– Подайте, Христа ради. Не дайте помереть инвалиду Семинедельной кампании. Подайте ветерану нефтяной войны. Подайте, Христа ради!
Семен Егорыч прижал ладонь к пластине дактилоскопа и произнес внятно и раздельно: «Я, Атутин Семен Егорович, блок восемь, квартира шестьсот пятьдесят два». Попрошайка был уже рядом, а ворота, как назло, всё не открывались. Семёну Егорычу казалось, что он уже ощущает запах нечистот, исходивший от коляски. Атутин ещё раз прижал руку к пластине и назвал своё имя. Нищий уже совал кружку чуть ли не в открытое окно. На панели загорелась надпись: «Извините, идёт обработка данных». Ворота не открывались. «Что же за день сегодня такой?! – мысленно простонал Атутин. – Какого хрена охрана не выгонит этого мухомора из проезда?! Чёрт, наверное, у хрыча лицензия. Таскается по башням, урод. И окно закрывать теперь поздно, недостойно как-то».
– Помогите инвалиду, – продолжал ныть оборванец.
Казалось, вслед за кружкой в машину вот-вот влезет его испитое рыло.
– А ну назад, мухомор! – рявкнул Семен Егорыч. – Назад на пять шагов. Сейчас вызову охрану, они тобой живо асфальт подотрут!
– Что, мелочи пожалел, жмот? – спросил безногий полуобиженно-полуагрессивно, но назад все-таки отъехал. – Я кровь проливал, а ему, понимаешь, пары «мятых» жалко.
– Да, жалко! Тебе, мухомор вонючий, даже воды из унитаза не дам! – вконец разозлился Атутин. – Герои! Ветераны! Коммандос! Просрали все на свете! Где они, скважины?! В Тюмени остались?! А тебе лучше бы башку вместо ног оторвало!
Некоторое время нищий изумленно хлопал глазами, потом лицо его налилось ненавистью, и он, выпятив грудь, двинулся на «Порше».
– Я!!! – орал инвалид, брызгая слюной. – Я кровь!.. На китайской мине!.. Сами же Тюмень продали, а я отбивай!!! А ты, говнюк, пока я ноги по мерзлоте собирал, – он тыкал себя в грудь пальцем и тряс гачами завязанных выше колен грязных джинсов, – небось под столом прятался?!!
В это время наконец разъехались створки ворот, «Порше» взял с места в карьер, едва не опрокинув коляску.
– Сука! – крикнул вслед попрошайка.
Семен Егорыч сбавил скорость до минимума, оглянулся на закрывающиеся ворота и возбужденно засмеялся. Сердце стучало как встарь, не от аритмии стучало, от возбуждения. Адреналин, мать твою! Уже спускаясь на десятый ярус подземного гаража, Семен Егорыч пробормотал: «Под столом прятался… Мне тогда всего одиннадцать было, но под стол уже не лазил».
Припарковав автомобиль на обычном месте и подняв стекла салона, Семен Егорыч спросил у Чунги-Чанги:
– Слышала последний разговор?
– Слышала, масса Сэм.
– Сотри и забудь, – приказал Атутин.
– Слушаюсь, хозяин.
Семен Егорыч включил охранные контуры и направился к лифту. В пустом помещении его шаги отдавались гулким эхом. Впрочем, не в пустом. Семен Егорыч прислушался. К лифту двигался кто-то еще, пристукивал каблуками, напевая себе под нос, видать, от хорошего настроения. «Немедленно в душ», – подумал Семен Егорыч, нажимая вызов. Лифта ждать не пришлось, двери раскрылись почти сразу. Хоть в этом везет.
– Дядя Сема, меня подождите! – раздалось позади.
Атутин придержал дверь пальцем, и в лифт ловко ввернулся его сосед по этажу Гера Самойлов.
– Как дела, дядя Сема? – жизнерадостно спросил Гера, ответив на крепкое мужское рукопожатие.
– Порядок, – ответил Семен Егорыч.
– Про здоровье даже не спрашиваю, – вид у Геры был какой-то лукавый.
– Что, так плохо? – поинтересовался Семен Егорыч.
– Как раз наоборот, очень даже небедно!
– Небедно – победно, – пробормотал Атутин. – А у тебя как дела, Гера?
– В целом упор нормальный, хотя… – Гера замялся, – мог бы быть и повертикальней.
Бывший оперативный инспектор неплохо разбирался в движениях и интонациях. Парень явно хотел чего-то попросить, но мялся.
– Да ты не мерзни, сосед, – сказал Семен Егорыч. – Спрашивай. Может, я чего присоветую?
– Да так, ерунда, Семен Егорович, фульгент, – сказал Гера, улыбаясь от уха до уха. – Мы тут с амигами столковались на вояж, хотим погонять ночью на дискоциклах, потом упадем в «Лесото», подруги, ну и все такое. А я, как назло, уже все карточки сжег, и денег на частную заправку не хватит. У амигов одалживаться несолидно, вот увидел вас, думаю, может дядя Сема выручит.
Покачав головой, Семен Егорыч вынул бумажник. В среднем отделении лежали две карточки по тридцать литров. Атутин вынул одну и протянул спутнику по лифту.
– О-ля-ля! – обрадовался Гера, бережно принимая блестящий твердый квадратик с логотипом. – Вот это вертикально, дядя Сема, я ваш должник.
– Вернешь когда? – строго спросил Семен Егорыч. – Мне тоже на чем-то ездить надо.
– В среду верну, предел – в четверг! – Гера клятвенно приложил руки к груди. – Вы ж меня знаете.
Лифт остановился на тридцать пятом. Желудок, екнув, подскочил к гортани. Разошлись в стороны прозрачные створки, Гера, крикнув на бегу: «Пасиб!» – исчез в лабиринте коридоров. Семен Егорыч отправился к себе в шестьсот пятьдесят вторую. Он был еще слегка на взводе, но постепенно успокаивался. «Что-то я совсем страх потерял, – думал Семен Егорыч, шагая по знакомому с детства маршруту. – Хорошо, что в кошельке оставалось всего две карточки. Будь их там штук шесть, это было бы по меньшей мере странно. В конце месяца в бумажнике отставника шесть карточек на бензин. Впрочем, Гера, даже увидев полсотни карточек, ничего не поймет. Он глуп. Это же надо придумать – одалживаться у пенсионера! Или я говорил ему про дополнительный паек из «Кабриолета»? И все-таки Гера обычный лопух. Таких девяносто девять на сто. Занимается какими-то технологиями утилизации каких-то пакетов. Когда не утилизирует пакеты, гоняет на дискоцикле, курит грасс, пьет текилу в барах или глотает «экстази» на каком-нибудь дансплясе, а накурившись, нагонявшись и наглотавшись, занимается групповой любовью. Я знаю про него почти все. Или не все? Ведь ночные забавы на дискоцикле тянут изрядный расход горючего. Значит, есть нелегальный приход этого самого горючего, контрабандочка. Надо бы об этом поразмыслить на досуге».
Одна из дверей открылась, и в коридоре появился Валентин Петрович Дрозд. Семен Егорыч хотел свернуть в боковой коридор, но было поздно, Дрозд вяло помахал ему рукой и потопал навстречу, шаркая по грязезащитному покрытию. Они встретились возле двери в двести пятнадцатый.
– Здорово, Семен, – пропыхтел Дрозд.
На нем была мятая пижамная куртка, домашние брюки и шлепанцы без задников.
– Здорово, Валя, – ответил Семен Егорыч. – Как жизнь, старпер?
– Какая там жизнь, – уныло отмахнулся Дрозд. – Китайцы уже за Уралом. Погоди, еще лет пятьдесят, они нас и отсюда попрут.
– Я не могу столько ждать, помру, чего доброго, – попытался шутить Семен Егорыч. – А ты точно пятьдесят не протянешь. Вон какие бурдюки под глазами.
Дрозд обреченно потряс вислыми щеками, он уже смирился со всем, кроме «китаез». Они поговорили минут пять, но все темы упорно скатывались на «косоглазых» и «желтозадых». Наконец не любившему подобных разговоров Семену Егорычу сделалось совсем скучно, он сказал, что еще не ел, и вознамерился пройти дальше, но Дрозд поймал его за рукав куртки.
– Слушай, Атутин, – развязно проговорил он, заглядывая в глаза. – Я тут в аптеку пошел. Одолжи полтинник. Ты же знаешь, у меня астма.
– Да вы что, сговорились все?! – воскликнул Семен Егорыч, пытаясь освободиться из неожиданно цепких пальцев.
– Кто это все? – спросил Дрозд, отпуская рукав.
– Какая разница кто! Ты мне с Нового года четыре сотни висишь.
– Ну, буду четыре с халфом висеть, – угрюмо отозвался Дрозд. – У меня астма.
– Знаю я твою астму, – пробормотал Семен Егорыч, второй раз за вечер вынимая бумажник. – Смотри, Валя, ты релаксином доиграешься. На него не хуже, чем на морфий, садятся. Ты в зеркало поглядись. Ты же меня на два года моложе.
Дрозд вытянул у него из пальцев купюру и побрел к лифту. Конечно же, он поедет на десятый этаж в аптеку-незакрывашку, возьмет релаксин, закинет дома пару таблеток и уплывет по карамельной реке с кисельными берегами. Семен Егорыч глядел в удаляющуюся пижамную спину, на душе у него закипало раздражение. После смерти жены Дрозд сильно сдал, а продав машину и сделавшись «лишенцем», вообще покатился в кювет. Начал принимать «Параллакс», потом релаксин. «Да и хрен с тобой! – почти зло подумал Атутин. – Каждый сам за себя, один бог за всех».
