– Да вы шутите. Что он, симпатичных девчонок мало видел?!

– Может, и немало. Только когда вы уехали, он потребовал, чтобы капитан Лопес сообщил ему ваши данные.

Я нервно усмехнулась и тщательно вытерла руки.

– Ну, знаете… Не могу же я относиться к этому, как… как…

– В жизни всякое бывает, сеньорита Кастро.

– Судя по тому, что все в доме относятся к моему появлению спокойно, такое происходит часто?

Дворецкий медленно покачал головой.

– Впервые. – Он помолчал. – Вы первая девушка, которую сеньор Энрике пригласил выпить кофе к себе домой.

Я опешила. Я поняла, о чем он. Энрике далеко не юнец, и если он не водил девушек на свидание, не приставал к молоденькой прислуге, то ясно, чего боялась его семья. Единственный сын, наследник – и гомосексуалист? На Земле никто внимания не обратил бы. Но в Эльдорадо это порок, закрывающий политическую карьеру. Такого человека не во всякий приличный дом пригласят. Если, конечно, в обществе известно о его наклонностях. Удивительное лицемерие и ханжество для страны, где половина хунты тайком соблазняла молоденьких адъютантов. За генералом Вальдесом, положим, таких грешков не водилось, а вот за нынешним диктатором – очень даже.

– Мне кажется, сеньор Энрике просто очень много времени тратил на учебу. Ему некогда было флиртовать с девушками.

– Мы все именно так и думали.

Ну что ж, задача, которую я сама себе выдумала от безделья, будет простой. Фактически сложностей ровно две: убедить мамашу Вальдес в моих непоколебимых моральных устоях и не позволить молодому аристократу влюбиться слишком уж сильно.

Я не собиралась давать ему надежду.

Дворецкий проводил меня в гостиную, где уже был Энрике. Секундой позже подошли и родители. Все чинно уселись за стол. Я не поднимала глаз.

– Сеньорита Кастро, – начала мамаша, – не скрою, люди вашего происхождения – редкие гости в нашем доме. Позволите кое о чем спросить вас? Вы грамотны?

– Читать умеет, – весело сказал генерал.

– Да, сеньора.

Я вовремя припомнила, что еще недавно сеньора Вальдес была одной из активисток движения за ликвидацию женской безграмотности.

– Вы учились дома?

– Нет, сеньора. Я окончила школу. Полную.

– О, уже неплохо. И в вашей родной деревне все девочки ходили в школу?

– Увы, нет, сеньора. Ближайшая бесплатная начальная школа – в городе. Не все могли отправить дочерей туда. Я училась в платной, у семьи нашлись деньги на мое образование.

– И как же выходили из положения те, кто не смог учиться?

– Наш священник, отец Томас, немного занимался с детьми. Но к нему ходили преимущественно мальчики. Девочек учили по домам. А по достижению совершеннолетия многие шли в армию. Ведь в армии есть курсы для неграмотных. А некоторые после первого года оставались на второй, чтобы получить еще и профессию.

– Вы служили в армии?

– Да, сеньора.

Энрике явно опешил. Генерал улыбался: он-то знал. Он мою легенду просто не мог не проверить. Хорошая легенда, спасибо ей, что выдержала.

– Я тоже воспользовалась армейскими курсами. Я хотела найти хорошую работу, поэтому окончила курсы медицинских сестер.

– И зачем эта профессия таксистке?

Я смущенно улыбнулась:

– Я собиралась работать в полиции, там это серьезное подспорье, сразу дополнительные баллы на конкурсе. Но бабушка настояла, чтобы я поступала в колледж. У меня не хватило денег, чтобы сделать первый взнос за учебу, я отложила поступление на год. Возможно, это к лучшему – я еще не уверена, что медицина – мое призвание. У меня есть год, чтобы определиться. И, в конце концов, полиция от меня никуда не денется.

– У вас хорошие планы на жизнь. А как в вашей деревне относятся к образованным женщинам?

– С завистью!

– Это приятные новости. Еще двадцать лет назад в деревнях женское образование считали чем-то ненужным, а то и вредным, и не только в провинции так думали… И что вы хотите сделать, получив диплом? Вернетесь обратно в деревню?

– Думаю, что нет. Я могла бы вернуться с дипломом врача. Но наша деревня не так богата, чтобы у врача была хорошая частная практика. А мецената, который построил бы больницу, не нашлось.

Сеньоре стало интересно. Она принялась расспрашивать меня об общих условиях, потом о том, каких политиков и какие идеи поддерживают в деревнях, хотят ли развиваться, каким видят будущее страны, чего хотят для себя. После некоторых моих ответов она победоносно косилась на мужа, из чего я сделала вывод, что у них были какие-то споры.

Энрике молчал и улыбался. Ему все нравилось.

Когда кофе наконец был выпит, со мной довольно тепло попрощались. Энрике вышел проводить меня к машине.

– Значит, до четверга?

– Хорошо, сеньор Энрике.

– Долорес, вам трудно называть меня просто по имени?

– Очень, – согласилась я.

– Надеюсь убедить вас в четверг, что это очень даже просто.

Он сделал такой жест, словно хотел на прощание коснуться моего плеча. Я увернулась и забралась в машину.

Энрике стоял и глядел мне вслед, пока я не выехала за ворота.

В парке Энрике выделялся, как белая ворона на черноземе. Я тридцать раз пожалела о своей шутке. На нас оглядывались все, кто-то хихикал вслед, кто-то неодобрительно косился на меня. А я изо всех сил изображала чистую радость деревенской простушки.

Энрике не сводил с меня глаз. Буквально не сводил. Мне все это жутко не нравилось, и я уже начинала осаживать его. Он стоически терпел и улыбался. Он глядел мягко, ласково и снисходительно. Он считал, что я упираюсь только лишь из-за предрассудков. Он рассказывал мне, что все люди равны, а культурная пропасть при желании легко заполняется. Он уже уговорил меня обращаться к нему на «ты» и по имени. Я не позволила себе ни одного взгляда, ни одного жеста, который можно было истолковать как флирт. Ну а вдруг вербовать его всерьез придется именно мне?

Честно говоря, к шести вечера я безумно устала. И даже рада была, когда Энрике предложил проводить меня, потому что у него есть планы на вечер.

– А ты чем будешь заниматься вечером? – спросил он.

– Как ни странно, читать книгу, которую мне дал твой отец.

– Маркес? Небось «Сто лет одиночества»?

– Да, она очень интересная.

– Она была моей любимой. Когда мне было двенадцать лет.

– Энрике, если бы я выросла в доме с такой библиотекой, я бы сейчас даже и не знала, о чем говорить с мужчинами. Потому что я бы с утра до ночи читала и из-за этого разучилась бы общаться с живыми людьми. Ты вряд ли поймешь, какое это удовольствие, ведь для тебя это привычно.

– Не совсем. До десяти лет мне запрещалось входить в библиотеку одному, без гувернера или родителей. Бумажные книги – огромная ценность. Отец собирал их всю жизнь. И он сказал, что не позволит мне без присмотра взять в руки хоть один томик, пока я не пойму: бумажная книга – это все, что останется от человечества, если Катастрофа случится второй раз. Ты знаешь о Катастрофе?

– Да, нам рассказывали в школе.

– Наверняка вам рассказывали не все. И уж точно вам не говорили, как мексиканцев, женщин с грудными детьми, выбрасывали из американских кораблей, чтобы могло спастись побольше американских граждан. Я не хочу портить вечер экскурсами в историю…

Я опустила голову.

– Потому, Долорес, что это не нужно и даже вредно, – вдруг сказал он. – Прошло несколько веков. Хватит нам уже расчесывать былые раны.

– О чем ты?

– Да о том, что земляне – такие же люди, как и мы. – Он зло фыркнул. – Я понимаю, тебе дико это слышать. Ты служила в армии. И я буду служить, когда получу докторскую степень. Но это не имеет значения. Я догадываюсь, что именно ты думаешь о тех, кто живет за кордоном. А правда в том, что там живут потомки людей, которые родились на Земле, как и наши предки. Мы все дети одной цивилизации. И отнюдь не все мексиканцы покинули Землю. Эвакуировалось, дай бог, шестьдесят процентов. Многие народы ушли с Земли в куда большем количестве. Те же русские. Кстати, Маркес очень любил русских… Они ушли и основали свою колонию. Но они не воюют. Они вписались в Федерацию. Это русские-то, с их претензиями на особый путь! Есть и такие колонии, в которых живут люди нашего народа. Иначе откуда бы Земля набирала такое количество шпионов с нашим фенотипом? Их много, очень много. Иногда я гляжу на людей на улице и гадаю: кто из них шпион? Им может оказаться любой. Абсолютно любой.