Здесь я хотел бы привлечь внимание к трактату Шопенгау­эра "Об очевидном узоре в судьбе человека"[13], который являет­ся "крестным отцом" взглядов, мною сейчас развиваемых. В трактате идет речь об "одновременности причинно не связан­ной, которую мы называем "случайностью".[14] Шопенгауэр иллюстрирует эту одновременность географической аналогией, где параллели представляют поперечную связь между мери­дианами, которые считаются причинными цепочками.[15]

Все события в жизни человека находятся в двух фундаментально отличающихся друг от друга типах связи: первый тип - объективная причинная связь природного процесса; второй тип - субъективная связь, которая существует только для ощущающего ее индивида и которая, стало быть, так же субъективна, как»и его сновидения... Эти два типа связи существуют одновременно, и одно и то же событие, хотя и является звеном двух абсолютно разных цепей, тем не менее подчиняется и тому, и другому типу, так что судьба одного индивида неизменно соответствует судьбе другого, и каждый индивид является героем своей собственной пьесы, одновременно с этим играя и в пьесе другого автора - это недоступно нашему пониманию и может быть признано возможным только на основании убежденности в существо­вании заранее установленной удивительной гармонии.[16]

С точки зрения Шопенгауэра, "у великого сна жизни... есть только один субъект"[17], трансцендентальная Воля, prima causa (первопричина), из которой все причинные цепочки расходятся, как линии меридианов из полюсов, и, благодаря кругам паралле­лей, находятся друг с другом в смысловых отношениях однов­ременности.[18] Шопенгауэр верил в абсолютный детерминизм природного процесса и в первопричину. Не существует никаких доказательств верности ни первого, ни второго предположения. Первопричина - это философская мифологема, которая предс­тавляется правдоподобной только тогда, когда принимает форму старого парадокса "Ev то Ttav (единое во всем), единства и многооб­разия одного и того же мира. Идея, что точки одновременности в причинных цепочках или меридианах представляют собой "смысловые совпадения", имеет право на жизнь только в том случае, если первопричина действительно была единством. Но если она была многообразием, что не менее вероятно, то вся теория Шопенгауэра рушится. Такой же сильный удар наносит ей факт, который мы только недавно осознали, а именно, что закон природы истинен только со статистической точки зрения, что оставляет лазейку для неопределенности. Ни философские размышления, ни ощущения не могут предоставить доказатель­ства регулярного возникновения этих двух типов связи, в которых одна и та же вещь является как субъектом, так и объектом. Шопенгауэр мыслил и писал во времена полного господства причинности, как категории a priori, и потому не мог не использовать ее при попытке объяснения "смысловых совпадений". Но, как мы уже видели, причинность может послужить относительно правдоподобным объяснением только в том случае, если мы будет опираться на другое, также ничем не подтвержденное, предположение о единстве первопричины. Тогда из этого неизбежно вытекает следующее: каждая точка данного меридиана обязательно должна находиться в отно­шениях "смыслового совпадения" со всеми другими точками того же градуса широты. Однако, это вывод далеко выходит за рамки эмпирически возможного, поскольку из него следует, что "смысловые совпадения" происходят настолько регулярно и систематически, что их существование либо вообще не нужда­ется в доказательствах, либо доказать его проще простого.

Приведенные Шопенгауэром примеры так же малоубедитель­ны, как и все остальные. Тем не менее, его заслуга состоит в том, что он увидел эту проблему и понял невозможность легкого и поспешного ее решения ad hoc. Поскольку эта проблема связана с основами нашей эпистемологии, он, в соответствии с общим направлением своей философии, считал ее источником трансцендентальной предпосылки, Воли, кото­рая создает жизнь и находится на всех уровнях, модулируя каждый из этих уровней таким образом, что все они находятся не только в гармонии со своими синхронными параллелями, но также подготавливают и устраивают будущие события, играя роль Судьбы или Провидения.

 В противоположность свойственному Шопенгауэру песси­мизму, в этой мысли звучат почти добродушные и оптимисти­ческие нотки, которые вряд ли сегодня вызовут у нас одоб­рение. Одно из наиболее проблематичных и стремительных столетий всей мировой истории отделяет нас от того времени, все еще пропитанного духом средневековья, когда фило­софский ум верил, что он может изрекать утверждения, кото­рые не могут быть доказаны эмпирически. То было время широты взглядов, которому не были свойственны крик "стой!" и мнение, что границы природы находятся именно там, где строители "дороги науки" просто сделали временный привал. Поэтому Шопенгауэр, с его истинно философским провидчест­вом, открыл поле для размышлений, особую феноменологию которого он не был готов понять, хотя более-менее верно набросал ее общие очертания. Он понял, что астрология и различные интуитивные методы толкования судьбы, с их omina (предсказывать, давать предсказания) и praesagia (предчувствовать, предвещать), имеют общий знаменатель, который он хотел отыскать с помощью "трансцендентальных рассуж­дений". Он также правильно понял и то, что это была проблема принципа первого порядка, и этим отличался от всех тех, кто до него и после него оперировал бесполезными концепциями некоего типа передачи энергии или ради своего удобства отмахивался от этой проблемы, как от бессмыслицы, чтобы избавиться от необходимости решать трудную задачу,[19] Попыт­ка Шопенгауэра тем более достойна уважения, что она была предпринята в то время, когда стремительный прогресс естественных наук привел всех к убеждению, что только причин­ность может считаться окончательным принципом объяснения. Шопенгаэур, вместо того, чтобы игнорировать все те события, которые отказываются покорно подчиниться причинности, попытался, как мы знаем, приспособить их к своему де­терминистскому взгляду на мир. В этих попытках он насильно загнал в причинную схему концепции типа прообраза, соот­ветствия и заранее установленной гармонии, которые, как сосуществующий с концепцией причинности всемирный поря­док, всегда лежали в основе человеческих объяснений природы. Он поступил так, вероятно, из-за ощущения - и справедливого -что основанному на законе природы научному взгляду на мир (хотя он и не сомневался в его истинности), тем не менее, недостает чего-то, что играло значительную роль в классичес­ком и средневековом взглядах на мир (и что играет такую же роль и интуитивных чувствах современного человека).

 Масса фактов, собранных Гарни, Майерсом и Подмором[20], вдохновила трех других исследователей - Дарье[21], Рише[22] и Фламмариона[23] - на попытку решения этой проблемы с помощью рассчета вероятности. Дарье определил вероятность, как 1:4 114 545, в случае телепатического предчувствия смерти, то есть объяснение такого предупреждения в качестве "случайности" в более чем четыре миллиона раз менее правдо­подобно, чем толкование его, как "телепатии", то есть аказуального, "смыслового совпадения". Вероятность очень хорошо известного случая "фантома живого"[24] астроном Фламмарион определил, как 1:804 622 222. Он также был первым, кто связал все остальные подозрительные происшествия с общим интересом к феноменам, связанным со смертью. Так, он сооб­щает[25], что во время работы над книгой об атмосфере, как раз в тот момент, когда он сидел за главой, посвященной силе ветра, неожиданный порыв ветра сдул со стола все бумаги и вынес их через окно. Он также приводит в качестве примера тройного совпадения поучительную историю о монсеньере де Фортибу и сливовом пироге.[26] Тот факт, что он вообще упоминает все эти совпадения в связи с проблемой телепатии, доказывает наличие у него интуитивной, хотя и неосознанной, мысли о существовании гораздо более объемлющего принципа.