Все теперь говорили, перебивая друг друга. Даже инженер по технике безопасности, тихий, невлиятельный и молчаливый, который только всегда кивает, вдруг сказал громко:.
— Сами и виноваты, с детского сада кричим: «Все дороги открыты!», «Все к твоим услугам!». А надо бы приучать, что впереди — труд…
— Стараемся приучать, да, видишь, не приучаются.
Но инженер по технике безопасности с мысли не сбился, много, видать, думал об этом, пока кивал, — своих дома двое. До восьмого класса пачками им книжки носил: Тургенев, Толстой. Сами даже в библиотеку не записались, лень. Сейчас в десятом, едва плетутся…
— А что такое труд? Это прежде всего усталость, пот, нервы, которые не железные, это умение держаться, когда уже и сил нет, заставить себя делать неинтересное, чтобы местами было интересно, это напряжение всего организма. И тогда уж — пунктиром — праздник. А то — все им сплошной праздник!
— Ты, Николай Евгеньич, оказывается, лекции можешь читать. Прямо как Макаренко…
— Я тоже считаю, детей надо отсаживать в восемнадцать лет, как рыбешек-меченосцев. Ага, иди, пробуй, падай. Сам, без подстилки!
— Что же своего не отсаживаешь? Давно вроде пора.
— Жена не дает!
В самый разгар вошел инженер техотдела Мурзин, сделал ножкой — вроде общий поклон, присел с краю.
— А я своим доволен, туфли матери с первой получки купил…
— Очень толковые есть ребята, — с облегчением вставила начальник техшколы. — Серьезно относятся, с интересом. Шаповал, Любарский, Скориков, Комаров, Шура Матвеева, многие…
— Есть, конечно, — кивнул председатель.
— Комаров-младший сегодня задал в депо работы, — сказал Мурзин, потирая лысину. — Слышали?
— Федор? Он же сейчас сдает, — удивились все. — Нет, ничего не слышали. С утра тут сидим.
— В Новоселках проезд вчера опять был. У Голована.
— Все-таки был, — сказал председатель. — Я думал — так, болтают. А Комаров при чем?
— Кабы не Федор, шариком бы сошло…
В девятнадцать часов двадцать девять минут машинист первого класса Голован въезжал по второму пути на конечную станцию «Новоселки»…
Тут состав должен идти под оборот. Основной машинист выходит на переходной мостик, уступает кабину маневровому. Маневровым может быть и помощник с правами, и стажеры техшколы, это тренаж хороший: крутиться на обороте. Второй маневровый садится в последний вагон. Первый уводит состав в тупик, передает управление второму, ибо его вагон теперь головной до следующего оборота. И второй маневровый уже выводит состав на станцию для посадки по первому пути. Тут его опять сменяет основной машинист. Схема простая.
Голован затормозил, вроде остановился. Неизвестно, чего там ему примстилось, то ли просто отвлекся. Но двери не открывал, никого не высадил и вдруг сразу рванул вперед. На красный сигнал Нв-4. Светофор горел запрещающим, но стрелки уже перевелись, открыли для Голована путь. Автостоп остановил было поезд, а на блок-посту в «Новоселках» мальчишка дежурил, Жорка Абросимов, первый год после института. Выскочил на платформу и Головану машет рукой — мол, давай, жми, чего уж, стрелки твои. Голован и прошел в четвертый тупик.
Без маневрового ему в тупике надо еще пробежать вдоль всего состава, чтоб попасть в головную кабину. Это время — секунд тридцать для Голована. «Новоселки» — наземная станция, тупики тоже, конечно, уже не в тоннеле, а просто крытая галерея, и пассажирскую платформу видать. Совсем, кажется, она близко. Голован небось с переляку-то и по радиоинформатору народ не предупредил, чтобы не волновались, сидели в вагонах смирно и что задержки для них не будет. А может, предупреждал. Народ всякий — кому горит, тот не слышит.
Только пока Голован вдоль состава бежал, какой-то парень двери отжал в пятом вагоне, силы много не надо — отжать, выскочил прямо на мостик, спрыгнул на путь и почесал себе к станции. Голован кричит сзади, а толку чуть. Счастье еще, что другие за этим парнем не повыскакивали. «Красная шапочка» вдруг видит — пассажир бежит по путям, скок на короб контактного рельса, еще притопнул на нем и кричит: «Девушка, дай-ка руку, тут у вас высоко запрыгивать!» Она и сказать ничего не может, голос пропал. Пока подбежала, он уже на платформе. Смеется. Тут уж она: «Что вы делаете? Напряжение восемьсот двадцать пять вольт! Жить надоело?» А он: «Где напряжение? Не видал». Смеется и идет быстро к выходу. «Красная шапочка» его за рукав: «Пройдемте в пикет, гражданин!» А он ловко так увернулся: «В другой раз я с вами с удовольствием посижу, а сейчас извините, девушка, некогда». И уже прошел. Милиционер подбежал: «Что же ты не свистела?» А она: «Я забыла». У самой глаза как колеса…
Маневровые все это, конечно, видели.
Тут Голован уже вывел состав на первый путь, двери открыл, пассажиры так и посыпались, будто сутки сидели взаперти. Никто даже не оглянулся, бегом на выход. И посадка в это время большая, едва уложишься в график. Но Голован, в общем, тронулся без опоздания. И небось сразу в тоннеле перевел дух, что обошлось.
А ничего еще не обошлось для него.
Пока Голован стоял на первом пути, по второму — рядом — подошел следующий маршрут. И в этом поезде был как раз машинист-инструктор Гущин, известный своей въедливостью. Гущин вдруг увидел в окно, что вроде из состава на первом пути почему-то выходят пассажиры, последние уже шли. Или показалось? Нет, еще один выскочил навстречу посадке. Странно. Гущин, который собирался прямо проехать в депо, вылез на переходной мостик.
Поезд, с каким он прибыл, шел в депо на отстой, машинист не меняется, так что маневровые стояли пока без дела — Редозуб, Комаров-младший, Сапаев.
Состав Голована уже произвел посадку. Ушел.
«Как дела?» — спросил Гущин абстрактно. Маневровые улыбались неопределенно. Сапаев молча пожал плечами. Комаров-младший, будто вовсе не видел инструктора, глядел мимо. Редозуб вдруг нагнулся и стал что-то делать со своими шнурками, хоть шнурки были в порядке.
Еще Гущин краем глаза заметил, что «Красная шапочка» по первому пути горячо обсуждает что-то с милиционером. К ним почти подбежала возбужденная контролер. И затрещали все разом, но вполголоса и оглядываясь кругом, будто секрет. Мало ли что, конечно. И еще. Дежурный по блок-посту Абросимов без дела торчит на платформе, ему кричат с блок-поста, но он все равно стоит. И Гущину показалось, что явно прислушивается к разговору его с маневровыми.
«Произошло что-нибудь?» — «Где?» — наивно спросил Сапаев. «Здесь, у вас». — «У нас ничего не произошло», — сказал Сапаев, не глядя. «Какой маршрут ушел?» — «Двенадцатый, Голована». — «Вроде, мне показалось, пассажиры выходили». — «Я не видел, — сказал Сапаев. — Тут глядеть некогда, успевай вертеться». Редозуб кончил возиться со шнурками и теперь сосредоточенно обирал пылинки на кителе: «Прямо липнет к нему!» — «А ты чего вышел? — обратился Гущин непосредственно к Федору. — У тебя же завтра экзамен, зубрить должен». — «Надоело, — объяснил Федор. — Что знаю, авось не забуду. Попросили подменить на пару часов». — «Легкомысленно», — заметил Гущин. «Я же вообще легкомысленный», — пожал плечами Федор. «Значит, ничего не было…» — задумчиво сказал Гущин.
Когда Гущин наконец отбыл в депо, Сапаев фыркнул: «Вынюхивает. Не люблю его, хоть он тебе и родственник. Муж сестры — это кто? Свояк, деверь?» — «Никто», — сказал Федор. «Как это — никто? — засмеялся Сапаев. — Голован молодчина, не растерялся!» — «А Случай все равно вылезет, — сказал обстоятельный Редозуб. — Больно уж свидетелей много, если бы на перегоне..» — «Ты, что ли, скажешь?» — подначил Сапаев. «Я выдавать не буду», — обиделся Редозуб. «А надо бы, чтобы вылез, — вдруг сказал Федор. — Человек мог погибнуть». — «Ничего, не погиб!» — «А мог». — «Сам же и виноват, — сказал Сапаев. — Нечего из закрытых вагонов прыгать…»
Тут состав подкатил по второму пути. Машинист Иванчук, угрюмый, похожий на старого барсука, шагнул на мостик, пожал маневровому руку, посторонился. Федор вошел в кабину…
