— Понимаю. — кивнул писатель — Выходит, виновник этих издевательств — церковь. И государство, которое всегда ее поддерживало…

— Угу. Или, к примеру, муж себя чувствует униженным на работе, а придя домой, срывает зло на детях. — Рэд с увлечением развивал мысль — Так кто виноват в их страданиях? В конечном счете, та система, при которой рядовые работники бесправны перед начальством. Значит, корни этих «случайных» детских страданий вовсе не случайны. Они лежат в несправедливом устройстве общества, во всеобщей нищете, в повальном пьянстве, в уличной жестокости, в бездушной постановке воспитания в школах, и так далее. А чем это все вызвано? Политикой государства! И, конечно, «традиционными» ценностями, за которые держатся шовинисты и церковники. Все это, выражаясь в сотнях частных случаев, в сотнях семей, в сотнях судеб — делает какой-то процент детей несчастными. Такие впечатления, в первые годы жизни, сильнее всего. На них могут наслаиваться крупные события: войны, восстания, кризисы, голод, смерть близких.

— Понимаю… Выходит, для развития личности нужны яркие события детства, часто даже трагические. И тонкая чувствительность. Я верно понял?

— В общем-то да… Но одних чувств недостаточно. Чувства должны быть переработаны разумом. Если у такого ребенка есть возможность учиться и читать, он может развить способность к обобщению. И только тогда он становится личностью. Начинает делать логические выводы.

— Чтобы понять причины своих страданий, да?

— Совершенно верно.

— В чем же, по-вашему, эти причины?

— Их две. Беззащитность перед природой и перед общественной стихией. Человек жестко подчинен законам природы. Смерть, болезни, землетрясения, наводнения, ураганы, засухи — все это природные явления, перед которыми он бывает беспомощен.

— А второй источник страданий лежит в обществе, да?

— Именно так. Человек растет, испытывает удары судьбы… И вдруг понимает, что им с рождения управляют люди, которые ничуть не умнее и не лучше. Он чувствует себя вещью в их руках. Рабом. Они могут избить его дубинкой, посадить в тюрьму, отправить на войну, требуют повиновения нелогичным нормам и несправедливым законам. Видя это, человек пытается повлиять на политику. Но при такой попытке он обжигает себе руки — таков уж нынешний режим…

— А денежные проблемы? — спросил писатель, подпирая кулаком бороду — Ведь человек может внезапно разориться, лишиться квартиры или сбережений.

— Они тоже относятся к общественным. Не к природным же. — улыбнулся Рэд — Итак, думающий человек видит: ему угрожают природная и общественная стихия. Он понимает: окружающий мир опасен, полон страданий. Но выводы из этого можно сделать разные. И здесь уже проходит вторая грань, о которой мы говорили…

— Между бунтарем и приспособленцем, повстанцами и властями? — вспомнил писатель

— Да. Выбор таков: или ломать систему, или делать в ней карьеру. — голос подпольщика несколько замедлился, сказывалась усталость. — Задумавшись о мире, человек видит угрозу и хочет защититься. Многие выбирают такой вариант: приспособление к системе, успех внутри нее. Ведь богатство и власть — это надежная защита от бед, и природных и общественных. И вот человек пытается пробиться в верхние слои общества. Для этого он расталкивает локтями окружающих, конкурирует с ними. Вы ведь понимаете — чем выше уровень власти, тем меньше людей к нему допущены… Это как в лотерее — один выигрышный билет на миллион. А все равно находятся дураки, готовые играть в эту игру. Некоторые даже преступают закон, но ломать всю систему они не хотят… Отчего вы улыбаетесь?

— Слушая вас, я вспомнил одну фразу… Недавно прочел ее. «Вор уважает собственность. Он хочет ее присвоить, чтобы уважать еще сильнее.»[13]

Рэд рассмеялся:

— Да, об этом я и говорю. Преступники тоже ищут успех внутри системы. Они играют в ту же лотерею, хоть и жульничают…

— В этой лотерее самые большие шансы у выходцев из богатых семей, не так ли? У них ведь начальные условия лучше.

— Вы правы. Но многие бедняки тоже верят в свой успех, с увлечением борются за него. И не замечают, что сама лотерея нечестная. Правила в ней рассчитаны на их поражение. Это похоже на игровые автоматы: обогащается только их владелец, а не игроки. В конце концов, часть людей понимает — правила шулерские. Лотерея без выигрыша!

— И они восстают против нее? Это и есть второй вариант?

— Верно. Человек бунтует. Он не желает быть марионеткой, он рубит ниточки, за которые дергают правители, управляя им.

Чершевский пытливо оглядел собеседника. Пухлая рука писателя переместилась вверх, от бороды — к бугристому лбу. Николай запоминал манеру подпольщика говорить, улыбаться, жестикулировать. Эти наблюдения могли пригодиться при написании новой книги. Наконец, он спросил:

— Что же это за ниточки?

— Покорность законам, патриотизм, религия… — несколько утомленно перечислил Рэд — Бунтующий человек порывает с этим. Непреклонно порывает!

— И тогда он приходит к вашим принципам?

— Приходит, даже без общения с кем-то из нас. Совершенно самостоятельно. Он делается непокорным. Он понимает, что законы не святы, их пишут правители в своих интересах. А когда им выгодно, сами нарушают свои законы. — при этих словах Рэд вспомнил горящее здание парламента, танковые залпы, трупы на площади, кровь на рукаве. Помрачнев, заключил: — Видя все это, человек делает вывод: свергнуть негодяев можно не по их законам, а только силой. Путем революции.

— А патриотизм вы тоже считаете ниточкой в руках властей?

— Конечно! От имени страны всегда говорят власти, верховник, чиновники. На патриотизм они ссылаются, чтобы им подчинялись. Понимая это, бунтующий человек становится космополитом. То есть он признает отечеством всю планету — а не клочок земли, огороженный пограничной проволокой. Пусть правители называют этот клочок «родиной», пусть от ее имени требуют покорности себе — мы плюем на их вранье. О патриотизме мы еще поговорим подробнее. Наши враги — власти и спецслужбы — уверены, что «служба Отечеству» оправдывает все их преступления.

— Еще бы! — энергично согласился писатель — По их мнению, патриотизм лежит в основе морали, поэтому ради него все позволено: убивать людей на войне, следить за гражданами, преследовать инакомыслящих. А космополиты в их глазах— это международный сброд аморальных авантюристов.

— Это лукавство, как вы понимаете. Жуликам куда проще прикрываться словами о «любви к Отечеству». — откликнулся Рэд. — А моральные ценности универсальны, они вне государств и наций. То есть мораль космополитична, одинакова в любой точке планеты, для всех стран и народов. В основе морали — не борьба стран, а борьба добра и зла, прогресса и реакции. Люди, кричащие о своем патриотизме, частенько тянули страну назад, и тем предавали ее. Это относится и к бородатым боярам времен Питера Великолепного, и к Белой Армаде, сражавшейся против революции на деньги иностранных империалистов. Если бы эти «патриоты» победили, то Рабсия уже тогда превратилась бы в колонию. А победа «антигосударственных» революционеров-космополитов сделала ее сверхдержавой. Это ли не загадка?

— Разгадка в том, что белые «патриоты» противились новшествам. — понимающе кивнул Чершевский — И этим тормозили развитие своей же страны, которую они якобы «любят». Революция выбросила их, и дела пошли лучше. А при Юзефе Слатине случилось наоборот. Революционеров-космополитов истребили чиновники, называвшие себя патриотами. Чем же это кончилось? Эти бюрократы продали и промотали революционное наследство. Развалили и разрушили все ценное, что принесла революция.

— А уж нынешний, рабсийский патриотизм — просто рычаг управления в руках негодяев, и больше ничего. — дополнил Рэд

Писатель вновь кивнул в знак понимания, и заметил:

— С религией тоже все ясно. Она учит повиновению властям. И потому бунтующий человек с ней тоже порывает.

— Такова логика бунта. Место религии занимает атеизм, воинствующий материализм.