Дорт успел издать короткий стон и мешком повалился прямо на спину Асагу. Эбих повернулся было, но не смог завершить движение. Чьи-то чудовищные когти прошлись ему прямо по сердцу. Асаг остановился и послал в небо звериный вой. Как будто волк-одиночка, голодный, злой подранок, отставший от своих, где-нибудь на пустошах за Полночным валом, недалеко от малой сторожевой крепостицы, на берегу почти пересохшей речки с мутной солоноватой водой, которую пить не надо бы, умирая, отыскал в разрыве туч свое блистательное божество, услышал его зов и ответил, как умеет… Еще раз, еще и еще. Асаг не волен был шевельнуться. Он боролся, но на его сердце нечеловеческая тоска нежно вырезала магические знаки.

— Гу-у… Гу-у-у… — донесся снизу надрывный крик, Асаг споткнулся обо что-то, упал, колено пронзила боль. Эта боль да еще непрекращающийся крик помогли ему прийти в себя.

— Гу-у-у… — Эбих прислушался.

— Гу-утии!

Под ногами у него — тело часового, то ли спящего, то ли мертвого. Тот, кто останется жив сегодня, завтра разберется. За спиной — тело сотника Стрела? Дротик? Вроде бы нет. Асаг пнул обоих поочередно и побежал к башне. Живы — очнутся. Откуда взять время, ослиная задница, чтобы разбираться с ними?

— Гу-утии! Голос какой-то знакомый, тьма его забери. Ш-ш-ш-ш-ш… — шелест летящих стрел.

Эбих на одни миг выглянул из-за кирпичных ступенек зубца. У самых порот на земле барахталось черное тело, невнятное пятно, не разберешь, что там с ним. Как будто обезумевший медведь вышел к стене форта и катается в грязи.

Крик оборвался.

Мэ царского эбиха стремительна и переменчива. Миновало пять ударов сердца. Асаг потревожил сигнальное било. Четыре раза… остановка… еще четыре раза… общая тревога. Над крепостью поплыл гулкий стон меди. Копейщик, стоявший на посту рядом с билом, зашевелился. Значит, не мертвый, просто сомлел. Есть у Гутиев искусные машмаашу… добраться бы до них да выпустить потроха.

Асаг в ярости закричал:

— А говенной дырки не хотите попробовать? Не прошла ваша уловка!

Тюк-тюк-тюк — заколотили стрелы в кирпич, осыпав эбиха крошкой.

У канала роились человеческие фигуры, как будто насекомые выползали на берег.

— Джелэ-эль! Наги-и! Шарлага-ар! Наги-и! Гап! Гортанные крики чужих командиров резали предутреннюю темень.

Вдруг на берегу канала, на лодках и у самых ворот разом вспыхнули сотни факелов. Если бы вождь гутиев приказал зажечь их, потом его тысячники передали приказ сотникам, а сотники — солдатам, огоньки зажглись бы в разное время, Но нет, в один миг между водой и камнем вырос прямой пламенный клинок…

Асаг не принадлежал к тем людям, которых легко испугать. Прежде многих иных наук мальчиков-реддэм учат не бояться крови и презирать смерть. Служба копья не терпит боязливых. Баб-аллонскому эбиху непозволительны покой, лень и трусость. Во всяком случае, при царе Донате такие не выживали. Асаг время от времени даже бранил себя за то, что пугался позже того момента, когда для дела полезно как следует испугаться. Это чувство в нем притупилось. Но сейчас он пережил смертный ужас длительностью в десять ударов сердца.

Море огня колыхалось и рябило. Но гутии стояли не двигаясь. Даже не пускали стрелы. Они разглядывали крепость, которую им надлежало разрушить, искали глазами на ее стенах защитников, которых следовало уничтожить. Взгляды тысяч людей остановились на эбихе…

Вдалеке, у самых тростников, над толпой факельщиков возвышались две чудовищные фигуры. Ученые люди Царства иногда затевали спор: люди ли гутии? Или, может быть, не совсем… Имелись кое-какие отличия у Старшего народа. Например, все те, кто принадлежал к роду горских царей, вырастали вдвое выше прочих. И там, между приставшими к берегу лодками, стояли, наверное, старое чудище царь Гургал и молодой звереныш, его сын Сарлагаб. Асаг так и подумал: «Звереныш…» Обыкновенные люди остереглись бы зажигать огонь — к чему становиться мишенями? Но этим было все равно. Гибель одного, сотни или тысячи не значит ровным счетом ничего. Сколько знал эбих самого страшного противника Царства — всегда было так. Если командирам Гутиев удобнее отдавать команды при хорошем освещении, они получат достаточно света. Над вражеским войском медленно таяло полотно магии. Асаг не видел его, не умел видеть, но почуял, как собака чует недобрый запах. На него повеяло странным холодком, зябким, пронизывающим. Как от моря… а не от моря людей.

— Наги-и! Джан!

Огненный прилив разом вскипел у ворот. «Рой» обнажил клыки, как будто одно-единственное огромное тело, покорное воле сильного и злого машмаашу, не щадя себя, бросилось вперед — утопить чужой металл в собственной плоти.

Асаг очнулся, услышав стук штурмовых лестниц, приставляемых к стене.

…Бой на стенах Приречного форта длился до утра, а потом, не переставая, еще до самого полудня. И еще, может быть, стражу или полторы. Но Асаг впоследствии сумел вспомнить лишь несколько первых своих приказов. Потом все слилось для него в бесконечную пляску крови и меди. Вот он велит поднимать городское ополчение… Вот по его слову солдаты строят баррикаду за воротами…

Беспокойный ковер из горцев, пошевеливая огнем и железом, медленно полз на стены. Гутии ставили лестницы одну к одной, сплошным рядом, так, чтобы свалить набок можно было только крайние. К воротам подтащили чудовищный таран, выточенный из цельной каменной глыбы. Раскачали его на ременных петлях. Удар! С первого же раза ворота откликнулись глухим скрипучим басом. Асаг знал по десяткам прежних штурмов и осад: это плохой голос. Он означает, что ворота решили посопротивляться для виду, а потом пасть. Двадцать это будет ударов или двести — все равно. Участь ворот не изменить.

Эбих вроде бы постарался сделать все, как нужно. Сверху на горцев падали тяжелые глиняные болванки, загодя сложенные у самых зубцов, летели дротики и стрелы. Защитники Баб-Алларуада опрокидывали штурмовые лестницы, по трое и по четверо взявшись за раздвоенные рогатины, которые были специально припасены для таких случаев.

Гутии защищали своих бойцов у тарана квадратными плетеными щитами. Лучники снизу старательно выцеливали солдат Асага: высунешься лишний раз из-за зубца, и в последний миг увидишь всю свою мэ, вычерченную незамысловатым узором на маленькой таблице…

В темноте не видно, убит ли хоть один из Гутиев. На стене трупов становилось все больше. Эбих почуял, как опускается на форт колеблющаяся дымка поражения. Она едва заметна… пока.

А таран лупил и лупил. Творец, какая несправедливость: для Гутиев серый горный камень не стоит ничего, он там под ногами валяется, из него даже дома строят… А тут за тесаную глыбу расплатились бы звонким серебром, без особого торга. Ну не родит земля Алларуад камень! И кирпичные стены ее городов, и дорогие деревянные ворота недолго стоят против камня… Значит, каменными должны быть люди.

Ворота отвечали уже не басом, а надтреснутым хряском, как будто таран входил в живую плоть. Горцы сменялись у ременных петель, не снижая темпа ударов. Там, внизу, какой-то их десятник или… у них счет восьмерками… восьмерник, что ли… мерно командовал:

— Наги-и-и… ту! Наги-и-и… цал! Наги-и-и… ту! На-ги-и-и… цал!

Ту — удар! Цал — удар! Ту — удар! Цал — удар!

И дерево жалобно застонало…

Асаг понял, что пора ему спускаться со стены. На баррикаде, спешно собранной из кирпича, перевернутых повозок и мелкого хлама, столпилось около сотни бойцов. Эта война длилась так долго на земле Царства… Все уже наперед знали свои роли. Асаг прикидывал, хватит ли ему этой сотни, сможет ли он задержать горцев до нужного момента, больно быстро пошло дело. Трое офицеров-реддэм и девяносто два копейщика думали об ином: повезет ли им отделаться ранением? Раненому не так стыдно упасть и притвориться мертвым, а там, если Творец не против, свалка закончится, Потому что бежать — нехорошо, умирать не хочется, а справиться с этими чудовищами просто не суждено.

Ворота не рухнули, но таран пробил такую дыру, что в нее свободно мог пройти человек с оружием и в доспехах. Горцы, словно огромные жуки, полезли внутрь. Сверху, из дырок, проделанных в кирпичном своде, полетели стрелы. Упал один из нападающих, другой… Дальше все смешалось. Пять или шесть смельчаков кинулись вперед, презирая смертную свою долю и желая закрыть брешь в воротах вражескими телами. Асаг знал, что случится дальше, но удержать людей не успел. Всегда найдется пять или шесть смельчаков…