— Пять серебряных монет, бестолковый, — уже гораздо более сурово повторил толстяк. — Что тут непонятного? Всего пять. А если у тебя их нет, то ступай домой, и не мешай мне работать.

— Но… но пожалуйста!.. Дядя Лимба!.. Он умирает!..

— Очень жаль, — пожал плечами аптекарь. — Но кроме жабьего камня и слезы аксолотля в эту микстуру входит еще семнадцать компонентов, которые я перечислять тебе не стану, потому что ты все равно не поймешь и не запомнишь… Так вот, обрати внимание: их мне бесплатно никто не дает, мальчик, и если я буду всем за два медяка продавать снадобья, которые мне самому стоили…

Плоско звякнув корявым коровьим колокольчиком, дверь аптеки с сухим стуком закрылась за Найзом.

Не разбирая дороги, словно в полусне, Найз брел по раскаленной полуденным зноем полупустынной улице, сквозь редких прохожих и дрожащее марево, поднимавшееся от готового расплавиться и закипеть булыжника.

Пять тигров — это очень много.

Пять тигров — это целое состояние.

Даже два тигра — это громадные деньги.

А пять тигров…

Столько не заработать.

Столько не выпросить.

Столько не украсть.

Обжигающая волна стыда, словно кипятком, плеснула ему в лицо, и он сбился с шага, споткнулся и остановился.

Фалько никогда бы не стал ни попрошайничать, ни воровать.

И тут же другая мысль заставила его упрямо сжать губы и кулаки.

Фалько никогда бы не позволил умереть своему другу из-за того, что у него не было каких-то дурацких пяти тигров.

Значит, надо попробовать заработать.

К восьми часам вечера к активу Найза прибавилось десять мозолей, шесть заноз, пять синяков, два ожога и четыре медяка.

Сколько еще оставалось хотя бы до двух тигров — думать отчаянно не хотелось: головная боль была хоть и всего одна, но зато огромная, пульсирующая и отупляющая. День тяжелой работы с непокрытой головой под палящим солнцем не прошел даром.

Едва переступая ногами, натертыми и обожженными о горячие, как свежеиспеченные кирпичи, булыжники мостовой, Найз еле доплелся до знакомой лавки аптекаря.

Хозяин за красной полированной стойкой оторвался от медитативного созерцания пламени горелки и устремил на вошедшего сладкий подобострастный взгляд, при виде мальчика моментально сменившийся разочарованием и неприязнью.

— Деньги принес? — чтобы покончить с назойливым клиентом, сразу выпалил он.

— Да… То есть, у меня только шесть башен… Но я хочу сказать, что я заработаю и принесу потом, честное слово, принесу! Я буду искать работу каждый день, с утра до ночи, я ведь сегодня нашел, я доски разгружал, и картошку в кабаке чистил, я распла…

— Пошел вон!!! — свирепо рявкнул толстяк, грохнув кулаками по стойке, и мальчик от неожиданности подпрыгнул и прикусил язык. — Ты своей рваниной и грязью мне всех покупателей распугиваешь! Убирайся, и без денег больше не показывайся! Я нищим не подаю!

Ах, так!..

Нищим!..

Вот как!..

Фалько бы сейчас выволок этого зарвавшегося хама из-за стойки и проучил его так, что тот до конца жизни обращался бы к последнему попрошайке только на "вы" и снимал при этом шляпу!

Найз же, понурив чернявую голову, лишь молча развернулся, вышел в вечернюю липкую жару, утомленно опустился на обжигающие ступеньки крыльца и уронил голову на колени.

Идти куда-либо у него больше не было ни сил, ни желания.

Если за целый день каторжной работы можно было получить только четыре башни и ни медяком больше, с этим ничего не смог бы поделать даже сам Фалько…

— Эй, малый! — донесся нетерпеливый оклик откуда-то свыше.

Найз сконфуженно поднял голову, ожидая увидеть то ли ангелов небесных, то ли великана, но вместо этого перед его глазами предстал роскошно одетый по вычурной чужеземной моде дворянин лет тридцати, с замысловато подстриженной черной бородкой, короткими щегольскими усиками и холодными синими глазами. Восседал он с видом заоблачного небожителя на тонконогом гнедом жеребце с короткой лоснящейся шерстью.

Затерявшись в невеселых размышлениях, Найз, должно быть, не услышал стука копыт.

Но и иностранец чувствовал себя в Ласточкиной Горке явно неуютно.

Прежде, чем спешиться, он оглянулся пару раз — через плечо и полностью повернув коня — будто готовый при первом же признаке неведомой опасности пришпорить своего скакуна и унестись, сломя голову, к ближайшей границе.

Загороженные покосившимися ставнями окна заброшенных домов напротив аптеки и давно заколоченные двери близлежащих лавок тоже удостоились его пристального настороженного внимания.

Трое безобидных прохожих нервно шарахнулись и перешли на другую сторону улицы под сверлящим взглядом подозрительного дворянина.

Пегая трехногая собака, не спеша ковылявшая по своим делам, только глянув на него, поджала хвост и значительно ускорила шаг.

Больше никого и ничего вокруг не было.

— Вроде, все спокойно… — наконец, оставшись довольным результатом осмотра, пробормотал франт едва слышно себе под нос и снова воззрился на Найза. — Подержи коня, оборванец, пока я зайду в эту лавку по делу.

— Пять тигров, — даже не успев изумиться собственному нахальству, выпалил Найз.

Щеголь походя кивнул — то ли соглашаясь, то ли уворачиваясь от одуревшего от зноя и потерявшего ориентацию толстого жука, в последний раз оглянулся, стремительно взбежал по истертым каменным ступенькам и проворно захлопнул за собой дверь.

Поддавшись тревожному настроению иноземца, Найз тоже настороженно оглянулся по сторонам, пытаясь угадать, какую угрозу тот ожидал встретить здесь, на улочке настолько сонной и тихой, что сюда не залетали даже мухи. Но, как ни приглядывался, никого, кроме одинокого прохожего в старой бесформенной шляпе и залатанном легком плаще поверх сутулой спины — по виду то ли приказчика из бедной лавки, то ли обнищавшего мастерового — не заметил.

И тогда, наконец, с восхищением, обожанием и чистой совестью посвятил все свое внимание коню.

Настоящему такканскому скакуну — сухощавому, выносливому, с маленькой изящной головой и огромными умными глазами, скакуну, готовому в любую минуту нести своего хозяина хоть на охоту, хоть в дальний путь, хоть в битву.

Такому, какой был у Фалько…

И какой когда-нибудь обязательно будет у него.

Десять минут спустя дверь аптеки за его спиной распахнулась и, нервно кутаясь в розовый летний плащ, на улицу вышел высокородный хозяин коня.

— Пожалуйста, ваша светлость, — любезно улыбаясь, Найз протянул ему поводья.

Не удостоив мальчика ни взглядом, ни словом, дворянин перекинул их через голову скакуна и сунул ногу в стремя — мысли его явно были где-то далеко.

— Извините, господин?.. — мгновение поколебавшись, Найз осторожно взялся за край его плаща.

— Что? — словно только что заметив, что рядом есть еще кто-то, дворянин остановился и брезгливо уставился на босоногого мальчишку под левым локтем.

— Вы обещали, ваша светлость, если я подержу вашего коня…

— Отвали, сопляк!

Вероломно отброшенный сильным, но точным ударом, Найз кубарем отлетел к стене дома и, оглушенный, беспомощно распластался в вездесущей желтой пыли.

— За что?.. за что?.. что я?..

И тут, как из-под земли, но, скорее всего, из ближайшей подворотни вынырнул тот самый похожий на приказчика сутулый прохожий в бесформенной шляпе.

— Немедленно извинись перед ребенком, трусливый мерин! — не терпящим возражения голосом приказал он дворянину.

Тот застыл с поднятой в стремя ногой, словно не веря ни глазам, ни ушам, и всерьез обдумывая, уж не галлюцинация ли это перегретого мозга.

— Ну, чего вытаращился? Ежа проглотил? — доброжелательно поинтересовался приказчик и заговорщицки подмигнул Найзу.

И тут благородного хама прорвало.

— Что ты сказал?!.. Да как ты посмел, скотина?! Как ты меня назвал, крысиное отродье, повтори?!