Хотя надо отдать Вонни должное. Она так взбодрила дом перед Рождеством, что хорошее настроение у нас сохранялось весь январь и большую часть февраля. Она очень старалась превратить наше жилище в дом-целитель. У нас были свечи, композиции из шелковых цветов, диванные подушки и керамика, все красиво расставленное. У нас был Генри, который сопел на кресле у окна или на бамбуковой циновке в общей комнате.
— Дом с котом — мирный дом, — сказала Вонни.
— Даже если этот кот — Генри? — спросил я.
— Да. Даже с Генри. Принцем Бу-Бу-Ка-Чу.
Мы старались.
Но эта история с включением света нас обеспокоила.
— Наверное, приемник в люстре чудит, — сказал электрик, с которым я консультировался. — Купите новый, я поставлю.
Продавец в хозяйственном магазине по доброте душевной дал нам приемник от похожей люстры, которая давно висела у них как образец, и не взял денег.
— Должно помочь, — сказал он.
Не помогло. Я разобрал наш агрегат, нашел в нем приемник и тут же увидел, что новый не подойдет.
Тогда Вонни позвонила производителю, чтобы заказать новый приемник, но в службе поддержки нам сказали:
— А вы в курсе, что там на приемнике можно менять код?
Вонни пересказала мне это уже потом, после звонка.
— Там есть блок из четырех переключателей, у каждого — два положения. То же самое на пульте. Переключать можете как хотите, главное, чтобы комбинации были одинаковыми. Вы их проверяли?
Нет, не проверяли. Представитель компании объяснил нам, что с завода все изделия выходят с одной и той же комбинацией, и производитель рекомендует при установке светильника ее поменять. Если у кого-то по соседству есть такой же и ни мы, ни сосед не меняли комбинации, то возможно, что его пульт включает нашу люстру и наоборот.
— Из ваших соседей в последнее время никто не менялся? — спросил сотрудник сервиса.
— Мендес, — с ликованием в голосе сообщила мне Вонни. — Ага!
Я опасался, что теперь она начнет потирать руки и воскликнет: «Эврика!»
На Мендеса Вонни было наплевать, она только обрадовалась возможности свалить на него вину за сбрендившую люстру. «Очень уж он выпендривается», — считала она. Эта яркая одежда, ярко-красная машина, и еще эта птица… «Кукушка хвалит петуха», — говорила она всякий раз, как слышала, что соседи обсуждают Попкорна и какой он милый. «А разве это не про межвидовые отношения?» — спросил я тогда, и она скорчила в ответ рожу. «Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду».
На самом деле она ревновала. Все в Мендесе — манера одеваться, машина, птица — оттеняло нашу жизнь и лишало нас возможности скрывать от самих себя, что она, несмотря на все попытки Вонни преобразить домашний интерьер, лишена всякой красоты.
Взять тот же диван, к примеру. Взять Генри, который возвращался домой, проиграв сразу в нескольких боях. Иногда он подволакивал лапу. В других случаях у него сочилась кровь с груди, на загривке были следы укусов или оказывался ободран хвост. Взять мое пристрастие к выпивке, сделавшее меня мрачным и замкнутым. Взять наши ночи, когда мы с Вонни лежали рядом в темноте, уставшие от бремени совместной жизни, давно перешагнувшей порог, на котором нам следовало распрощаться друг с другом. И теперь, когда я сменил комбинацию на приемнике люстры, у нас не осталось и этой темы для разговоров.
— Погоди, — сказала Вонни. — Так если пульт Мендеса включал нашу люстру, значит, и наш пульт должен творить то же самое с его светом?
— Видимо, да, — я смотрел через окно спальни на дом Мендеса. — Но теперь, когда я сменил код, все будет нормально.
Мы постояли так еще какое-то время, не зная, что еще сказать. Потом Вонни вышла из комнаты. Я слышал ее шаги на лестнице. Наступала весна, но мы приближались к концу.
Уж не знаю почему я нацелил пульт в окно и нажал кнопку включения люстры. К моему изумлению, дверь гаража мистера Мендеса поползла вверх. Это что, мой пульт? «Не может быть, — подумал я. — Это, наверное, сам Мендес открыл дверь».
Когда дверь полностью ушла под потолок, я увидел, что на «Вольво» мистера Мендеса горят стоп-сигналы. Он уже вывел машину из гаража и закрыл дверь, а я все стоял, потрясенный мыслью о своем несостоявшемся открытии.
Потом пропал Попкорн.
— Улетел на волю, в прекрасное далеко, — сказала Вонни, вернувшись с покупками из магазина. — Я видела по дороге домой.
— Видела? Ты теперь стала экстрасенсом? Ты увидела, что это произойдет?
Шел уже конец марта, первые теплые дни весны. Мы открыли сдвижную дверь на террасу, и ветерок качал китайские колокольчики, которые Вонни повесила под потолком, у вентиляционной решетки. Колокольчики провисели там всю зиму — каждый раз, как включалось отопление, нас услаждал их мелодичный перезвон. Эти колокольчики, «Бамбуковый танец ветра», были последним напоминанием об интересе Вонни к фэн-шуй. С началом зимних холодов она принялась все упаковывать. Пропали свечи, искусственные цветы и керамика, исчезли песчаный дзен-сад и фонтан Будды. Постепенно обстановка в доме стала спартанской. Из посудного шкафа исчезли тарелки. Разные безделушки и старая одежда перекочевали в коробки и уехали на благотворительную распродажу. Я почувствовал, что дом стал гулким от пустоты. Утром, до того как открыть окна и двери, я заметил, что каждый звук — шаги, кашель, стук двери — вызывает эхо. Мы жили в пещере.
— С каких это пор я стала оракулом? — спросила Вонни. — На всех столбах объявления о награде нашедшему.
Вскоре я сам пошел прогуляться и увидел расклеенные на дорожных столбах плакатики «ПРОПАЛА ПТИЦА!». Кроме того, на въезде в Сэддлбрук Эстейтс стоял транспарант, растянутый между двумя вбитыми в землю кольями. Везде был указан адрес сайта: www.findpopcorn.com. К вечеру в почтовых ящиках, в дверях и окнах появились такие же листовки. Я наблюдал, как их разносил сам Мендес. Впервые видел его в таком состоянии. На нем были серые спортивные штаны, причем один конец поясного шнура свисал прямо над ширинкой, и выцветшая рубашка-поло, когда-то красивая, а сейчас годная разве что для пугала. На ногах белые носки и пара домашних туфель, таких… бесформенных, из коричневого вельвета. Ничего похожего на его обычный шик.
— Мендес! — крикнул я ему через Аппалуза-корт. Он как раз отошел от углового дома, прижимая к груди пачку листовок. Было заметно, что он небрит и непричесан. — Мендес! — позвал я снова, но он не остановился, даже не посмотрел на меня. Неопределенно махнул рукой и пошел дальше.
— Словно послал подальше, — рассказал я Вонни, вернувшись домой. — Я понимаю, он расстроен, но елки-палки, куда делась элементарная вежливость?
— Вылетела в окно, — сказала она. — Выпорхнула из клетки.
Мы расхохотались, потому что именно это произошло с Попкорном. Он увидел свой шанс на солнечный свет, увидел небо в дверном проеме и решил бежать. Мы с Вонни смеялись и смеялись, пока не остановились в изнеможении, задыхаясь и держась за бока. Мы смеялись, пока наш хохот не превратился во что-то другое и я не понимал во что, пока Вонни не произнесла, глядя мне в лицо:
— Лекс, я больше не могу. Я не могу жить с тобой.
Тогда я понял, что наш смех перешел в истерику разрыва.
— Мы оба уже давно это знаем, — сказал я, и она согласилась.
Теперь мы говорили тихо. После взрыва веселья, такого, что Генри предпочел убраться подобру-поздорову, наши голоса слишком ослабли для слов, которые произносишь в момент, когда выбора уже нет, слов для прошедшей любви, слов о прожитой совместно жизни, что теперь распадается на части.
— Последние несколько лет дались мне нелегко, — сказала она, и я стоял и слушал, как она перечисляет по пунктам, что сделало ее жизнь невыносимой.
Начнем с моих возлияний — которые, признаюсь, в последние месяцы только участились.
— Посмотри на этот диван, — сказала она. — Ты купил его по пьяни. Просто посмотри на этот ужас.
Я не знал, как объяснить ей, что диван я купил потому, что напугал ни в чем не повинную девушку-продавца. Я не знал, как объяснить, что я был приличным человеком.
