– Я – как ты…

Через крошечное окошко в стене нам выдали картонные тарелки и дощечки-ложки. На тарелке покоилась влажная темно-зеленая масса, похожая на перетертую траву. Она и на вкус оказалась, как трава.

– Не отравимся этим комбикормом? – с опаской спросил я, робко пробуя кушанье на язычок.

– Посмотрим, – философски заметил Щербатин.

Комбикорм оказался очень питательным, кроме того, после него не хотелось пить.

– Сбалансированный корм для трудолюбивых двуногих, – сообщил мой приятель, поглаживая живот. – Здесь, кстати, можно есть сколько хочешь. Им не жалко. Проголодаешься – сразу иди сюда и проси добавки.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Что?

– Да все. Ты все тут знаешь. Не первый раз, что ли?

– Ничего я особенного не знаю. Просто не сижу на месте с унылой рожей, как ты.

– Нет, постой. Как ты смог устроить нам пищевые рудники? По блату?

– Просто умение контактировать с людьми. Профессиональное качество. Был бы у меня блат – остались бы здесь. Вон, видишь? – Он кивнул в сторону мужика в зеленой робе, который бродил по траве и подбирал в бумажный мешок брошенные картонные тарелки и белые носки. – Очень милое занятие, все равно что садовник.

– Нет, Щербатин, ты меня не путай. Отвечай: откуда ты все знаешь? Ты ведь не наугад тогда номер набрал, знал же, куда позвонить, чтобы нас вывезли сюда?

– А-а, вот ты о чем… Ну да. Была кое-какая информация. А что?

– А ничего. Ты вообще кто? Международный адвокат? Или межпланетный адвокат?

– Что ты несешь?

– То и несу. Просто спрашиваю. Что ты там говорил про какие-то галактики, планеты?

– Да, мы в другой галактике. Ты еще не убедился?

– Ага, стало быть, между нашей Землей и этой галактикой ходят регулярные рейсы.

– Нет, не регулярные. Но добраться можно. И нам повезло. К чему ты клонишь?

– Щербатин… – Я потряс головой. – У нас там дома академики все лысины себе прочесали – есть ли хоть где-нибудь братья по разуму. А оказывается, до них чуть ли не на попутке добраться можно.

– Ну, примерно так. И что?

– Почему они с нами не вступают в отношения? Почему не прилетят, не помогут чем-нибудь?..

– А на кой ляд мы им сдались?

– Ну, как… – растерялся я.

– Да, как? Вот скажи мне, Беня, ты был когда-нибудь в Бобруйске?

– Нет.

– А почему?

– А что мне там делать?

– Ну вот! Ты сам и ответил на свой вопрос. У тебя же не возникало желания приехать в Бобруйск, помочь им там чем-нибудь, а?

– Ну, то Бобруйск, а то другая галактика.

– И что? Люди-то везде одинаковые. И обитаемых миров – тысячи. Наш, кстати, не лучший.

– Неужели им неинтересно, как там у нас?

– Тебя снова спросить про Бобруйск?

– Деловой ты, Щербатин, просто сил нет, – процедил я. – Все-то у тебя просто и понятно.

– Ага. А разве плохо? Жизнь – она и так непростое дело. Так зачем ее усложнять?

После четвертой кормежки, когда на перетертую траву без тошноты я смотреть не мог, Щербатин привел меня к выходу из зоны отдыха. Здесь уже бродили туда-сюда человек сто пятьдесят доходяг, согласившихся работать на пищевых разработках. Все настороженно поглядывали друг на друга и не разговаривали. Готов биться об заклад, каждый думал: «А не оказался ли я в дураках, согласившись на эту подозрительную работу? А нет ли тут подвоха?»

Только мы с Щербатиным были, можно сказать, безмятежны. Я успел смириться, а Щербатин – он вообще смотрел на жизнь оптимистически.

Человек в зеленой робе вывел всех нас за пределы станции. Я не больше минуты созерцал пейзаж планеты. Я увидел только, как рыжая пыль клубится по безжизненным камням. На пустой каменистой площадке нас ждал огромный обшарпанный звездолет – угловатый, тяжеловесный, на изогнутых утиных лапах. И тоже рыжий – видимо, от ржавчины. Он был горячим – жар чувствовался за несколько метров.

– Заходим! Заходим спокойно! – командовал кто-то в зеленой робе. – Не толпиться. Места хватит.

Я последний раз взглянул на пересыльную станцию. Она смотрелась, как скопище старых сараев посреди пустыни.

Я-то, наивный, считал, что звездолет – это цветные лампочки, мягкая обивка и улыбчивый экипаж в серебристой униформе. А нас сунули в омерзительный темный трюм с железными стенами. Совершенно голый, только кучи тряпок по углам да пятна разбросанных повсюду одноразовых носков.

Когда начался взлет и судно заложило хороший вираж, мы все покатились по полу, как горох. Хуже всего, что ничего не было видно. Просто темная железная коробка, которая тряслась и грохотала. Потом, правда, под потолком разгорелись крошечные желтые светильники.

– Людишки… – с жалостью проговорил Щербатин.

В слабом свете я оглядел трюм. Звездолет шел ровно, и никто уже не катался от стены к стене. Люди расположились на полу тут и там, их скорченные тела напоминали жалкие темные кучки. Только испуганные глаза поблескивали из мрака. За железными стенами грозно урчали двигатели.

– Щербатин, где здесь туалет? – спросил я.

– Не знаю… Наверно, где понравится, там и туалет. Погляди, вон какие-то баки у той стены…

Позже самые активные пассажиры выяснили, что действительно баки можно использовать как отхожие места. А также нашли заслонку в стене, по которой нужно стучать, когда проголодаешься. Комбикорм на картонных тарелках здесь ничуть не отличался от того, что давали на станции.

Я основную часть полета провалялся на тряпках – это были грязные обрывки одежды. Щербатин же с его деятельной натурой усидеть на одном месте просто не мог. Он, кажется, успел познакомиться со всеми. Его голос слышался то слева, то справа. Я только успевал удивляться: о чем он с ними болтает?

– Сочинил что-нибудь? – спросил он как-то раз, укладываясь рядом на ночлег.

– Ты о чем?

– Беня, ты же поэт! Столько событий, столько эмоций… А ты с недовольной рожей, как всегда.

– Сочинил… Попытался.

– А ну…

– Думаю, не стоит.

На исходе третьих суток в трюме скопилась духота и специфическая человеческая вонь. Звездолет, видимо, уже кружил по орбите, когда в наш трюм заглянул кто-то из экипажа. Я его не разглядел, он стоял против света. Он сказал, что нужны восемь человек – подняться в верхние отсеки и что-то там передвинуть, подготовить к разгрузке.

Я надеялся отлежаться, но Щербатин чуть ли не за шиворот потащил меня к трапу, опережая немногочисленных добровольцев.

– Ты что! – шипел он. – Такой шанс…

Суть этого шанса я понял, когда таскал вместе с остальными тяжеленные тюки из плотной синтетической материи. Мы носили их из полукруглого отсека с серебристой отделкой и складывали в коридоре возле люка. Щербатин же времени не терял. Он и здесь продолжал заводить знакомства – теперь уже с экипажем. Через некоторое время он вообще перестал работать и занимался только болтовней. И, что самое странное, ему это удавалось.

Честно говоря, было приятно посмотреть на румяных полнокровных звездолетчиков после той безликой серой массы, в которой мы вращались последние дни. В верхних отсеках я не увидел ни одной серой робы, не считая наших. Люди здесь были как-то веселее, смелее, энергичней. Ну и одеты, конечно, посолидней.

– У всех пилотов шестое холо, – объяснил мне позже Щербатин. – Они уважаемые и состоятельные люди. У техников – пятое, но и это очень прилично. Потому и щеки у них круглые да розовые. И у нас такие отрастут. Так и быть, сделаю из тебя человека.

«Хорошо бы», – мысленно вздохнул я. В этот момент я впервые увидел, что существует какой-то исход из безликой человеческой массы.

– За работу – всем по одной пятой уцим! – объявил нам высокий полноватый техник, когда тюки были переложены, куда требовалось. – Возвращайтесь – идите по желтой линии, ни в коем случае не сворачивайте.

Мы уже сгрудились у выхода, когда корабль встряхнуло так, что некоторые попадали.

– Посадка. – Техник встал и развел руками. – Входим в атмосферу. Побудьте здесь, а то ноги попереломаете на трапе.