Достаточно быстро Генрих догадался, что может продавать и свои копии. Это было несложно, поскольку новая элита имела деньги, но совершенно не разбиралась в искусстве. Генрих понимал, что отцу было бы стыдно за него, но отец был мертв, а он – нет, и эта истина определяла все прочие правила. Он писал новые копии, продавал, подкупал и выживал. Война уходила в прошлое, Берлин заново отстраивался, а по радио говорили о новой войне, холодной.

Холодное и безжалостное письмо от Вальтера с требованием отдать ящик посланцу натолкнуло Генриха на мысль. Он среагировал импульсивно, злясь на Вальтера. За то, что тот опозорил семью, за родителей, погибших из-за того, что он творил, за письмо, в котором он просто требовал подчиниться, ничего не спрашивая ни про него, ни про родителей.

Он послал Вальтеру одну из копий, уверенный, что Вальтер не заметит разницы.

Следователи Штази объяснили ему, насколько он ошибался. Они пришли вечером, когда галерея закрылась и он был один. Не только сотрудники Штази, но и бывшие эсэсовцы, и они хорошо знали, что искать. Спросили его, где спрятан оригинал. Чем больше он все отрицал, тем больше его избивали.

– Ты дурак, – сказал один из них. – Твой брат оставил метку на всех картинах. А на той, которую ты отправил, ее нет.

Генрих не отдал картину. Решил, что лучше умрет, чем это сделает. Им почти удалось его вынудить, так жестоко они его избивали.

Но сказочно обогатились, погрузив к себе в машину другие полотна. Взяли все, что могли унести. Прежде чем уйти, один из пришедших отвязал его правую руку от левой и силой положил на стол.

– Твой брат сказал нам не убивать тебя, – сказал он, удерживая отчаянно сопротивляющегося Генриха. – Но сказал, чтобы мы сделали так, чтобы ты больше никогда его не обманул.

Другой взял в руку молоток с круглым бойком и методично переломал все пальцы и пястные кости на правой руке Генриха, одну за другой.

Генрих Бек больше не написал ни слова в дневнике, и больше никогда не писал картин. У него ушло два года на то, чтобы заработать денег столько, чтобы он смог купить паспорт умершего немца по имени Макс Вольф, а затем с помощью подкупа выбраться из Восточного Берлина, завернув подлинник картины Караваджо и одну копию среди собственных картин. Глянув на пару полотен, сотрудник американской таможни махнул рукой и пропустил его, признав их за любительские работы второсортного студента.

И теперь Макс думал, что ему делать с подлинником. Он старик, его время на исходе. Может, пора подумать о наследии. Хорошо бы отдать ее в дар деревне Стависки, туда, где она пробыла более трех столетий, но это настолько… неприбыльно.

Пролистав сообщения в своем телефоне, он наткнулся на одно, от недавно разбогатевшего китайского коллекционера, который искал ценные картины. Что-нибудь важное, сказал он. Что-нибудь впечатляющее. Он собирался создать музей.