А в квартире Ванечки вокруг лампы и сухой липучки жужжали мухи, налетевшие сквозь разбитое окно.

– Ты с ума сошла! – говорила Зина. – Как ты можешь его усыновить?

Ваня, голый, в одном памперсе, ползал, пыхтя, по полу и катал игрушечный паровоз. Садился на попку, сосал палец, смотрел на Надю и Зину и снова катал свою игрушку.

Надя, потная от жары, вручную стирала в тазике его майки, рубашки и носочки и развешивала на протянутой через кухню веревке.

– Ну что ты молчишь? Отвечай! – требовала Зина.

– Откуда я знаю?! – нервничала Надя. – Я его не отдам, и все! Ты лучше окно заклей! А то мухи налетели – ужас!

– Чем заклеить?

– Не знаю, – продолжая стирать и утирая пот со лба, сказала Надя. – Поищи сама.

Зина, болтая, стала рыться в ящиках кухонного шкафа:

– Представляешь, шестьсот человек отсеяли! Шестьсот! Нас осталось сто тридцать! Сто тридцать на пятнадцать мест – это сколько? Девять на место…

Тут Зинка вдруг сняла с себя платье, Надя от изумления даже стирать перестала:

– Ты чё делаешь? Сдурела?

– Ну жарко – не могу! – объяснила Зина. – Тридцать градусов!

В квартире, как и во всей Москве, было действительно ужасно жарко, но Надя показала на Ванечку, который уселся на полу и уставился на Зину.

– Тут ребенок!

– Ну он же ребенок! Чё ему? – ответила Зина и обратилась к Ване: – Ты чё смотришь, пацан? Давно голых сисек не видел? Давай катай свой паровоз! Ту-ту, Ваня! Ту-ту!

Ваня послушно покатил свою игрушку.

А Зина, роясь в ящике с молотком, плоскогубцами и другим инструментом, вдруг сказала:

– Ой, Надь, я соску нашла! Вань, держи свою соску!

Ваня обрадованно схватил соску и хотел сунуть в рот, но Надя выхватила ее, сказала Зине:

– Идиотка! – И Ване: – Подожди, Ваня, я вымою, грязь нельзя в рот!

Ваня стал реветь.

– Ага! – сказала Зина. – А ползать по полу и совать пальцы в рот – можно? Да замолчи ты, Иван!

Надя отдала Ване чистую соску, и тот счастливо замолк. А Надя опустила бретельки своего сарафана, сказала, колеблясь:

– Может, и мне раздеться? Ужас как жарко…

– При мужчинах?! Даже не думай! – мстительно сказала Зина. – Мы вообще к экзаменам будем готовиться? Я для чего пришла? Нам нужно этюд репетировать, иди сюда! – И, решительно подхватив Ваню, отнесла его в гостиную, поставила в манеж. – Стой и смотри! Ты такого в жизни не видел!

Порывшись в своей сумке, Зинка вытащила аудиокассету, вставила в «Акаи», что стоял на тумбочке рядом с телевизором, и включила. Квартира огласилась громкозвучной «Ламбадой». Зинка с ходу врубилась в ритм и на пару с Надей стала исполнять музыкальный номер-этюд а-ля финал фильма «Чикаго», где две враждующие героини исполняют дуэтом искрометный финальный танец и песню. При этом в качестве реквизита Зинка использовала все, что попадалось под руку, – Ванины игрушки, подушки с дивана, одежду Игнатьевых из шкафа…

Ваня, глядя на них, счастливо смеялся и пританцовывал в манеже.

А Зинка, войдя в раж, влезла на подоконник.

– Зин! Сдурела? Ты голая! – крикнула ей Надя.

Но Зина, танцуя и выпендриваясь, заявила:

– Я не голая. Я обнаженная звезда экрана! – И, стоя на подоконнике лицом к улице, даже руки раскинула: – Смотрите все! Сибирская звезда экрана Зинаида Шурко!

Именно в этот миг внизу остановилась милицейская машина, майор Никуленко посмотрел вверх и изумленно застыл, а вместе с ним вышли из машины и застыли в изумлении еще две дамы – крупная, как Нина Русланова, инспекторша Службы опеки и тощая, очкастая медсестра-практикантка с дерматиновым чемоданчиком в руке.

– Эт-то еще что? – сказал майор, глядя на позирующую Зинку.

А Зинка, стоя на подоконнике, испугалась:

– Ой, блин! Милиция! – и спрыгнула на пол.

– Да это мой знакомый! – сказала Надя, глянув в окно. – Очень хороший дядька, денег мне дал.

– Он чё? К тебе идет?

Зинка наспех оделась, обе торопливо собрали разбросанные повсюду вещи. Надя подхватила на руки Ванечку, но тут же и отстранила его от себя.

– Фу! Ваня, ты же обкакался! Боже мой…

На вытянутых руках Надя унесла Ваню в ванную, включила там воду.

В дверь позвонили, Зинка крикнула:

– Открыто!

Вошел майор, за ним инспекторша Службы опеки и практикантка.

– Так! Уже притон тут устроили! – сказал Зинке майор. – Кто такая? Проститутка?

– Да вы что! – испугалась Зина. – Это я случайно, я окно заклеивала.

– Голая? Паспорт!

– Да я не тут живу, я в общежитии, во ВГИКе.

– Вот там и танцуй! А тут чтоб твоего духу не было! Где ребенок?

Зина метнулась к ванной:

– Надь!..

Надя на вытянутых руках вынесла из ванной голого и мокрого Ванечку с соской во рту.

– Зин, памперс и полотенце! Быстро! – сказала она и, увидев Никуленко и прочих: – Ой, здрасте! Извините!

Майор взял у нее Ванечку, передал инспекторше. Та уложила голого ребенка на стол и, открыв дерматиновый чемоданчик, достала из него весы, сантиметр, складную линейку, стетоскоп. Затем стала профессионально обмерять и слушать мальчика, бесцеремонно вертя его на столе и диктуя медсестре-практикантке:

– Пишите. Рост… Вес… Дыхание чистое… Объем грудной клетки…

Ванечка, лежа перед ней на спине, с любопытством рассматривал ее.

Медсестра, сев за стол, записывала, заполняя какую-то форму.

– А вы кто? – пришла в себя Надя.

– Не мешайте! – сказала инспектор, открыла у Ванечки рот, пощупала пальцем десны и продиктовала: – Верхних зубов нет, а внизу четыре растут и три на выходе. – Затем пощупала у Ванечки мошонку и оттянула пипиську. – Так, теперь тут. Яички сформированы, обрезание не произведено…

Ваня, опомнившись, принялся реветь.

Но инспектор не обратила на это внимания, спросила:

– Ребенок крещеный?

Надя схватила Ванечку со стола:

– Я его не отдам!

– Никто и не забирает, – сказала инспектор. – Мы взяли его на учет. По закону, если в течение месяца не найдутся родственники, имеющие право на опеку, ребенок пойдет в детдом. А в какой, мы определим, исходя из его здоровья. Он здоров? Прививки сделаны? Где его медицинская карта? Вы ему кем приходитесь?

– В том-то и дело – никем! – вставил майор. – Я вообще не знаю, как на нее можно оставлять…

– Есть законы, товарищ майор. Вы их знаете, – сухо сказала инспектор и в упор посмотрела майору в глаза, между ними явно происходила какая-то скрытая борьба или противостояние. – И как бы на меня сверху ни давили…

– Но она несовершеннолетняя, ей семнадцать лет, – сказал майор.

– Ничего, мы в семнадцать лет целину поднимали, – отрезала инспектор. И, складывая свои инструменты в чемодан, повернулась к Наде: – Мы из районной управы, из Службы опеки. Запомни: летом у мужчин паховая область больше всего потеет. Нужно мошонку и пипиську постоянно вазелином смазывать и тальком присыпать. Понятно?

– П-п-понятно…

В тылах улицы, во дворе, на флигеле какого-то дома висела вывеска: «ДЕТСКАЯ МОЛОЧНАЯ КУХНЯ». Перед кухней стояла небольшая очередь мамаш, бабушек и дедушек с детскими колясками и без таковых.

– Доллар уже шесть рублей! И все дорожает! Еще неделю назад памперсы были по двести за пачку…

– А пюре? На «Коломенской» я сама брала «Хипп» по восемь рублей за банку. А вчера прихожу – уже двенадцать!..

– Нет, импортные подгузники – чистое разорение! Я их только на ночь подвязываю! А днем – в марлевых походит! И преет меньше, и вообще…

– В супермаркетах все продукты ненатуральные, а чистая химия и эта, как ее, генетика!..

Слушая эти разговоры, Надя со спящим Ванечкой на руках медленно двигалась в очереди к молочной кухне.

– А незя детям импортное давать, незя! – говорил кряжистый дед, стоявший за Надей. – Вы чё, бабы? Вы Жириновского послушайте! Американцы же нам сплошную отраву гонят! Чтобы нас тут до конца извести!..

– А слыхали, как в Магадане детей потравили? – сказала другая женщина. – Сорок человек в больнице…