— Что это у тебя там? — спросил Гоогеверф, явно заинтересованный работой самого способного и самого прилежного своего ученика.
— Нитробензол. Я его перегоняю.
— Все сделано правильно, но независимо от этого я должен самым серьезным образом предупредить тебя: твой поступок заслуживает строгого наказания. Если я сообщу директору, не сомневаюсь, решение будет очень суровым, невзирая на то, что твой отец — уважаемый в Роттердаме человек.
Наступило неловкое молчание. Господин Гоогеверф переступал с ноги на ногу, обдумывая, как поступить. Генри замер на месте. «Неужели это так плохо — желание чему-то научиться?» — подумал он.
— Погаси горелку и убери все на место. Идем к твоему отцу.
По улице они шли молча, пока не подошли к дому. Господин Гоогеверф бросил взгляд на блестящую бронзовую таблицу на двери «Доктор медицины Вант-Гофф» и назидательно сказал:
— Это имя в почете у всех в Роттердаме. И ты должен вести себя так, чтобы не посрамить его.
Господин Вант-Гофф, узнав новость, был потрясён: неужели все его старания воспитать сына в духе высокой морали, привить ему чувство долга и самоуважения остались напрасными? Жажда знаний не могла служить здесь оправданием, всему свое место и время.
Господин Гоогеверф обещал не сообщать об этом случае директору, но Генри с этого дня все же получил разрешение проводить опыты в одной из комнат, служившей прежде врачебным кабинетом отцу. Никому тогда и в голову не приходило, что это увлечение уже определило судьбу мальчика. Отец считал: заниматься химическими опытами интересно и даже полезно — развивается любознательность, но посвятить всю жизнь химии — это нелепо. Химия не профессия! Химик не способен обеспечить свою жизнь.
Так думали не только в семье Вант-Гоффа. В Голландии вообще относились к химии с пренебрежением. Поэтому, когда Генри закончил школу и твердо заявил, что хочет стать химиком, решение его было встречено иронически.
— Вот, например, аптекарь — это профессия. Химия, конечно, тоже находит применение в медицине, в биологии, но химия сама по себе…
— Ив химии есть место великим свершениям, отец. Глубокие философские идеи кроются не только в литературе.
— Нет, с этим я не могу согласиться. И вообще, эти сравнения совершенно неуместны. До осени еще есть время, обдумай все хорошенько. — Господин Вант-Гофф раздраженно побарабанил пальцами по блестящей полированной крышке бюро и посмотрел в сторону библиотеки, где стояли сотни книг в кожаных переплетах. — Пойдем в холл.
День угасал. Большой шар керосиновой лампы разгонял мрак в холле. Мать и братья Генри уже были на своих местах. Генри сел в кресло и раскрыл небольшую книжку. В этот вечер читали «Манфреда». Отец сел так, чтобы свет лампы падал на страницы, и начал читать вслух. Каждый держал в руках свой экземпляр книги и следил за неторопливым и торжественным голосом доктора Вант-Гоффа. Байрон был его любимым поэтом, его кумиром. Он считал, что Байрона нужно читать только по-английски, и медленно, выразительно декламировал бессмертные строки.
Любовь отца к поэзии Байрона захватила всю семью, путешествия по страницам книг мало-помалу научили молодого Генри философскому отношению к жизни во всех ее проявлениях. Он долго размышлял о своем будущем, еще и еще раз взвешивал доводы отца, но решения своего не изменил.
Осенью 1869 года Генри был уже в Дельфте. Занятия в Политехническом институте не представляли для него никаких трудностей. Наделенный острым умом и замечательной памятью, он легко усваивал материал, все свободное время посвящал литературе и философии. Любовь к Байрону была так сильна, что даже здесь он не мог расстаться с его книгами. Лишь сейчас, оставшись наедине с любимым поэтом, Генри по-настоящему почувствовал, какая неисчерпаемая сила, какая красота сокрыта в его стихах, какая глубокая философия в них заложена. Байрон стал и его кумиром.
Генри был человеком невеселым, задумчивым, он говорил очень мало и как-то очень возвышенно, но коллеги относились к нему с уважением. Нет, он не был похож на других. Он был на голову выше любого из них, и все это прекрасно понимали.
Чтобы хоть в чем-то быть похожим на своего любимого поэта, Генри завел собаку. Возможно, романтическая мечта о подвиге — тоже под влиянием Байрона — привела его к странному поступку — он начал учиться у плотника Гоого. Генри приходил всегда вовремя, работал с необыкновенным старанием, но ловкостью не отличался. Не хватало практических навыков, а может быть, не было природного дара. Но молодой студент не отступал от своего твердого намерения посвятить себя практической деятельности.
Всегда последовательный в осуществлении своих целей, Генри поступил на сахарный завод, чтобы на практике познакомиться с тем, что он узнал в первый год студенчества. Однако производство было очень далеко от того, о чем писалось в книгах и говорилось в университетских аудиториях. Постепенно Генри стал понимать, что его призвание — наука.
Второй год в Дельфте был для него годом особенным — он открыл самого себя. Началось это со знакомства с философией Огюста Конта[294]. Идеи этого философа настолько овладели молодым человеком, что Генри поставил его рядом со своим любимым Байроном. Конт писал: «Если непосредственное отношение химии к математическим наукам и даже к астрономии с точки зрения учения незначительно, то по отношению к методологии это не совсем так. В методологическом отношении подробное знакомство с математикой будет играть решающую роль в понимании химиками самой химии». По мнению Генри, это утверждение Конта было абсолютно верным, и он занялся математикой — дифференциальным и интегральным исчислениями. От юноши требовались большая усидчивость и воля, но он, так же как и его кумир, Байрон, был человеком твердым и последовательным. В конце второго года обучения Вант-Гофф сдал все экзамены по программе третьего курса. Однако он считал, что диплома о высшем образовании недостаточно, и решил начать работу над докторской диссертацией. А так как университет в Лейдене славился известными математиками, Генри решил продолжить свое образование именно там. Он сдал необходимые экзамены и начал изучать литературу, чтобы выбрать подходящую тему для работы.
Но жизнь в Лейдене ему не понравилась. Здесь все казалось серым и прозаичным. Монотонной и неинтересной была работа в университете, холодным и неприветливым казался сам город. Такими же скучными были и его окрестности. Поэтому вскоре Генри уехал в Бонн. Этот город с первых дней завладел его романтической душой. Но не только красота города и живописные окрестности привлекали молодого Вант-Гоффа — в Бонне в то время работал знаменитый Август Кекуле.
«Есть что-то весьма необычное и привлекательное в том, что ты общаешься с человеком, который известен всему миру», — писал он своим родителям сразу же после первой встречи с выдающимся теоретиком органической химии. Кекуле любезно принял его, и Генри начал работу в лаборатории органической химии.
По мнению Кекуле, он мог бы сразу приступить к работе над диссертацией, но Генри хотел сам найти проблему, сам выбрать тему.
— Как вы относитесь к исследованию щавелевой кислоты? — спросил он однажды профессора Кекуле.
— Что вы имеете в виду?
— Мне кажется, что изучение взаимодействия этилата калия со щавелевой кислотой будет представлять интерес. — Вант-Гофф набросал структурные формулы соединений. — Если представим, что взаимодействие будет проходить по этой схеме, нужно ожидать удлинения углеводородной цепи.
— Мысль интересная. Ничего не имею против этой темы, — одобрил Кекуле, но тень недовольства мелькнула в его глазах: он предпочитал, чтобы все, кто работает в его лаборатории, занимались проблемами, поставленными им самим. Но в данном случае Кекуле оценил способности Вант-Гоффа и поэтому предоставил ему полную свободу выбора.
Исследования Вант-Гоффа привели к открытию нового способа синтеза пропионовой кислоты. Кекуле рекомендовал оформить этот материал как диссертационную работу.
