— Неважно, — ответил президент. — Это приказ.

— Ладно. Значит, ты с ней снова встречаешься? — спросил министр, явно задетый тем, что узнал об этом только сейчас.

Брошенный на него взгляд дал ему понять, что переходить эту границу, охраняемую даже от него, не следует.

— Я встречаюсь с кем хочу, — сказал президент. — Вопрос не об этом. Мне надо знать все, что она делала за последние годы, с кем общалась, как живет, имена друзей, расходы — все!

Это можно было выяснить, но все же если бы он сказал — зачем?..

Министр ушел, выслушав рассказ о событиях минувшей ночи, снабженный деталями, которые по его просьбе выяснила у Клер секретарь президента: цвет, форму и, если известно, название фирмы, изготовившей сумочку, подробный перечень содержимого сумочки и красного бумажника, а также имена людей, которые могли знать о том, что в тот вечер у нее была с собой крупная сумма денег.

Что же касается самого письма…

— Несколько строк, написанных мной лично, — сказал президент, — которые ни у кого не должны оказаться в руках!

Последующие дни принесли массу неприятностей мелким жуликам и оказались весьма удачными для полиции. Одна подобранная в кинотеатре сумочка содержала список адресов, позволивших найти убийцу двух женщин, а другая — выйти на крупного мошенника.

С полсотни парижанок, носящих сумочки, похожие на описанную Клер, были вынуждены предъявить свои документы в полиции. Одной из них это весьма не понравилось, и она написала в вечернюю газету. Другая попробовала скрыться — в сумочке оказался револьвер калибра 7,65. Был также найден бриллиант, украденный накануне у известного ювелира женой банкира, пригрозившей, что покончит с собой.

В пятницу вечером, когда Клер заканчивала сборы в дорогу, ей позвонил министр внутренних дел и попросил принять его на несколько минут.

— Я знаю, что вы завтра утром улетаете в Нью-Йорк, но если позволите, я могу заехать немедленно.

Она согласилась, не успев удивиться, что тому известно о ее отъезде. Натянула платье, взбила челку и немного прибрала в большой комнате, которую обставила так, чтобы в организованном беспорядке держать под рукой все нужное для повседневной жизни, отдалив только столик для рисования и полки с рабочими документами. Долгое время эти стены украшали одни афиши, пока успех ее тканей и набивных изделий не позволил купить сначала одну хорошую картину, затем вторую, повергшую ее мать в великое изумление.

Она наполнила судок льдом — этим делом когда-то, оставаясь ужинать, занимался министр внутренних дел, прозванный ею Поллуксом, неизменно бубня при этом, что ему пора, что его ждет Жанна. Засидевшимся гостям Клер готовила невероятные блюда, сервируя стол на кухне.

В конце концов, когда подросли дети, Жанна развелась с ним, повторяя, что можно ревновать мужа к женщине, но не к политике, и пожелав всяческих радостей своей преемнице. Однако Поллукс никем не заменил ее, поняв с годами, что хорошей секретарши и верной прислуги, единолично заправляющей хозяйством, ему вполне достаточно, а остальные супружеские обязанности куда лучше исполняют другие дамы, к которым он мог приезжать в любое время или вовсе не приезжать, если его задерживал Кастор, не подвергаясь при этом головомойке…

Ожидая в глубине одной из тех мрачных зал, в которых в провинции проводятся собрания, Клер доставала блокнот и рисовала Поллукса и Кастора эдакими воробьями, летевшими на помощь терпящим бедствие, или повисшими на ветках грушами, либо убивающими Линсея, которому она придавала облик их противника.

— Почему воробьи? — спрашивал Кастор, который охотнее увидел бы себя в облике орла. — Почему груша?

Миф о Касторе и Поллуксе, который она напомнила, понравился ему лишь наполовину, ибо Поллукс был сыном Зевса, тогда как Кастор… Однако нескольких минут развлечений ему было вполне достаточно, и он убегал к телефону, не дослушав до конца легенду о Диоскурах или какую-нибудь другую, в которой опять был запечатлен на бумаге.

Поллукс… Неужели он стал таким же надутым, как тот? Ожидая, она развеселилась, нарисовав их обоих павлинами, восхищенно взирающими на свои перья, но сходство, которое она прежде улавливала так легко, на сей раз не давалось ей.

Зазвонил звонок. Она скомкала бумажку и бросила ее в Красавчика…

За десять лет он изменился тоже, но меньше, чем Кастор. Был похож на прежнего, только поседевшего Поллукса. Высокий, худой, с тонкими руками, заброшенными за спину, он сохранил облик молодого Поллукса, позирующего больше, чем ему хочется, складывающегося вдвое, когда надо встать, и склоняющего голову в сторону собеседников, которые неизменно были ниже его ростом.

Клер показалось, что он в том же, прежнем сером костюме и в черном галстуке — на удивление сохранившемся, несмотря на прошедшее время. С помощью хорошего портного Кастор обрел своего рода лощеное величие, тогда как в прежние времена носил пиджак, который всегда морщил на спине.

Естественно, в глазах Поллукса она осталась «малышкой Клер», столько лет в молодости потерявшей в ожидании: в провинциальной гостинице, на трибунах Национального собрания, в задней комнате ресторана, в машине. Кто-то приходил или звонил, предупреждая, что Кастор задержится, но непременно придет. Она благодарила и возвращалась к прерванному чтению.

Подчас роль любезного посланника выполнял Поллукс, отдававший дань терпению молодой девушки. Всегда ровное настроение, легкий характер. Он был знаком и с другими симпатиями Кастора, которых тот бросал, а ему приходилось их утешать.

То, что синеглазая «малышка Клер» безропотно соглашалась на такое существование, навязанное ей Кастором, волновало Поллукса в те редкие минуты, когда у него было время об этом думать.

Разговаривала она мало и редко впустую, знала массу вещей: происхождение звезд, названия планет, умела поболтать с детьми… Однажды, когда секретарь Кастора тщетно пытался отыскать и проверить по первоисточнику фразу Фукидида, которой хотел украсить речь патрона, обращенную к преподавателям университета, Клер пришла ему на помощь, сказав, что это цитата из «Пелопонесской войны». Правда, она путала Жюля Ферри с Жюлем Гедом, говоря, что в любом случае это названия улиц.

Теперь ее имя постоянно встречалось в модных журналах. Поллукс посчитал нужным поздравить ее с успехом. Кто бы мог подумать, что ей удастся так преуспеть!

Ох, уж этот дорогой Поллукс! Он что, вообразил ее безутешной Ариадной, брошенной на краю пропасти?

Улыбаясь, он признался, что именно так и думал. Только вот не считал произнесенное ею слово точным.

— «Брошенной»? — подсказала ему Клер. — Как видите, я нашла силы.

Поллукс сделал вид, что восхищен Красавчиком, который позволил ему почесать себя за ушком. Затем они приступили к делу. Браслет Клер был обнаружен старой дамой, утверждавшей, что она нашла его на улице, и передан в комиссариат 6-го округа. Вблизи места нападения были найдены также разбросанные и истоптанные документы Клер.

Один из коммерсантов сказал, что раздавил авторучку, поднимая жалюзи своей лавки. Но никто и в глаза не видел красного бумажника. Можно ли по нему установить владельца? Нет. По содержимому? Тоже нет. Там лежало письмо с фирменным знаком токийского отеля. Если определить почерк писавшего…

Начиная с воскресенья в нескольких газетах появятся объявления с обещанием хорошего вознаграждения тому, что доставит старый, не имеющий ценности бумажник, который «дорог, как память». Посмотрим, что получится. Не надо ничем пренебрегать.

Не хочет ли Клер еще что-нибудь сказать? Ей ничего не приходит на память? Нет, ей нечего добавить к сказанному…

Зазвонил телефон. Мать Клер умоляла ее, раз она летит самолетом, надеть медальон, охраняющий жизнь бесстрашных пассажиров. Куда подевался этот медальон? Остался в сумочке — она совсем о нем забыла, когда перечисляла находившиеся там предметы. Всегда что-нибудь да позабудешь!