— Ты весь в покойного своего отца! — говорили они ему, с добродушной укоризною покачивая головами, и в умах стариков оживало то время, как отец кузена Пьера помог им увезти их теперешних жен, а старухам вспоминалось, как отец кузена Пьера впервые практически доказал им всю сладость свободы чувства в замужней женщине.

При этих воспоминаниях сам кузен Пьер казался старикам и старухам не просто сыном столицы, но отчасти и их собственным сыном. Кузен Пьер действительно играл по праву в их кружках роль любимого пасынка нескольких любящих отчимов и нескольких нежных мачех.

В один из четвергов, наговорив сотни любезностей и комплиментов Груне, кузен Пьер сидел и рассуждал в стороне с своими друзьями, Левчиновым и молодым графом Родянкою, о прелестях хозяйки дома.

— Да, она действительно очень мила, — соглашались с ним собеседники.

— Мила! — с увлечением воскликнул кузен Пьер тоном упрека. — Что вы мне говорите: мила! Она просто восхитительна! Эти худенькие, едва развившиеся женщины — огонь! Тут страстность таится, неукротимая страстность. Я ведь кое-что смыслю в этом деле.

— Что и говорить! Специалист по женской части! — усмехнулся Левчинов.

— Смейтесь, смейтесь сколько вам угодно, — хохотал кузен Пьер и выказал свои белые зубы, — а между тем эта специальность доставляет наслаждений в тысячу раз больше, чем всякая другая специальность. Вот ведь вы, не специалисты по этой части, говорите, что она мила, а я знаю, что она не только мила и наделена страстною натурою, но и вполне несчастлива с трупом своего мужа…

— Несчастлива? — изумились собеседники. — Кто это вам сказал?

— Опытность специалиста, — важно ответил кузен Пьер и опять оскалил зубы. — Да-с, милостивые государи, — балаганил он, — она несчастлива. А из этого следует, что она ищет счастия. Но счастие, в чем бы она его ни искала, найдется только в любви, а если оно может найтись только в любви, то… то… ну, одним словом, надо попробовать, не можем ли мы послужить орудием для ее счастия.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Левчинов. — Вы всегда найдете предлог для волокитства.

— Фи! для волокитства! Какие тривиальные выражения вы употребляете! — воскликнул кузен Пьер, делая шутовски серьезную мину. — Тут не волокитство, а желание осчастливить ближнего, доставить ему то, чего недостает в его жизни.

— Нет, кроме шуток, — начал носовым голосом и с зевотой задумавшийся Родянка, — вы убеждены, что она несчастлива?

— Убежден ли я? Да, убежден, клянусь гробами моих отцов! — с комическою торжественностью произнес кузен Пьер и, вдруг сощурив глаза, пристально взглянул на графа Родянку. — А ведь и вы что-то замышляете, вы это недаром спрашиваете о действительности ее несчастия… Ну, что же, вы моложе, вы победите, вам честь и слава.

— А мне кажется, что у нее есть еще более молодые поклонники, — тихо заметил Левчинов, глядевший на кого-то сквозь плющ, за которым они сидели.

— Кто это? кто? — торопливым шепотом спросил кузен Пьер и устремил глаза по направлению в ту сторону, куда смотрел Левчинов.

— Не знаю, какой-то юнец, вон он сидит, — указал Левчинов.

Глаза молодых повес устремились на указанного юношу. Он был бледен, худ, с черными всклокоченными, курчавыми волосами; его черные глаза впились в хозяйку дома, сидевшую в кружке женщин в противоположном углу комнаты.

— Некрасив! — улыбнулся, зевая, граф Родянка. — Злое выражение и непричесанная физиономия.

— Может быть, такие растрепыши нравятся женщинам: как вы об этом думаете, господин специалист по женской части? — спросил шутливо Левчинов, обращаясь к кузену Пьеру.

— Вот оно что! — глубокомысленно соображал кузен Пьер, уже не слыша вопроса. — Здравствуйте, monsieur Поль! — громко проговорил он, выставляя свое цветущее личико из-за плюща.

Панютин — это был он — вздрогнул и, растерявшись, оглядывался во все стороны, чтобы отыскать то лицо, которое назвало его по имени. Казалось, его мысли все это время носились где-то очень далеко. Наконец он увидал, что его манит к себе кузен Пьер.

— А, это вы, Петр Петрович, — поздоровался он, подходя к кузену Пьеру и пожимая ему руку.

— Вы это о чем же так задумались, что даже испугались, когда я вас позвал? — трепал по плечу Панютина кузен Пьер, показывая два ряда белых зубов.

— Мало ли о чем иногда думается, не все же рассказывать, — отвечал тот.

— Тайна? А ведь в молодости только любовные тайны бывают, значит, вы думали о ней, — подшутил кузен Пьер.

— Вы ошибаетесь, я о ней не думал, — быстро ответил Панютин с румянцем на щеках и совершенно невольно обратил глаза в ту сторону, где сидела Груня.

Повесы засмеялись. Панютин сердито закусил губы, поняв свою неосторожность.

— Ну, как вы теперь живете, что поделываете? — стал расспрашивать кузен Пьер.

— Университет посещаю, — коротко ответил Панютин.

Он не имел никакого желания беседовать.

— Скучаете, я думаю, без сестры?

— Занятия есть, скучать некогда…

— Да, да, конечно! А вот у нее нет занятий, она и скучает. Вы заметили?

Панютин молча кусал губы.

— Как вы думаете, счастлива ли она? — спрашивал кузен Пьер, делая очень серьезное лицо. — Вот мы сейчас спорили об этом предмете. Я говорил, что она не может быть счастлива с трупом супруга, что ей нужен муж молодой, живой… вот, хоть бы такой, как вы.

Панютин снова вспыхнул и сухо заметил:

— Я не мешаюсь в дела сестры. Счастлива или несчастлива она — это ее дело.

— Так, так, — согласился кузен Пьер. — А я полагал, что вы так привыкли с детства друг к другу, что одного из вас всегда должны интересовать дела другого.

Панютина снова передернуло. Кузен Пьер опять стал изливаться в похвалах прелестям Груни. Панютин стоял, как на горячих угольях. Он то краснел, то бледнел. Трое повес наблюдали за жертвой своей плоской шутки и продолжали дразнить ее, как дразнят голодного, запертого в клетку тигренка, показывая ему из-за решетки со всех сторон кусок мяса. Дикий тигренок сделал попытку скрыться, его удержали.

— Постойте, куда же вы бежите? — остановил юношу кузен Пьер и взял его под руку. — Садитесь. Мы так давно не видались. Поговоримте. Что это вы хмуритесь? Ну, что, на кладбище вашего воспитателя все по-прежнему появляются привидения похороненных мудрецов? Тень Трегубова по-старому ли восстает из своего могильного склепа и приходит во время шабаша осматривать мавзолеи кряжовского погоста? А мавзолеев все прибавляется или ими заставлены уже все углы? Находите ли вы теперь приятным свое пребывание в жилище мертвых? Иногда, я думаю, становится немного скучно?

— По крайней мере тихо, если не весело; заниматься можно, — ответил Панютин и поспешил прибавить: — Но я большую часть времени провожу в университете.

— А, да, в университете, — серьезно проговорил кузен Пьер. — Конечно, там скучать нельзя. Молодые профессора, новые, живые идеи приводят, животрепещущие вопросы поднимают; кружки молодежи составляются; товарищество крепко стоит за своих членов; споры, шум, сходки, заботы об участи бедных собратьев, все кипит, волнуется юною жизнью, жизнью дня… Чудное это существование.

— Нет… да… — начал в замешательстве Панютин. Ему очень хотелось выругать кузена Пьера, очень хорошо знавшего, что в университете уже не было никаких кружков, никаких сходок, никаких новых идей.

Трое повес захохотали дружным смехом. Юноша снова с злобою закусил губы и, оборвав лист плюща, скомкал его в руке; казалось, он хотел бы в эту минуту точно так же скомкать, отбросить и растоптать ногами свою собственную жизнь.

— Что вы ему сказки-то рассказываете? — проговорил Левчинов. — У вас, я думаю, нет ни одного товарища? Вы едва ли знаете кого-нибудь из студентов даже по имени;- обратился он к Панютину.

— Да, теперь студенты мало сходятся между собою, — отвечал неохотно Панютин.

— Жаль, жаль, — с сожалением произнес кузен Пьер, продолжая свое, начатое без всякой цели, шутовство. — Ну, да это не беда, поскучаете дома и в университете, так здесь отдохнуть можно, в добром родственном кружке…