Это привело его в чувство; заставило снова осознать, насколько всё серьёзно. Слишком поздно. Дверная ручка повернулась. Вошла Энн, и преодолев разделявшее их затенённое пространство, подала ему руку. А затем сказала своим тихим, мягким голосом: «Извини, отца нет дома. А мама в городе, подбирает шляпку. Развлекать тебя смогу только я, Реджи.»
Реджи глотнул воздуху, прижал шляпу к пуговицам сюртука и пробормотал: «Вообще-то, я пришёл только… попрощаться.»
— Ой! — тихо вскрикнула Энн. Она отступила на шаг назад, и её серые глаза заметались. — До чего же короткий визит!
Потом, глядя на него исподлобья, она вволю рассмеялась долгим, раскатистым смехом, отошла к роялю и прислонилась к нему, теребя кисточку зонтика.
— Извини, — сказала она, — что я вот так рассмеялась. Не знаю, почему. Просто такая плохая… привычка.
Тут она вдруг притопнула и достала носовой платок из кармана своего белого шерстяного жакета. — Мне явно надо с этим бороться, это слишком глупо, — сказала она.
— О боже, Энн, — кричал Реджи, — я люблю слушать твой смех! Я ничего не могу вообразить более.
Но правда состояла в том, и они оба знали это, что она не всегда смеялась; на самом деле это не было привычкой. Только начиная с того дня, когда они встретились, начиная с того самого первого момента, по некоторой странной причине, которую Реджи, ей Богу, пытался понять, Энн смеялась над ним.
Почему? Не имело значения, где они были или о чем говорили. Они могли начать, будучи совершенно серьезными, предельно серьезными — во всяком случае, поскольку он был заинтересован. Но вдруг внезапно, в середине предложения, Энн кидала быстрый взгляд на него и по ее лицу слегка пробегала дрожь. Ее губы размыкались, в ее глазах появлялся огонек и она начинала смеяться.
Другая странность состояла в том, что у Реджи появилась мысль, будто она сама не знает, почему смеется. Он видел, как она отворачивается, хмурит брови, втягивает щеки, сжимает обе руки. Но это было бесполезно. Длинный, раскатистый смех звучал, даже когда она кричала: «Я не знаю, почему я смеюсь.» Это была загадка…
Теперь она убрала носовой платок.
— Садись, — сказала она. — Хочешь курить, не так ли? Сигареты в той небольшой коробке около тебя. Я тоже возьму одну. Он зажег спичку, и когда она наклонилась вперед, он увидел, как крошечный огонек пламени отразился в кольце с жемчугом. — Ты завтра уезжаешь, не так ли? — произнесла Энн.
— Да, завтра, как собирался, — сказал Реджи, и выдохнул маленькую струйку дыма. Почему он так нервничал? Это слово не подходило для него. — Ужасно тяжело в это поверить, — добавил он.
— Да, действительно? — мягко ответила Энн, наклонилась вперед и провела кончиком своей сигареты по зеленой пепельнице. При этом она выглядела так красиво! — просто красиво — и она казалась такой маленькой в этом огромном кресле.
Сердце Реджиналда наполнилось нежностью, но именно ее голос, ее мягкий голос привел его в трепет.
— Я чувствую, что ты был здесь довольно долго, — сказала она.
Реджиналд сделал глубокую затяжку. «Это ужасно, эта мысль о возвращении,» — сказал он.
— Кур-кур-кур-крррр-раа…., — прозвучало в тишине.
— Но тебе хочется поехать туда, не так ли? — сказала Энн. Она зацепила пальцем свое жемчужное ожерелье.
— Отец говорил недавно вечером о том, какое счастье, что у тебя будет собственная жизнь, — и она посмотрела на него. Улыбка Реджиналда потускнела.
— Я не чувствую себя жутко счастливым, — с лёгким сердцем ответил он.
— Кур-кур-крррр-раа, — прозвучало снова. И Энн пробормотала: «Ты имеешь в виду одиночество».
— Нет, меня не беспокоит одиночество, — сказал Реджиналд, и он резко стряхнул пепел со своей сигареты в зеленую пепельницу. — Я смог бы выдержать сколько угодно одиночества, бывало, мне даже нравилось оно. Сама мысль.
Внезапно, к своему ужасу, он почувствовал, что его лицо залил румянец.
— Кур-кур-кур-крррр-раа! Кур-кур-кур-крррр-раа!
Энн вскочила. — Пойдем и попрощаемся с моими голубями, — сказала она. Они теперь на боковой веранде. Ты любишь голубей, да, Реджи?
— Ужасно, — сказал Реджи так пылко, и когда открыл французское окно для нее и стоял в стороне, Энн выбежала вперед и на этот раз рассмеялась над голубями.
Туда-сюда, туда-сюда по мелкому красному песку на полу голубятни вышагивали эти два голубя. Один всегда был впереди другого. Он бежал вперед и негромко ворковал, а другой следовал, торжественно кланяясь и кланяясь.
— Видишь, — объяснила Энн, — вот впереди, это мисс Голубка. Она смотрит на мистера Голубя и негромко смеется, и бежит вперед, а он следует за нею, кланяясь и кланяясь. И поэтому она смеется снова.
Она убегает, а за нею, — кричала Энн, и она села на корточки, — семенит бедный мистер Голубь, кланяясь и кланяясь… и это вся их жизнь. Они никогда не делают ничего другого, ты знаешь.
Она встала и вынула несколько желтых зерен из мешка на крыше голубятни. — Когда ты вспомнишь о них в Родезии, Реджи, ты можешь быть уверен, именно это они будут делать…
Реджи не подал виду, что видит голубей или что слышал разговор. В настоящий момент он сознавал только, какое огромное усилие потребуется ему, чтобы раскрыть свою тайну и сделать Энн предложение. «Энн, ты думаешь, что смогла бы когда-нибудь полюбить меня?» Дело сделано. Все закончилось.
И после небольшой паузы, которая последовала, Реджиналд увидел, как сад открылся свету, и синее дрожащее небо, и порхание листьев на веранде и Энн, которая одним пальцем переворачивала зерна кукурузы на своей ладони.
Потом она медленно сжала ладонь, и новый мир исчез. Она задумчиво пробормотала: «Нет, никогда так не будет.» Но у него вряд ли было время почувствовать что-нибудь прежде, чем она стремительно двинулась вперед, а он последовал за нею по ступенькам вниз, вдоль садовой дорожки, под арками из роз, через лужайку.
Там, позади нее, где виднелся яркий травянистый бордюр, Энн посмотрела в лицо Реджиналду. — Не могу сказать, что я ужасно не люблю тебя, — произнесла она.
— Ты нравишься мне. Но… — ее глаза расширились — не в том смысле, — дрожь прошлась по ее лицу — как следует любить…
Ее губы разомкнулись, и она не могла остановиться. Она начала смеяться. «Вот видишь, вот видишь, — кричала она, — это — твой клетчатый галстук. Даже в этот момент, когда нужно быть действительно серьезным, твой галстук ужасно напоминает мне галстук-бабочку, в котором кошки изображены на фотографиях! О, пожалуйста, прости меня за то, что веду себя так ужасно, пожалуйста!»
Реджи схватился за ее маленькую теплую руку. — Мне не за что прощать тебя, — торопливо произнес он. Как такое может быть? И я действительно догадываюсь, почему ты смеешься. Это потому, что ты намного выше меня во всех смыслах, а я просто смешон. Я вижу это, Энн. Но если я был…
— Нет, нет. — Энн крепко сжала его ладонь. Дело не в этом. Всё не так. Вовсе я не выше тебя. Ты гораздо лучше меня. Ты удивительно бескорыстный и… и добрый и простой. Я — ни то, ни другое. Ты меня не знаешь. У меня просто ужасный характер, — сказала Энн.
— Пожалуйста, не перебивай. И потом, дело не в этом. Дело в том, — она покачала головой — что я вообще не смогла бы выйти замуж за человека, над которым смеюсь. Конечно, ты это понимаешь.
— Мужчина, за которого я выйду, — Энн томно вздохнула. Она отстранилась, убрала руки и, глядя на Реджи, улыбнулась странно и мечтательно. — Мужчина, за которого я выйду —…
И Реджи показалось, что высокий, симпатичный и безупречный незнакомец вышел вперед и занял его место. Это был тот самый мужчина, которого он и Энн часто видели в театре. Он появляется на сцене из ниоткуда, молча подхватывает героиню на руки и после долгого, многозначительного взгляда уносит в неизвестном направлении…
Реджи отдал должное посетившему его видению. — Да, понимаю, — сказал он хриплым голосом.
— Правда? — откликнулась Энн. О, я надеюсь, что понимаешь. Ведь меня это так расстраивает. Это трудно объяснить. Ты ведь знаешь, я никогда… — она остановилась.
