Однако в тот день, когда долгожданные корабли наконец появились на голубой глади широкой реки, молодому ладожскому ярлу потребовалось все его мужество. Вот корабли миновали короткий отрезок Ладожки между устьем и причалом, Альдин-Ингвар обшарил взглядом корабль Тормода, потом два следующих, но не нашел ни одной женской фигуры.
– Прости, вместо невесты я привез тебе плохие новости! – подойдя к сходням, развел руками Тормод Гнездо. – Эту девушку призвала на службу богиня Гевьюн.
– Ты хочешь сказать… – Альдин-Ингвар нахмурился.
– У них в Бьёрко зимой ходила горячка, многие болели. Умерли Бьёрн конунг, его младший сын и двое внуков. В том числе и она.
Альдин-Ингвар помолчал, пытаясь осмыслить эту новость. Ощущение было такое, будто он раскатился на санях с горы и со всего размаху врезался в невидимую стену. Все его ожидания и мечты враз стали ненужными. Развеялись, как дым. Не стало будущего, которого он ожидал целых восемь лет, и показалось, что и сами эти восемь лет были сном.
– А из наших людей… – С трудом собираясь с мыслями, он все же вспомнил, какой вопрос нужно задать.
– Нам пришлось похоронить там Глядоту, Большу и Фастульва. Ну да ничего! Там уже много наших. – По многолетней привычке Тормод называл «нашими» словенских купцов, иным из которых случалось умирать в поездках за Варяжское море. – Нам дали для них хорошее местечко. Там же, где, помнишь, Гороша Изрядович…
Альдин-Ингвар бездумно кивнул. Сердце заливала боль потери – как холодная вода. Он совсем не знал ее, Фрейлауг, дочь Олава, внучку Бьёрна, но хорошо знал тот образ, который взлелеял за эти восемь лет в своем сердце, и теперь ощущал такую же боль, как если бы потерял действительно близкого человека.
– Я привез тебе другого хорошего гостя. – Тормод сделал знак кому-то на корабле.
По сходням к ним приближался мужчина средних лет, темноволосый, с прямым носом, вытянутым вперед, будто клюв. По виду незнакомец был человеком как решительным, так и учтивым. Синий кафтан с серебряной тесьмой на груди, зеленый плащ, отделанный широкой полосой цветного узорного шелка, золоченая застежка, настоящий рейнский меч на перевязи – весь его облик говорил о знатном происхождении и богатстве.
– Это Биргир ярл, сын Эйлива, доверенный человек новых конунгов Эйрика и Олава.
Гость поклонился:
– Понимаю, Ингвар, что не могу заменить тебе ту, кого ты ждал. Но все же надеюсь, наши встречи пройдут не без пользы.
– Не сомневаюсь в этом, – пробормотал Альдин-Ингвар, однако потом сделал усилие и взял себя в руки. – Рад приветствовать здесь посланца конунгов, сыновей Бьёрна. Сколько с тобой людей? В чем имеете нужду?
Через день ладожские старейшины – словене, варяги, чудины – были званы на пир в честь возвращения посольства. Все уже знали, что свадьбы не будет, и голоса звучали приглушенно.
Выяснилось, что у Олава за эти годы родились еще две дочери, но старшей из них сейчас было всего пять лет.
– Конунги поручили мне передать, что если ты пожелаешь, они отдадут тебе любую из этих юных дев, – рассказывал Биргир ярл. – Но и не будут в обиде, если ты сочтешь еще одно десятилетнее ожидание чрезмерным.
– Без княгини нам нельзя еще десять лет, – заговорили старейшины.
Два поколения назад ладожская ветвь потомков Харальда Боезуба утратила звание конунгов и с тех пор считалась подчиненной владыкам Волховца. Звались они воеводами, но между собой ладожане до сих пор называли их своими князьями – и по привычке, и ради самоуважения.
– И также конунги передали тебе некий совет, если будет у тебя желание его выслушать, – продолжал Биргир.
Он говорил на северном языке, но в Ладоге его кое-как понимали не только мальчишки, но и собаки на пристани, а уж старейшины свободно общались на нем, как на родном. Многие и сами вели род от варяжских гостей, когда-то здесь осевших и переженившихся на словенках и чудинках.
– С удовольствием выслушаю совет от конунгов Эйрика и Олава, – учтиво кивнул Альдин-Ингвар.
– У тебя есть возможность подыскать невесту не менее знатную и тоже в родстве с нашими конунгами, причем не так далеко. Тебе известно, что родич Бьёрна конунга, Сверкер конунг, правит южнее твоих земель, на реке Днепр, в городе под названием Сюрнес[3]. У него, как говорят, несколько жен и есть дочери.
– Я знаю Сверкера конунга, хотя не видел его дочерей, – подтвердил Альдин-Ингвар. – Он не показывал их мне, а я не спрашивал, поскольку у меня же есть… была невеста. Но теперь, пожалуй, этот совет придется ко времени.
– Так ты все же сможешь породниться с нашими конунгами, а заодно и со Сверкером, – добавил довольный Биргир. – Я поеду отсюда к нему, и если ты пожелаешь, переговорю с ним об этом деле.
– Еще будет время об этом подумать. У тебя ведь есть и другие поручения к Сверкеру конунгу, надо полагать?
На это Биргир ответил лишь многозначительным взглядом и улыбкой: дескать, позже.
Все привезенные свеями товары сложили в клети при гостином дворе и лишь два тюка, по виду тяжелых, взяли в дом. Тюки были обернуты в промасленную кожу и крепко перевязаны. Через день после пира Биргер пригласил Альдин-Ингвара к себе и упомянул, что привез франкские мечи: не хочет ли ярл взглянуть? Разумеется, ярл хотел – как женщина не откажется взглянуть на сирийские бусы или ромейские шелка, даже если не собирается ничего покупать. Тюк развязали, и на свет явились десяток клинков длиной почти в пару локтей: с коротким череном вместо рукояти, пока без гарды и ножен.
– Это заказ Сверкера конунга. Он пожелал приобрести мечи для своей дружины, и у него есть хорошие мастера, чтобы сделать полный набор[4]. В уплату он посылал собольи меха, которые получал с Волжского пути.
Альдин-Ингвар понимающе кивнул: какие-либо другие товары, кроме соболей, равные этому тюку по стоимости, потянули бы на целый обоз. А тех соболей он помнил, поскольку получал десятую часть при перегрузке – как и любой владелец отрезка торгового пути. Теперь из этих двадцати клинков два причитались ему, и это был такой подарок судьбы, что даже тоска потери отступила.
Прихватив через льняной рушник, он взял клинок и повернулся к оконцу. Клинки еще не были заточены, но понимающие люди знают, что прикосновение пальцев вредит хорошей стали. Ниже будущей рукояти четко виднелись буквы, составлявшие надпись «Ulfberht», со знаками креста в начале и в конце.
– Похоже, что настоящие? – Альдин-Ингвар улыбнулся Биргиру.
– Надеюсь, что так. Хотя ты прав: в последнее время развелось много подделок.
– У нас тут Свеньша с Рановидом такой же скуют: сам Ульфберт не отличит.
– Мастер Ульфберт давно умер. Наверное, теперь кует мечи для дружины Одина… хотя нет, он же был христианином. У нас есть верный человек, который может купить такие вещи. Ты знаешь, наверное, что короли франков запрещают продавать их язычникам?
– А ваш верный человек, как я догадываюсь, христианин?
Биргир снова улыбнулся:
– В торговых делах Кристус полезен. Поэтому непобедим тот конунг, у которого торговые люди – христиане, а дружина почитает Одина. Такой не пропадет и в мирное время, и в военное.
– А я где-то слышал, что Кристус прогонял торговцев подальше от храмов. Выходит, с тех пор он переменил свое мнение и стал покровителем торговли?
Они посмеялись. Потом Биргир пристально взглянул на Альдин-Ингвара:
– Так могу я надеяться, что повезу в Сюрнес и твое поручение? Ну, что мы говорили насчет сватовства? Видишь ли, я хочу вернуться домой еще этим летом, поэтому не могу медлить…
Альдин-Ингвар ответил не сразу. Он молчал, но думал об этом все те дни, что Биргир провел в Ладоге. Не раз ему хотелось спросить у гостя, знает ли тот что-нибудь о дочерях Сверкера – взрослые ли они, от каких матерей, что о них говорят? – но останавливал себя. Это будет пустое любопытство: ведь Биргир, впервые приехавший на Восточный путь, едва ли может знать о делах смолян больше, чем сам Альдин-Ингвар – и живущий куда ближе, и не раз бывавший в той стороне.
