Проведя тщательный розыск писем Горького к Анучину, Азадовская установила, что формально всего их насчитывается 26, в том числе и 23, опубликованных в 1941 г. Три из них существуют в виде автографов Горького и пять — в виде машинописных копий (отпусков из личного архива писателя), выполненных на пишущей машинке, принадлежавшей Горькому. Уже это обстоятельство вызывало подозрение, хотя, строго говоря, можно было допустить, что их подлинники и отпуски остальных писем Горького к Анучину могли просто не сохраниться.
Однако эти подозрения усилились в связи с другим фактом. Как установила Азадовская, сохранились оригиналы 20 писем Анучина к Горькому за 1911–1935 гг., причем 12 из них — за 1911–1914 гг. Их подавляющая часть тесно связана по содержанию с 8 письмами Горького к Анучину, в отношении которых нет сомнений в их подлинности. И, наоборот, как установила Азадовская, "почти все горьковские письма, подлинность которых документально не зафиксирована… никак не связаны — ни по содержанию, ни по датировке — ни с одним из двадцати сохранившихся анучинских писем"[125].
Но едва ли не самым замечательным открытием Азадовской оказалось обнаруженное ею в архиве Горького собственноручное письмо Анучина писателю от 23 марта 1911 г. Вместе с ним Анучин отправлял ему свою визитную карточку, оговариваясь, что писателю, вероятно, "не приходилось слышать моего имени". Из письма следует, что корреспондент Горького впервые обращается к нему, а значит, этим письмом, пишет Азадовская, "аннулируется буквально половина всего собрания горьковских писем, датированных между 4 ноября 1903 г. и 16 марта 1911 г.", поскольку они не могли быть написаны человеком, о котором Горький узнал только после 23 мая 1911 г.[126]
Не менее ошеломляющие результаты принес и анализ содержания ряда горьковских писем. В январском 1905 г. письме к Анучину Горький выражает своему корреспонденту сочувствие в связи с тем, что, как ему стало известно из газеты "Биржевые новости", Анучина избили "подлые опричники" царя. "Мое сердце с Вами, — писал Горький. — Я верю, что здесь начало конца кровавого царя. Грядут события, которые вознаградят Вас за ссылки и муки". Однако, во-первых, Анучин в газетном сообщении был назван "ординарным академиком", "профессором", человеком "престарелого возраста", каковым являлся в действительности однофамилец Василия Ивановича — Д.Н.Анучин. Это не могло бы не удивить Горького, если бы он тогда был знаком со своим корреспондентом. Во-вторых, с 12 января 1905 г. Горький находился в заключении в Петропавловской крепости, где только с 25 января ему были выданы письменные принадлежности. И, наконец, в-третьих, невозможно представить, чтобы в письме, посланном из Петропавловской крепости, автор открыто мог написать "о начале конца кровавого царя"[127].
В еще одном горьковском письме — от 14 октября 1908 г. — автор делился своими переживаниями по поводу газетных сообщений о смерти теперь уже "молодого, подававшего надежды" сибирского ученого Анучина. Однако такие сообщения в ряде газет появились только в июле 1910 г., т. е. почти спустя два года после этого письма Горького. Точно так же в еще одном письме к Анучину (от 7 февраля 1904 г.) Горький благодарит своего корреспондента за присланную книгу "Сибирские легенды" и статью "Материалы к областному словарю сибирского наречия", увидевшие свет лишь спустя полгода[128].
В письме от 7 июня 1909 г. Горький сообщал о полученной им от одного из корреспондентов — сибирского писателя Г. А. Вяткина — "вырезке своей рецензии" на все те же "Сибирские легенды", опубликованной в журнале "Сибирский наблюдатель" за 1903 г. Однако документально установлено, что переписка Вяткина с Горьким началась только через три года после этого письма Горького к Анучину.
В письме, датированном 1910 г., Горький просит прислать на Капри на имя бывшего издателя и редактора "Журнала для всех" В.С.Миролюбова один из рассказов Анучина. Однако Миролюбов прибыл на Капри только 4 марта 1911 г., и, следовательно, Горький не мог делать ранее Анучину столь странное предложение[129].
Письмо Горького от 19 февраля 1913 г. сообщает о получении им ряда материалов для намеченного к изданию "Сибирского сборника". Писатель особо выделил среди них рассказ Гл. Байкалова и "этюды" Бахметьева. "Пожалуйста, напишите возможно подробно — кто такой ваш Байкалов, и передайте ему привет", — просил Горький и далее продолжал: "Сообщите подробности и о Бахметьеве, он тоже далеко пойдет — далеко!" Гл. Байкалов — это псевдоним известного писателя Ф.Гладкова, с ним и его творчеством Горький был знаком еще с 1901 г. По этой причине Гладков просто не мог быть для Горького в 1913 г. неизвестным автором. Письмо вообще грубо передергивает факты, связанные с историей подготовки "Сибирского сборника", зафиксированные в подлинных письмах Анучина к Горькому. Из них следует, что, по крайней мере, до апреля 1914 г. Горький не мог ознакомиться ни с какими материалами, предлагавшимися к изданию в "Сибирском сборнике"[130].
Как показала Азадовская, почти в каждом из опубликованных горьковских писем к Анучину имеются "недостоверные даты, не совпадающие с реальным положением вещей вопросы или утверждения". Они убедительно свидетельствуют о фальсифицированном характере источников, долгое время использовавшихся в литературе.
Казалось, доказательства Азадовской выглядели исчерпывающими, что нашло свое отражение в позднейшей литературе о Горьком. Однако сравнительно недавно ее выводы были подвергнуты серьезной ревизии в серии работ Е.Н.Никитина[131].
Прежде всего Никитин оспаривает один из главных аргументов Азадовской — дату первого письма Анучина к Горькому, полагая, что в письме имеется описка: вместо 1901 г. Анучин поставил 1911 г. Основание для такого заключения более чем серьезное: в письме указан адрес места жительства Анучина (Санкт-Петербург, ул. Канонерская, д. 21, кв. 19), по которому в 1911 г. Анучин точно не проживал. Однако примечательно, что сам Анучин неоднократно заявлял о наличии у него всего 23 писем Горького за 1903–1914 гг.[132]
Следующий аргумент Никитина — история первого неудавшегося издания писем Горького (из-за смерти последнего в июне 1936 г.) к Анучину в "Литературном наследстве". Она говорит о том, что все 23 письма Горького в виде подготовленной публикации уже в апреле 1935 г., т. е. при жизни Горького, находились в редакции "Литературного наследства". Автору кажется невероятным, чтобы Анучин пошел на их подлог при здравствующем Горьком, с чем трудно не согласиться. Однако Никитин полностью обходит другие аргументы Азадовской, приведенные нами выше.
Итак, кажется, мы зашли в тупик в отношении подлинности или подложности писем Горького к Анучину. Чтобы хотя бы наметить тропинку для выхода из этого тупика, приглядимся внимательнее к личности и судьбе Анучина, в которую удивительно непостижимым, на первый взгляд, образом оказалась "вплетена" переписка с Горьким.
Кажется, этому человеку фатально не везло. Он пытался стать писателем — получился ниже чем средний бытописатель, автор мало кому известных "Рассказов сибиряка", повести "По горам и лесам". Он пытался прославиться трагедией "Красноярский бунт", над которой работал много лет, но она так и осталась нигде не изданной и не поставленной на сцене. Он задумал роман, действие которого происходило "на фоне социально-мессианского ожидания Азии", — получилось многословное произведение, оставшееся в рукописи как памятник авторскому трудолюбию, не больше. Он мечтал прославить свое имя трудами в области этнографии, антропологии, фольклористики Сибири — и стал автором и издателем посредственных брошюр, статей и сборников "Сибирские легенды", "Сибирские сказки", "Дедовщина в Сибири", "Енисейские сказки", "Сказания". Он потратил много сил и времени на издание собственных газет и альманахов — получалось все вымученно, нескладно, заканчиваясь неизменной неудачей. Охваченный очередной яркой идеей, он надеялся открыть и сформулировать новый "социальный закон", в котором пытался связать народные движения с максимумом пятен на Солнце, — вышла примитивная компиляция из трудов предшественников. Он хотел быть организующим центром историков, этнографов, литераторов Сибири — и вместо этого в конце жизни был вынужден вести долгий и изматывающий процесс со своими коллегами по Самаркандскому педагогическому институту в связи со своей деятельностью как председателя жилищно-строительного кооператива "Научный работник". Судьба, словно издеваясь над ним, сделала его всего лишь однофамильцем действительно крупного этнографа и антрополога академика Д.Н.Анучина, вынужденного не раз поправлять научные выводы и методы работы своего младшего коллеги. Словно зло шутя над ним, судьба даже подарила ему за 30 лет до смерти печатное сообщение о его гибели в Туруханском крае, которое самому же пришлось и опровергать.
