни характера. Я везде и всюду, но не могу ничего предпринять, ничего изменить, хотя все возможности для этого у меня есть: я нахожусь одновременно и вне событий, и внутри них. Согласись — редкое качество.

— Мне сказали, ты сам себя создал.

— Этого мало, дорогая Каэ, очень мало. Ты, конечно, можешь возразить, что это самое главное, так сказать, первый шаг, который определяет направление пути…

— И возражу.

— Но я не об этом, — буквально взмолился толстяк. — Без твоей помощи мне никогда не пройти всей дороги. Только ты знаешь, как это делается. Я видел, как ты прибыла на Арнемвенд — обычной девочкой, без опыта, без знаний, попросту без памяти. И шаг за шагом ты воссоздавала из праха и пепла давно погибшую богиню, на возвращение которой никто уже и не смел надеяться. Ты сотворила себя, причем — поверь мне, я знаю, что говорю, — теперешняя во много крат сильнее и могущественнее той прежней. И ты нужна мне…

— Понимаю, — сказала она. — Правда, понимаю. Я это почувствовала на себе.

— Благодарность — редкое качество у любого существа, особенно у божественного, — заметил толстяк в пространство. — Мне нужно стать самим собой, и за это я готов заплатить положенную цену.

Именно в эту секунду Каэ и узнала его, точнее, не узнала, а поняла всем своим существом правильность безумных своих догадок и предположений. А поняв, исполнилась уважения.

— Я одновременно везде, — продолжал между тем странный посетитель, — и это очень затрудняет мне пребывание в каком-нибудь конкретном месте в данную секунду. Я знаю все обо всем — и этого знания так много, что очень часто я упускаю из виду самое важное, отвлекаясь на мелочи.