— Как ужасно, — сказала принцесса с непритворной скорбью. — Как ужасно. При дворе Майнингенов умирают часто, и мне это не в диковинку. Но здесь, у тебя, смерть выглядит нелепым и чудовищным недоразумением, особенно такая смерть.

— Главное, — сказал Ортон, — что мне много раз твердили, что это и есть бремя императора. И я честно был готов умереть, если так рассудит судьба. Но как жить, зная, что из-за тебя погибли люди?

— Их готовили к этому, — вздохнула принцесса. — Так же, как и меня. Они знали, на что идут. Не казни себя: считай, что это солдаты, павшие на поле битвы. В сущности, здесь и идет настоящая битва.

— Какая ты мудрая, — восхитился Ортон, пользуясь случаем, чтобы поцеловать ее. — О чем ты думаешь сейчас, милая?

— Завтра свадьба, — сказала принцесса. — Что же нам делать?

— Жениться. Если ты не боишься, конечно.

— Меня всю жизнь готовили к тому, что будет очень страшно, невыносимо страшно. Но мне никто и никогда не говорил, что страх за собственную жизнь — каким бы всепоглощающим он ни был — отступает и уходит прочь, когда начинаешь тревожиться за жизнь существа, гораздо более бесценного для тебя, чем ты сам. Ортон! Что будет с нами? С тобой?

Император подхватил ее на руки и закружил по комнате.

— Не знаю, что со мной будет, но догадываюсь, что уже случилось! Арианна, эти дни я, возможно, буду редко появляться у тебя, возможно, буду невнимателен, но ты перетерпи.

— Я понимаю, — прошептала она. — Бремя? Бремя императора…

— Да. Но ты должна твердо помнить то, что я скажу тебе… — Он осторожно опустил ее на пол, развернув спиной к окну, затем встал на одно колено и произнес торжественно: — Я люблю тебя, Арианна, и прошу, чтобы ты согласилась стать моей женой. Если ты не знаешь, что ответить, то лучше не торопись, потому что для меня бесконечно важно, чтобы ты сказала «да». Подумай, стою ли я твоей любви и привязанности?

И принцесса покачнулась, схватилась рукой за горло, будто ее душили, и разрыдалась так безудержно, так отчаянно, словно ей сообщили самую горестную весть.

— Что? Что? Что с тобой? — спрашивал Ортон, осыпая поцелуями ее руки и мокрое лицо.

— Я счастлива, я так счастлива, — твердила она, не переставая плакать.

Арианна не знала, как объяснить ему — удивительному, ставшему таким родным и близким, — что ее всю жизнь готовили к жизни без любви и нежности, к существованию в качестве живого залога или символа. И она заранее смирилась с этим, нарастив на своей душе что-то вроде ледяного панциря, чтобы ничто не могло ее ранить или причинить боль. А Ортон в несколько дней не только растопил этот лед, но и достучался до ее сердца, и теперь оно нестерпимо болело. Принцессе еще никто не успел рассказать, что любовь — это тяжкий труд, и боль, и мука. И что счастье — это вовсе не абсолютный покой и не постоянная радость. Но она уже догадывалась об этом, прижимаясь к своему жениху.

— Я, я люблю тебя, Ортон? Я люблю… — повторяла она, не веря, не смея поверить в то, что с ней случилось чудо, которое она до сих пор полагала недоступным для себя.

Они просидели около часа в полной темноте, смеясь, шепча всякие глупости и целуясь. Наконец император поднялся:

— Милая, мне жаль, но я должен уйти. Я и так задержался.

— Ты уходишь?! — спросила Арианна, и глаза ее снова наполнились слезами. Но она подумала, что Ортону и без того трудно, и потому мужественно сдержалась.

— Не хочу, но придется. Пора собирать совет и решать что-то с убийствами. Я теперь слишком счастлив, чтобы позволить неведомо кому убить меня.

— Не говори так, — прошептала она истово. — Не смей говорить так. Я только-только встретила тебя… Ты будешь жить, что бы ни произошло, обещаешь?

— Хорошо, — улыбнулся он. — И сегодня я оставлю в предпокое еще несколько охранников. Так мне будет спокойнее. А сейчас ложись спать — завтра тебе нужно рано вставать, и целый день ты проведешь на ногах.

— Ну и пусть, — сказала Арианна. — Когда ты рядом, я не устаю. Ортон, скажи мне одну-единственную вещь: может быть такое, чтобы и завтра со мной будешь не ты, а кто-то другой?

— На церемонии буду я, — ответил император. — А дальше и сам не знаю.

Когда он ушел, Арианна бросилась в кровать и сжала в объятиях пуховую подушку. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться своим нежданным счастьем, но тех, кому она доверяла, рядом не было. Разве что Алейя Кадоган… Но будить баронессу среди ночи, чтобы поведать ей банальную историю о двух счастливых влюбленных, это было бы совсем неприлично…

Арианна так и заснула не раздеваясь.

— Император здесь, — раздался в кромешной тьме голос Аластера, герцога Дембийского. — Все ли готовы?

— Да, да, да… — зазвучали разные голоса.

— Нет нужды говорить, зачем мы собрались, — молвил Аластер. — Через несколько часов император женится на принцессе Арианне, и с этого мгновения жизнь его будет подвергаться еще большей опасности, не говоря уже о жизни нашей будущей императрицы. Прошу вас, господа, высказывайте свои предложения, делитесь идеями…

— Почему «еще большей»? — раздался немного растерянный голос Ортона.

— Потому, Ваше величество, что каждый следующий после свадьбы день станет приближать нас к тому счастливому и торжественному моменту, когда мы сможем объявить о рождении наследника. Будущего императора Великого Роана. Так что убийца постарается завершить свои дела как можно быстрее — чтобы наследник не успел появиться.

— Сейчас буду говорить я, Аббон Флерийский, — сказал маг. — Меня испугали и насторожили предсмертные слова маркграфа Инарского, а также способ, которым были убиты обе несчастные жертвы. Дело в том, что человек в зеленой одежде, опирающийся на посох и рассылающий смерть с невидимыми ядовитыми иглами, может быть только монхиганом. А этого как раз быть не может.

— Положим, — возразил Аббон Сгорбленный, — вызвать фантом под силу любому деревенскому колдуну. Да и такие трудности — это нечто лишнее, ведь можно просто одеться соответствующим образом. Кто теперь, спустя столько сотен лет, сумеет отличить подлинного монхигана от мнимого? Наш милый Финнгхайм, о котором я стану глубоко скорбеть, не отличался умом — пусть простит мне покойник нелестное это высказывание. Он мог увидеть монхигана там, где его в помине не было.

Меня беспокоит другое — зачем это было сделано? И вопрос нужно ставить иначе: тот, кто совершил это убийство, совершенно прозрачно намекнул нам о том, что посвящен в тайну происхождения Ортона Агилольфинга. Ведь не так уж много людей знали о том, что император Браган — не просто талантливый и удачливый полководец, не просто великий государь, а еще и Саргонский чародей. Вы же, господа, рассуждаете так, словно весь мир владеет теми же тайнами, что и мы, избранные…

На несколько секунд воцарилось молчание. Каждый думал о чем-то своем.

— Яд, — сказал Аббон Флерийский. — Меня тревожит, что яд был необычный, тот самый…

— Тут я не специалист, — вздохнул князь Даджарра, который считал эту проблему не принципиальной и далеко не самой важной, — но думаю, что и добыть соответствующий яд — это не самое трудное.

— Как сказать, — с сомнением в голосе произнес маг. — Нужно же откуда-то узнать рецептуру.

— Вы же знаете, — заметил Далмеллин.

— Ну, не хватало еще, чтобы кому-то, кроме членов нашего Совета, был открыт доступ к тайнам Агилольфингов!

— Придется привыкать, — отозвался Локлан Лэрдский, до которого постепенно начинала доходить вся сложность создавшегося положения.

— Вот что мне неясно, — сказал внезапно Сивард Ру. — Я ведь человек простой, конкретный, мне эти магические выкрутасы безразличны. По мне, главное заключается в том, что на императора покушались и, строго говоря, своей цели достигли — это уже дело случая да чрезмерная предусмотрительность предков не допустили смерти государя. И вопрос нужно ставить так: кто и каким способом? Мы тут недавно рассуждали, что теоретически Его величество — самая видная мишень, главная цель любого врага. Но я долго раздумывал над этим — кто же решится на подобное злодеяние? Кто не побоится, что на него обрушится возмездие такой мощи, о которой даже подумать жутко? Я бы побоялся, например.