1643 год

Это произошло через месяц после моей свадьбы. Я запомнил этот день потому, что вся Франция праздновала победу при Рокруа. Но я думаю, что мало кто был тогда так же счастлив, как я. Стояло ясное летнее утро, и у меня было все, о чем я только мог мечтать. Река искрилась и журчала между сваями, солнечные лучи отражались от черепичных крыш и чердачных окон, но даже они были менее блестящи, чем судьба моего господина, монсеньера епископа – дворянина и блестящего придворного.

Конечно же, я был счастлив! Я вспоминал о маленькой хижине в лесах Беарна, в которой родился, видел лысую голову отца, сидевшего у подслеповатого окошка, его усталое лицо и думал о том, не слишком ли я высоко занесся. Высоко? Я только что женился на дочери королевского дворецкого, и иногда разговаривал с милордом, министром королевы – с человеком, в котором все остальные видели повелителя Франции, чье величие засияло на весь мир после смерти Ришелье.

Но этим утром, как, впрочем, и во все остальные, я напоминал себе, что человек, который высоко занесся, может так же легко и упасть.

Вскоре я спустился вниз, ожидая приезда монсеньера, который в это время обычно уезжал, чтобы присутствовать на Совете. Вернувшись, милорд потребовал к себе Просперо. Мне всегда казалось, что в звуке моего имени, когда его произносили вслух, было что-то зловещее, поэтому я нервно поспешил в кабинет. Но как я ни торопился, мне не удалось сделать это достаточно быстро, за что я и получил удары одновременно с двух сторон: дворецкий обругал меня и передал старшему клерку, а секретарь, ожидавший в дверях, схватил за шею и втолкнул в кабинет.

– Заходи, негодяй, заходи! – прорычал он мне в ухо. – И я надеюсь, что твоя шкура заплатит за все!

В этот момент на мне остановился взгляд монсеньера, и я даже задрожал. Он стоял посередине кабинета, и его полное лицо было бледным и угрюмым.

– Да! – воскликнул он, заметив меня. – Что он говорит?

– Говори! – закричал клерк, схватив меня за ухо и сжимая до тех пор, пока я не опустился на колени. – По-моему, у него довольно ума, чтобы притворяться!

– Да, я думаю, что его подкупили, – сказал секретарь.

– Он достоин того, чтобы его повесили, – поддержал их дворецкий, – не дожидаясь следующего проступка! И если милорд прикажет…

– Тихо! – воскликнул епископ, сурово посмотрев на меня. – Мы должны выслушать его.

Старший клерк выворачивал мое ухо до тех пор, пока я не вскрикнул.

– Неблагодарный! – воскликнул он. – Ты слышишь, что его милость обращается к тебе? Живо отвечай!

– Милорд! – жалобно воскликнул я. – Я не знаю, в чем меня обвиняют! И кроме того, я не сделал ничего дурного! Ничего!

– Ничего?! – раздалось полдюжины голосов. – Ничего?! – повторил клерк. – Ничего! Ты просто переписывал документ, и твое лживое перо написало пять миллионов населения вместо пяти сотен тысяч! Ничего! Ты только дал повод низким людишкам посмеяться над монсеньером в Совете и…

– Тише! – сказал епископ. – Довольно! Гоните его прочь и…

– Повесить его! – закричал дворецкий.

– Нет, дурень, отправьте его на конюшню, и пусть грумы как следует вздуют его. А что касается тебя, – сказал он, обращаясь ко мне, – то постарайся больше никогда не попадаться мне на глаза или тебе же будет хуже!

Я бросился на колени, чтобы вымолить прощение, но епископ, в ушах которого все еще звучали насмешки Совета, был неумолим. Прежде чем я успел произнести хотя бы слово, дюжина услужливых рук подхватила меня и выкинула за дверь. Там меня ожидали гораздо более худшие вещи. На меня обрушился шквал пинков и ударов. Они старались изо всех сил, стремясь доказать хозяину свою преданность. Когда мне все-таки удалось выбраться во двор, они, насмехаясь и получая от этого огромное удовольствие, загнали меня в фонтан. Как только я пытался вырваться, они снова и снова окунали меня в воду. Наконец, совершенно замерзший и взбешенный, я предпринял последнюю отчаянную попытку и вылез наружу. Я бежал по двору, а за мной гнались мои мучители с кнутами, оставлявшими на теле раны, похожие на ножевые. Наверное, я был похож на зайца, спасающегося от волчьей стаи и петлявшего между кустами. Хотя я был проворнее своих преследователей, меня неминуемо ждал бы печальный конец, но тут я заметил открытые ворота и выскочил на улицу.

Я дрожал от ненависти и боли, промокший и босой, потому что во время драки я потерял свои башмаки. Было вообще чудо, что мне удалось выбраться на улицу.

К счастью, улица, на которой стоял дом моего господина, заканчивался маленьким переулком. Я нырнул туда и в первом же темном углу скорчился в груде отбросов. Неужели это я, который был так счастлив всего несколько часов назад! Я, который поднялся так высоко! Я, которого в мансарде этого дома ждала молодая жена!

Я не помню, сколько я там лежал, спасаясь от разыскивающих меня клерков, превративших мое несчастье в забаву для себя, в своеобразный спорт. А когда волнения улеглись и меня перестали искать, появилась женщина – она была не первая, кто обнаружил меня, но остальные только презрительно пожимали плечами и проходили мимо – и остановилась около меня.

– Какая белая кожа! – воскликнула ома, глядя на меня огромными глазами. Они так порвали мою одежду, что я был полуголый. – Ты не бродяга! Как же ты здесь очутился в таком виде, парень?

Я угрюмо молчал, стесняясь ее нескромного взгляда. Мгновение она удивленно меня разглядывала.

– Лучше иди домой, – сказала она, покачав головой, – иначе те, кто так отделал тебя, вернутся и закончат свою работу. Иди домой, парень, – повторила она и пошла прочь.

Дом! Это слово означало новые мысли, новые надежды, новые привязанности! Я с трудом поднялся на ноги. У меня был дом – епископ лишил меня его, но у меня была еще жена, разлучить с которой меня мог только бог. Я почувствовал, что при мысли о ней во мне внезапно загорелся огонь, как в те моменты, когда я держал ее в своих объятиях. Я почувствовал прилив сил и, как был, больной и побитый, отправился назад, к месту своего позора.

Дворецкий и двое или трое его подручных стояли в воротах. Заметив мое появление, они разразились насмешками. Позади них возвышался высокий серый фасад дома монсеньера. Дворецкий хлопал себя по бокам и смеялся.

– Ха! Ха! Перед нами хромой и прокаженный со Двора Чудес! – кричал он. – Позаботьтесь о нем или он наградит вас чесоткой!

– Дорогой сир, ванна готова! – воскликнул другой, обращаясь ко мне. – Вы справитесь сами или вам помочь?

Третий схватил меня и потащил к корыту, из которого поили лошадей. Прохожие – в эти дни у дворца нашего господина собиралось много зевак – с изумлением глазели на эту сцену.

– Я пришел за своими вещами, – дрожа, сказал я.

– Твои вещи! – воскликнул дворецкий, открыто насмехаясь надо мной. – Т в о и вещи, действительно! Убирайся и благодари бога, что тебе удалось так легко отделаться!

– Позвольте мне забрать вещи… из моей комнаты, – упрямо сказал я и попытался войти. – Они мои собственные!

Он пододвинулся, перегородив проход.

– Твои вещи? Они теперь принадлежат монсеньеру.

– Там моя жена!

Он отвратительно захохотал.

– Твоя жена? – переспросил он. – Да, правда, она не принадлежит монсеньеру, но она будет принадлежать мне.

Эта последняя капля переполнила мое терпение, и я дал выход так долго сдерживаемой ненависти. Он был выше меня на голову и шире в плечах. Я схватил его за горло. Он не ожидал нападения, и поэтому мне удалось свалить его на землю. Я успел ударить его по лицу, но тут его помощники оправились от изумления, набросились на меня и начали немилосердно избивать. Но все же я успел с удовлетворением заметить, что мне удалось разбить лицо дворецкого в кровь. Он поднялся на ноги, тяжело дыша и ругаясь.

– В Шатле его! – закричал он, выплевывая зуб и размазывая по лицу кровь и грязь. – Он хотел ворваться в дом! Я призываю вас в свидетели, что он хотел ворваться в дом!