Поезд остановился на следующей станции. Боже правый! Они окажутся там через десять минут. Уильям засунул бумаги обратно в карманы; юноша напротив давным-давно исчез. Теперь выходили двое остальных. Позднее полуденное солнце осветило женщину в хлопчатобумажных юбках и обгоревших на солнце босоногих ребятишек. Оно опалило шелковистые жёлтые цветы с шероховатыми листьями, разбросанные по каменистому берегу. Ветер из окна ерошил волосы и пах морем. Уильяма мучил вопрос: неужели в эти выходные у Изабель опять будет та же самая толпа?

И он вспомнил, как они проводили отпуск — те четыре раза, когда за детишками приглядывала крестьянская девушка Роуз. Изабель ходила в чём-то вязаном, а волосы заплетала в косу; на вид ей было лет четырнадцать. Господи! До чего же у него тогда обгорал нос! И сколько они тогда ели, и сколько спали на той огромной кровати с периной, сплетаясь ногами… Уильям не смог удержать невольной улыбки. Он подумал, в какой ужас пришла бы Изабель, узнав, до какой степени он сентиментален.

— При-ивет, Уильям! — Она всё-таки уже была на вокзале и стояла так, как он себе это представлял, в сторонке от остальных. И сердце Уильяма воспрянуло — она была одна.

— Привет, Изабель! — Уильям не отрывал от неё глаз. Она показалась ему такой красивой, что ему просто необходимо было что-то сказать. Потрясающе выглядишь.

— Правда? — отозвалась Изабель. — По моим ощущениям, не настолько уж. Идём, твой противный поезд запоздал. На улице ждёт такси. Она непринуждённо ухватила его за руку, когда они проходили контролёра.

— Мы все вместе пришли тебя встречать, — сказала она. Но Бобби Кейна оставили подождать в кондитерской.

— О! — сказал Уильям. Это всё, что он мог сказать в ту минуту. Там в ярком свете ожидало такси. Билл Хант и Деннис Грин растянулись с одной стороны, сдвинув на лицо шляпы. А с другой стороны, в капоре как огромная земляника, подпрыгивала Мойра Моррисон.

— Нет льда! Нет льда! Никакого льда! — весело кричала она.

И Деннис вмешался в разговор, выглядывая из-под шляпы. — Только, если у торговца рыбой. А Билл Хант, показавшись, добавил: — С целой вмёрзшей в него рыбиной. — О, какая скука! — причитала Изабель. И она объяснила Уильяму, как они объездили весь город в поисках льда, пока она ждала его. — Как будто всё смыло водой по крутым утесам в море, начиная с масла.

— Нам придётся намазаться маслом, — сказал Деннис. — Может голове, Уильям, не хватает смазки.

— Послушайте, — сказал Уильям, — как мы разместимся? Я бы лучше сел рядом с водителем.

— Нет, Бобби Кейн с водителем, — сказала Изабель. Ты садись между Мойрой и мной. Такси тронулось. Что у тебя в этих загадочных пакетах?

— От-руб-лен-ные головы! — сказал Билл Хант, содрогаясь под шляпой от смеха.

— О, фрукты! — По голосу Изабель казалась очень довольной. — Мудрый Уильям! Дыни и ананас. Вот как славно!

— Нет, не торопись, — сказал Уильям, улыбаясь. Тут он действительно забеспокоился. Я принёс их ребятишкам.

— О, мой дорогой! — рассмеялась Изабель и взяла его под руку. — Они будут кататься в агонии, если съедят эти фрукты. Нет, — она похлопала его по руке, — ты принесёшь им что-нибудь в следующий раз. Я отказываюсь расставаться с ананасом.

— Жестокая Изабель! Дай мне понюхать! — сказала Мойра. Она с мольбой обвила руками Уильяма. — О! — Клубничный капор упал вперед: её голос сильно ослабел.

— Дама влюбилась в ананас, — сказал Деннис, когда такси остановилось перед небольшим магазином с полосатой ширмой. Вышел Бобби Кейн, в его руках было полно небольших пакетов.

— Я надеюсь, что сладости вкусные. Я выбрал их по цвету. Здесь несколько круглых, и они действительно выглядят просто божественно. Вы только посмотрите на эту нугу, — воскликнул он восторженно, — только посмотрите на это! Это прекрасный маленький балет.

Но в тот момент появился продавец.

— Ой, я забыл. Я ничегошеньки не заплатил за них, — сказал Бобби, глядя испуганно. Изабель отдала продавцу деньги, и Бобби снова засиял.

— Эй, Уильям! Я сижу с водителем. И с непокрытой головой, весь в белом, с засученными рукавами до плеч, он прыгнул на своё место.

— Avanti! [Вперёд — итал.] — воскликнул он.

После чая все ушли купаться, а Уильям остался и пребывал в тишине с детишками. Джонни и Пэдди спали. Розово-красное зарево поблёкло, появились летучие мыши, а купальщики всё ещё не вернулись. Когда Уильям спустился вниз, горничная пересекла переднюю с лампой в руках. Он последовал за ней в гостиную. Это была длинная комната жёлтого цвета. На стене напротив Уильяма кто-то нарисовал в натуральную величину молодого человека на очень шатких ногах. Он протягивал с широко раскрытыми глазами ромашку молодой женщине, у которой одна рука была очень короткой, а другая длинной и тонкой. За креслами и диваном висели полоски чёрной материи, покрытые большими пятнами, похожими на разбитую яичную скорлупу. И невозможно было не заметить пепельницу, полную окурков.

Уильям сел в одно из кресел. В нынешние времена, если пошарить рукой по сторонам, наткнёшься не на трёхногую овцу или однорогую корову, и даже не на жирного голубя из Ноева ковчега. Можно нащупать лишь очередную книжку в суперобложке, с неотёсанными виршами… Он подумал о ворохе бумаг в своём кармане, но был слишком голоден и устал, чтобы читать. Дверь была открыта; из кухни доносились звуки. Прислуга разговаривала так, будто в доме больше никого не было. Внезапно послышался визгливый смешок и столь же громкое «тш!» — о нём вспомнили-таки. Уильям встал и через застеклённую дверь вышел в сад; стоя в тени, он слушал, как по песчаной тропинке подходят купальщики — сквозь тишину звонко доносились их голоса.

— Думаю, у Мойры в запасе придумки и маленькие хитрости. Мойра трагически застонала. — На выходные нам нужен граммофон, и чтобы он играл «Деву гор».[1]

— Ну, нет! Только не это! — послышался крик Изабель. — Нельзя же назло Уильяму. Будьте к нему повнимательнее, дети мои! Он здесь только до завтрашнего вечера.

— Предоставьте его мне, — отозвался Бобби Кейн. — Я умею обходиться с людьми.

Распахнулась и захлопнулась калитка. Уильям перешёл на террасу; они успели его увидеть. — Привет, Уильям! — И Бобби Кейн, хлопая полотенцем, принялся скакать и выделывать пируэты на опалённом солнцем газоне. — Жаль, что ты не пошёл, Уильям. Вода просто божественная. Мы потом ещё все зашли в небольшой паб и пропустили тернового джина.

К дому подошли остальные.

— Слушай, Изабель, — позвал Бобби, — хочешь, я сегодня надену трико а-ля Нижинский?

— Нет, — сказала Изабель, — никто не пойдёт переодеваться. Мы все хотим есть. И Уильям тоже проголодался. Идёмте, други мои, для начала перекусим сардинами.

— Я нашла, — сказала Мойра и побежала в переднюю, высоко над собой держа банку сардин. — Дама с банкой сардин, — угрюмо изрёк Деннис.

— Ну что, Уильям, как там Лондон? — спросил Билл Хант, вытягивая пробку из бутылки виски.

— Да, Лондон не сильно изменился, — отвечал Уильям.

— Старый добрый Лондон, — очень душевно произнёс Бобби, прихватывая вилкой сардину.

Но через мгновение об Уильяме позабыли. Мойра Моррисон принялась рассуждать, у кого какого цвета ноги в воде. — У меня самые бледные, цвета бледной поганки. Билл и Деннис ели без устали. А Изабель всё наполняла бокалы, заменяла тарелки и находила спички, блаженно улыбаясь. В какой-то момент она сказала: — Билл, я и правда хочу, чтобы ты это нарисовал.

— Что нарисовал? — громко спросил Билл, набивая рот хлебом.

— Нас, — отвечала Изабель, — вокруг стола. Через двадцать лет это будет замечательно смотреться. Билл закатил глаза и продолжал жевать.

— Освещение не то, — грубо ответил он, — уж больно жёлтое. Он всё продолжал есть. Похоже, Изабель находила очарование и в этом.

Но после ужина они все так утомились, что в состоянии были только зевать — до самого часа, когда можно было уже и спать ложиться… И только на следующий день пополудни, когда Уильям уже поджидал такси, он оказался с Изабель наедине. Когда он отнёс свой чемодан в переднюю, Изабель покинула остальных и подошла к нему. Она наклонилась и подняла чемодан.