ПИТЕР (РОЛАНУ) Удачлив, весел, бодр и любим женщинами?

РОЛАН. Даже чересчур.

ПИТЕР. Чересчур — что? Конкретно.

РОЛАН. Скажем, весел.

ПИТЕР. Быть чересчур веселым нельзя. Так же, как нельзя чересчур любить. Зачем нам ставить границы прекрасному? А, ДЖИНН, вы согласны?

ДЖИНН. Вы разве не заметили? Я все время с вами согласна. Все время и во всем.

ПИТЕР. Это подозрительно.

ДЖИНН. Почему?

ПИТЕР. Из полного согласия не рождаются истины. Когда все идут в ногу — обваливается мост.

ДЖИНН. Какой кошмар!

ПИТЕР. Вы не слышали такой поговорки?

ДЖИНН. Нет, но я уже начинаю противоречить!

ПИТЕР. Уже?

ДЖИНН. Ну да, чтобы спасти мост.

ПИТЕР. Любить надо чересчур… Жить надо страстями, чтобы они клокотали и чтобы пар валил через ноздри и из ушей!

ДЖИНН. Нет, нет, жить надо тихо и бесстрастно. И чтоб из ноздрей не выходило ничего, кроме ровного выдоха. Вдох-выдох, вдох-выдох… Ровное дыхание, глубокое, успокаивающее.

ПИТЕР с улыбкой смотрит на ДЖИНН.

ПИТЕР. ДЖИНН, не надо спасать мост. Пусть он рухнет!.. (резко поворачивается в сторону РОЛАНА). Взгляните на него! Этот шалопай не видел меня семь лет, он должен был схватить меня в объятия и раздавить! Но он схватил лыжи… Вместо того, чтобы выпить с отцом, похлопывая его по плечу и говорить, говорить ни о чем, о житейских пустяках, о всякой ерунде — он заботится о снеге, который тает… Блудный папа тоже тает, и особенно когда нет солнца… Но похоже, что тебя это заботит, как прошлогодний снег. А я бы мог тебе рассказать столько интересного. Например, о моей совершенно удивительной встрече с динозавром.

РОЛАН. С каким динозавром?

ПИТЕР. Не-ет, поздно, ты опоздал… Опоздал всего лишь на несколько мгновений… И рассказывать теперь будешь ты… Скажи-ка мне, Вася, что ты делал все эти годы?

РОЛАН. Работал. Лечил людей.

ПИТЕР. Неплохо, неплохо… Что еще?

РОЛАН. Ну… еще я поменял две машины, произвел полный ремонт шале, модернизировал свой кабинет. Теперь он не уступает лучшим американским.

ПИТЕР. Н-неплохо… И это все?

РОЛАН. Да! По-моему, это не так мало. А что бы ты хотел, чтобы я тебе сказал?

ПИТЕР. Только то, что я тебя спросил. Когда тебя, Вася, спрашивают, как ты жил, ты должен рассказать, сколько раз терял голову от любви, сколько раз кричал от счастья, как ты прекрасно пел под балконом…

РОЛАН. Чьим балконом?

ПИТЕР. ДЖИНН.

РОЛАН. У нее нет балкона. И я, кажется, не испанец.

ПИТЕР. Кто тебе это сказал, что швейцарец менее страстен, чем испанец? Ты живешь стереотипами, мой дорогой! Взгляни на твоего протестантского отца… Он убил быка под восторженный вой толпы в Барселоне. Твой блудный папа вонзил бандерилью в его спину…

РОЛАН. Зачем?

ПИТЕР. Потому что я был тореро. Было и такое в моей жизни.

РОЛАН. Ты?!

ПИТЕР. Да, я. Но тебе ведь это неинтересно. Уже тает снег, и скоро побегут ручьи.

РОЛАН. Ты уверен, что ты — швейцарец?

ПИТЕР. Больше, чем ты. И вместе с тем я пел под балконом. На Владимирском проспекте.

ДЖИНН. Это где?

ПИТЕР. В Ленинграде… По центру громыхали трамваи, повсюду стояли очереди, а я стоял и пел под этим балконом, полном картошки, кислой капусты и мороженых яблок… И ко мне выходил Иван Петрович…

ДЖИНН. Иван Петрович… Это девушка, которой вы пели?

ПИТЕР. Иван Петрович был отставным капитаном. Грузным, усатым, без ноги. Он махал мне рукой, говорил мне «бонжур».

ДЖИНН. Зачем вы пели отставному капитану?

ПИТЕР. Чтобы он позвал ее.

ДЖИНН. Она была его дочерью?

ПИТЕР. Почему вы так подумали?

ДЖИНН. Но они же жили в одной квартире.

ПИТЕР. В этой квартире жило население небольшой деревни. Двадцать девять человек размещалось в ней. Потому что это была коммунальная квартира, ДЖИНН. Двадцать девять человек — и одна кухня, один туалет и один балкон, который принадлежал Ивану Петровичу. И отставной капитан звал ее, она выходила на балкон и я пел, пока не приходил лейтенант милиции Угрюмов… А тут нет лейтенантов — и ты не поешь, Вася.

ДЖИНН. Может, именно поэтому?..

ПИТЕР. Вася, у меня к тебе маленькая просьба.

РОЛАН. Папа… не надо, я тебя прошу.

ПИТЕР. Но ты же еще не знаешь, какая!

РОЛАН. И все-таки не надо…

ПИТЕР. Ты, оказывается, знаешь меня… Ну, давай, приступай…

РОЛАН. К чему?

ПИТЕР. А я думал, что ты понял.

РОЛАН. Н-нет.

ПИТЕР. Спой! Сейчас ДЖИНН выйдет на балкон, ты — под, и пой. ДЖИНН, вы не против?

ДЖИНН. Я уже иду.

ПИТЕР. (РОЛАНУ) Ну, а ты? Поторапливайся!

РОЛАН. Папа, я не умею петь.

ДЖИНН. (с балкона). Вася, я жду… Долго ты там?

РОЛАН. Меня зовут РОЛАН! И сядь на место. На балконе холодно. Ты простынешь.

ПИТЕР. Ерунда! В Ленинграде было холоднее. Романс согревает, кровь начинает кипеть на морозе!.. Вася, что ты будешь петь?

РОЛАН. Ничего!

ПИТЕР. Ты с ума сошел! Девушка — на балконе. Когда девушка на балконе — надо петь!

РОЛАН. И, несмотря на это, я не буду петь, папа.

ПИТЕР. Вася, ты идешь против законов любви. Всегда мужчина начинает петь — и она появляется на балконе, а тут — она уже на балконе, а тебя еще нет под. Иди, иди! (подталкивает его).

РОЛАН не двигается и разваливается в кресле.

ДЖИНН. (с балкона). Ну, где ты там? Где романс?

ПИТЕР. (тихо). Ну, что ж, придется мне. (громче) Сейчас, сейчас!

Он немного поправляет волосы, откидывает голову и выходит. РОЛАН остается в кресле. Он смотрит на горы, на начинающее заходить солнце и на ДЖИНН, стоящую на балконе. И вдруг снизу начинает звучать романс. Чуть хрипловатый, чуть печальный голос поет.

ПИТЕР поет, ДЖИНН слушает, РОЛАН неподвижно сидит в кресле, и красное солнце все больше и больше уходит за Альпы. Потом РОЛАН поднимается, выходит на балкон, встает рядом с ДЖИНН, и оба они слушают пение блудного папы.

Наконец, романс кончается, и на балкон летит букет цветов.

ДЖИНН. (удивленно). Откуда?

ПИТЕР. От меня.

ДЖИНН. Спасибо.

ДЖИНН и РОЛАН уходят с балкона, входят в комнату, и тут же появляется ПИТЕР.

ДЖИНН. Можно, я вас поцелую, ПИТЕР?

ПИТЕР. Что значит — можно? Нужно! После романса надо целовать!

ДЖИНН целует ПИТЕРА.

ДЖИНН. Улана звали ПИТЕР. А как звали красавицу?

ПИТЕР. Красавицу звали Света.

ДЖИНН. Странное имя.

ПИТЕР. Потому что она жила в странной стране. И улана звали не Питер, а Петя… Петя и Света… Никто больше меня так не называл. Никто… Я просил, умолял этого шалопая — называй меня Петя… Но он не хочет. Я ему говорил: «Ведь я зову тебя Вася. Почему ты не хочешь?» Но он только рычал в ответ… И вот уже много лет, как никто не зовет меня Петей…