— Мистер Кеннеди.

— Ух, — сказал Джек (мистер Кеннеди).

— Эй, мужик, ты на полу, — сказал Элвис.

— Неужели? А ты кто?

Элвис заколебался. Не самое лучшее время накручивать старика.

— Себастьян, — сказал он, — Себастьян Хафф.

Элвис взял Джека за плечо и перекатил на спину. Это было не сложнее, чем перевернуть желе. Теперь Джек лежал на спине. Он перевел взгляд на Элвиса. Начал говорить, заколебался. Элвис взялся за ночнушку и сумел натянуть ее до коленей, чтобы вернуть старперу хоть какое-то достоинство.

Джек наконец-то пришел в себя.

— Видел, как он сбежал в коридор? С таким еще шорохом.

— Кто?

— Тот, кого они послали.

— Кто они?

— Сам знаешь. Линдон Джонсон. Кастро. Послали кого-то добить меня. По-моему, это был сам Джонсон. Реально уродливый. Реальный чертов урод.

— Джонсон умер, — сказал Элвис.

— Это его не остановит, — ответил Джек.

Позже тем утром, когда солнце прострелило сквозь жалюзи на окне Элвиса, он заложил руки за голову и обдумывал прошедшую ночь, пока миловидная черная сестра с грейпфрутами-сиськами смазывала ему член. Он сообщил о падении Джека и пришли медбратья, чтобы вернуть того в постель, а его самого к ходункам. Он доковылял до своей комнаты (получив разнос за то, что шляется посреди ночи), чувствуя, что в дом престарелых задуло новый воздух, с запахом неизвестного, которого не было днем ранее. Сейчас он почти весь вышел, но все же ощущался, гудел на заднем фоне, как какой-то генератор, готовый перещелкнуться на режим посильнее при первом же требовании.

И Элвис был уверен, что это не его воображение. Скребыхающий звук, который он слышал ночью — Джек тоже его слышал. И что это было? Не стук ходунков, не калека, волочащий ноги, не скрип инвалидной коляски, это было что-то другое, и теперь, когда он задумался, оно казалось не совсем паучьими ножками в гравии, а скорее мотком колючей проволоки, что катился по кафелю.

Элвис так погрузился в размышления, что и забыл о медсестре, пока она не воскликнула:

— Мистер Хафф!

— Чего?.. — он увидел, что она улыбается и смотрит на свои руки. Он тоже посмотрел. Там, на одной из ее ладоней в перчатке, возлежал огромный стояк с синими венами и гнойным нарывом размером с пекан. Это был его стояк и его гнойный нарыв.

— Ах вы старый негодяй, — сказала она и мягко положила член ему между ног. — Пожалуй, вам лучше принять холодный душ, мистер Хафф.

Элвис был сражен. Впервые за долгие годы у него так встал. С чего?

А потом он понял, с чего. Он не думал о том, что член не может встать. Он думал о чем-то, что его увлекло, и теперь, когда у него в голове щелкало что-то кроме старых воспоминаний и сомнений, переживаний о следующих обеде и походе на толчок, он получил новую дозу жизни. Он улыбнулся и продемонстрировал медсестре десны и оставшиеся зубы.

— А вы сходите со мной, — сказал он, — и тогда согласен на душ.

— Глупышка, — ответила она, опустила его ночнушку, встала, сняла перчатки и бросила в мусор у его койки.

— Может, подергаете чутка, — сказал Элвис.

— Вам должно быть стыдно! — сказала медсестра, но сказала с улыбкой.

Когда она ушла, то оставила дверь открытой. Это сперва обеспокоило Элвиса, но потом он решил, что его койка под таким ракурсом, что никто ничего не увидит, а если и увидит — ну и хрен с ними. Он не собирался смотреть дареному стояку в уретру. Поднял простыню повыше, запустил под нее руки и задрал ночнушку на пузо. Ухватился за своего змея и начал душить его одной рукой, пробегая пальцем по гнойнику. Второй рукой ласкал яйца. Подумал о Присцилле и миловидной черной медсестре и дочке Быка и даже синеволосой толстой дамочке с татуировкой ЭЛВИС на попе, и дергал все сильнее и быстрее, и черт возьми, становился все тверже и тверже, и первым пролился фурункул, взорвавшись горячим гноем на ноги, а потом яйца, о которых он думал, что они уже опустели навсегда, заполнились соком и электричеством, и наконец он достиг предела. Дамба лопнула, потекло. Он услышал, как радостно кричит, и почувствовал теплую влагу, скользящую по ногам, доставшую даже до пальцев.

— О боже, — сказал он тихо. — Хорошо. Хорошо.

Закрыл глаза и уснул. И впервые за долгое время — не урывками.

Время обеда. Столовая «Тенистой рощи».

Элвис сел за стол с подносом пареных моркови и брокколи и ростбифом. Сбоку на подносе сгрудились сухой хлеб, кружочек масла и низкий стаканчик молока. Не воодушевляет.

Рядом запихивала в нос морковь Печальный Йодлер, разглагольствуя о грехах Господа, Небесного отца, от которого во сне залетела бедняжка Мария, когда он присунул ей свой хрен, пока она храпела, и — благослови ее душу — даже ничего не поняла и не получила удовольствия, а проснулась уже с животом, полным ребенком, и без всяких воспоминаний о перепихоне.

Элвис все это уже слышал. Раньше это его коробило, речи о Боге-насильнике, но он их уже наслушался и теперь ему было все равно. Она все трещала.

Старик напротив, который носил черную маску и — иногда — белый стетсон, известный пациентам и персоналу как Кемосабе, щелкнул в пол из двух своих игрушечных пистолетов без пистонов и крикнул невидимому Тонто наклониться, чтобы прокатить его домой.

За другим концом стола Диллинджер рассказывал, сколько виски он выпил и сколько сигар выкурил, пока член не отрезали под корень, чтобы он стал ей и скрывался здесь в женском обличье. Теперь, говорил он, он больше не думает о банках или автоматах, женщинах или хороших сигарах. Теперь он думает о грязных тарелках, цвете шторок и гардин в сочетании с коврами и обоями.

Даже хотя на него вновь нахлынула депрессия, Элвис припомнил прошлую ночь и бросил взгляд вдоль стола на Джека (мистера Кеннеди), который восседал в дальнем конце. Он увидел, что старик смотрит на него так, словно только им двоим была известна какая-то тайна. Паршивое настроение Элвиса уменьшилось на деление: это настоящая загадка, и с приходом ночи он ее расследует.

Снова качнем сторону Земли с санаторием «Тенистая роща» в сторону от Солнца и снова взметнем голубую и низкую луну. Сдуем прозрачные облака с грязного черного неба. А теперь сосредоточимся на трех часах ночи.

Элвис проснулся от шума и повернул голову к его источнику. Рядом с койкой стоял Джек и смотрел на него. На Джеке был пиджак поверх ночнушки и толстые очки. Он сказал:

— Себастьян. Оно на свободе.

Элвис собрался с мыслями, слепил из них более-менее цельную аппликацию.

— Что на свободе?

— Оно, — сказал Джек. — Прислушайся.

Элвис прислушался. В коридоре раздавалось скребыхание, как в прошлую ночь. Сегодня оно напомнило гигантские крылышки саранчи, неистово бьющиеся в маленькой картонной коробке, их кончики царапают картон, режут, разрывают.

— Господи боже, что это? — спросил Элвис.

— Я думал, это Линдон Джонсон, но нет. Я отыскал доказательства, что это новый убийца.

— Убийца?

Джек наклонил ухо. Звук удалялся, затем затих.

— Сегодня у него другая цель, — сказал Джек. — Пойдем. Хочу кое-что тебе показать. Не думаю, что спать сейчас безопасно.

— Да боже мой, — сказал Элвис. — Расскажи администраторам.

— Костюмчики да накрахмаленные воротнички, — ответил Джек. — Нет уж. Я доверился им в Далласе, и смотри, куда это завело меня и мой мозг. Я думаю мешком с песком, только изредка ловлю пару волн от мозга. А кто знает, когда им вздумается отсоединить батарейку в Белом доме?

— Есть о чем волноваться, да, — сказал Элвис.

— Ну-ка послушай, — сказал Джек. — Я знаю, что ты Элвис, и ходили слухи, ну знаешь… как ты меня ненавидел. Но я много об этом думал. Если бы ты ненавидел меня — прикончил бы прошлой ночью. Все, что мне от тебя нужно — чтобы ты посмотрел мне в глаза и сказал, что не имеешь никакого отношения к тому дню в Далласе и что никогда не знал Ли Харви Освальда или Джека Руби.

Элвис уставился на него так искренне, как мог.