— Попрошу кого-нибудь из слушателей допытаться сделать измерение.
Зинин встал и направился к кафедре. Уверенно начал регулировать прибор. Симонов смотрел на него с удивлением.
Н.И. Лобачевский — ректор Казанского университета. Портрет работы художника Л. Крюкова.
— Вы когда-нибудь прежде работали с секстантом?
— Нет, никогда, но я читал об устройстве измерительных приборов в «Истории» Д'Аламбера[41].
— Вы знакомы с трудами Д'Аламбера?! — Симонов был поражен. Первокурсника, читавшего Д'Аламбера, он встречал впервые.
Вскоре Симонов докладывал Академическому совету:
— Зинин — самый способный из студентов. Нужно обратить «а него особое внимание.
— Очень рад, что и вы заметили это, — сказал Лобачевский. — Этот юноша проявил исключительные способности уже на вступительных экзаменах. Он может стать отличным математиком или астрономом…
В университете, как правило, учились дети обеспеченных родителей. Они стремились получить диплом, а наука их особенно не интересовала. Главным для них было сдать экзамен.
На фоне общей студенческой массы фигура Зинина резко выделялась. Такие работоспособные и стремящиеся к знаниям» студенты встречались редко. Профессора всячески содействовали им; они старались оставлять таких студентов ассистентами в университете, поручив им разрабатывать какую-нибудь тему.
Получил диссертационную тему и Зинин: «Исследование возмущений правильного движения планет, комет и спутников под влиянием других небесных тел». Он подробно изучил труды Ньютона, Эйлера, Лангранжа и Лапласа по этому вопросу и в необычно короткий срок представил завершенную работу, в которой была выдвинута новая, оригинальная теория. Исследование Зинина получило одобрение и похвалу Академического[42] совета за смелость мысли и оригинальную оценку теорий знаменитых ученых.
Зинин пользовался большим уважением и среди студентов. Обычно между «слабыми» и «сильными» студентами существовал понятный антагонизм, но к Николаю все относились с большой любовью. Он всегда готов был помочь, дать совет, объяснить… Никто не стеснялся спросить его о чем-нибудь, потому что каждый знал: Зинин обязательно поможет и в глазах его не сверкнут огоньки насмешки…
Три года учения в университете прошли незаметно. Зинин был введен в состав Академического совета «в силу исключительных способностей и вероятности стать отличным научным работником».
— Ректор советовал послать тебя в Дерпт, но профессорский институт[43] вряд ли тебе много даст. Ты и сейчас стоишь некоторых профессоров, — сказал Мусин-Пушкин[44], попечитель. Казанского учебного округа, от которого и зависела дальнейшая судьба Зинина.
— А что вы мне посоветуете, Михаил Николаевич? — спросил Зинин.
— Оставайся пока здесь и живи у меня. Мои сыновья готовятся к поступлению в гимназию. Занимайся с ними по 2–3 часа в день. В остальное время готовься к магистрским экзаменам, читай, пиши… В твоем распоряжении будет отдельная, комната.
Это предложение застало Зинина врасплох. Перспектива остаться в Казани, где он сможет пользоваться библиотекой и обсерваторией и будет иметь возможность советоваться и общаться с Лобачевским и Симоновым, привлекала Зинина. Правда, нрав у Мусина-Пушкина весьма крутой, но он бескорыстно и преданно служит науке и поддерживает все начинания ректора Н. И. Лобачевского. В сущности, Мусин-Пушкин протягивает ему руку помощи. И Зинин решает принять его предложение.
Строгий попечитель особенно заботился о будущих преподавателях университета. Он создал прекрасные условия для работы и Николаю. Летом 1833 года Зинин был назначен репетитором по физике у профессора Эрнеста Августовича Кнорра.
В следующем году Академический совет поручает Зинину читать лекции по аналитической механике, гидростатике и гидравлике вместо профессора Н. Д. Брапшана[45], переехавшего из Казани в Москву. А когда профессор Симонов ушел в отставку, Зинину пришлось читать курс лекций и по астрономии.
17 апреля 1835 года начались магистрские экзамены. Комиссия по математике задала восемнадцать вопросов, на которые соискатель должен был ответить устно. На следующий день начался письменный экзамен, длившийся семь дней. После этого состоялся экзамен по прикладной математике: на устном нужно было ответить на десять вопросов, письменный — занял три дня. Третий экзамен, по химии, проходил в течение шести дней: девять вопросов задавались на устном, на письменный отводилось пять дней. Академический совет признал все ответы Зинина удовлетворительными[46].[47] Вскоре Зинин получил тему магистрской диссертации: «О явлениях химического сродства и о превосходстве теории Я. Берцелиуса о постоянных химических пропорциях, перед химическою статикою Бертолле».
Зинин никак не ожидал, что ему будет предложена тема по химии. В Казанском университете преподавание химии в ту пору велось на низком уровне. Адъюнкт химии и металлургии И. И. Дунаев, семинарист по образованию, был произведен в экстраординарные профессора в 1821 году за произнесенную им речь «О пользе и злоупотреблении наук естественных и необходимости их основывать на христианском благочестии», но к химии отношения почти не имел. Практические занятия проводились редко, а преподавание теории было так примитивно, что не вызывало никакого интереса у студентов. Университет нуждался в подготовленных химиках-специалистах. Несмотря на то, что Зинин проявил исключительные способности в математике, ему предложили заняться химией.
Зинин начал с изучения основ различных химических теорий, разработанных к тому времени. Досконально анализировал работы Ломоносова, Лавуазье, Берцелиуса, Митчерлиха, Пруста, Бертолле и других знаменитых химиков. Но вставали все новые и новые вопросы, на которые нельзя было найти ответа в принятых теориях. Нужно было идти дальше, сказать свое слово в науке, создать свою теорию.
Зинин работал больше года с одержимостью настоящего исследователя. В конце 1836 года состоялась защита. 22 декабря Академический совет присудил Зинину звание магистра естественных наук и адъюнкта химии.
Зинин встретил это сообщение с огорчением и явным недоумением: он считал себя математиком, но отнюдь не химиком.
— У вас большие возможности, — убеждал его Лобачевский. — Если вы блестяще справляетесь с математикой, преуспеете и в химии. У нас большая потребность в химиках. Вы знаете, что, согласно новым законам, профессора должны иметь степень доктора[48]. По этой причине пришлось уволить Дунаева, так как при нем химия в университете в сущности ие была наукой…
— Да какая же химия наука? — негодовал Зинин.
— Вот вы и сделайте ее наукой! Вам это по силам. Железная логика Лобачевского поколебала сомнения Зинина. Николай Николаевич восхищался великим математиком, благоговел перед этим человеком. Лобачевский мог убедить каждого, зажечь собеседника тем священным огнем служения науке, который горел в нем самом. Лобачевский сам подавал пример, как надо творить науку. Он не поколебался объявить, что созданная в течение столетий геометрия применима только в земных масштабах. С гениальной смелостью Лобачевский создал новую теорию параллельных прямых и, несмотря на то что его неевклидова геометрия имела много противников, он с неиссякаемой энергией продолжал раскрывать ее законы, приводить доказательства, развивать свои идеи…
Сделать химию наукой… Это действительно звучало смело, и Зинин не находил слов для возражения.
