Тихій весенній день. Послѣобѣденный часъ. Солнышко неутомимо разливаетъ свѣтъ и тепло. Ока, озолоченная солнечнымъ свѣтомъ, ярко блеститъ — переливается, тихо катя свои воды. Медленно ползутъ по ней разныя суденышки, смотрятся въ нее, какъ въ зеркало, высокія горы праваго берега и низменный песчаный луговой берегъ, поросшій кое-гдѣ зелеными соснами.

Въ Дуденевскомъ затонѣ шумъ, грохотъ, галдежъ, горячая работа. У берега стоитъ около тридцати баржъ, груженыхъ корьемъ. Выгрузчики, мужчины и женщины, одѣтые въ рваную одежду, обутые въ кожаные опорки или лыковые ступни и лапти, сносятъ корье на берегъ на носилкахъ, накладывая на нихъ пудовъ по пяти, по восьми. На берегу стоятъ около двадцати вѣсовъ. Выгрузчики взвѣшиваютъ снятое съ судна корье, складываютъ его въ сторонку. Тамъ его забираютъ возчики, накладываютъ на телѣги по двадцати-шести-пудовому возу и везутъ въ село Богородское (верстъ на восемь), получая за это по рублю, но полутора рубля съ воза. На берегу около 500 выгрузчиковъ и 300 возчиковъ. Ежедневно выгружается и отправляется въ Богородское около 20000 пудовъ.

Шумно на берегу. Стучатъ и скрипятъ телѣги, звякаютъ вѣсы, фырчатъ и ржутъ лошади, кричатъ и переругиваются возчики и выгрузчики, хихикаютъ бабы; судовщики, корьевладѣльцы и ихъ приказчики и пріемщики зазываютъ возчиковъ, всякій къ своимъ вѣсамъ, обѣщая повышенную провозную плату. Береговой староста исправляетъ вновь прилаженные вѣсы; подрядчикъ выгрузчиковъ грубо ругается, урезонивая пару выгрузчиковъ, безвременно закурившихъ. Общественный контролеръ, высокій молодой человѣкъ, въ шляпѣ и пенснэ, ходитъ отъ вѣсовъ къ вѣсамъ, съ карандашомъ и тетрадкою въ рукахъ, записывая законченную выгрузку.

Нѣсколько въ сторонѣ, на высокомъ бунту бревенчака лѣса, сидятъ два мальчугана. Одному лѣтъ четырнадцать, другому около двѣнадцати. Первый одѣтъ въ дырявую соломенную шляпу, старую заплатанную синюю рубаху и рубчиковые черные штаны съ продранными колѣнками; другой — въ черной замазанной фуражкѣ, грязной кумачевой рубахѣ и въ штанахъ изъ такъ называемой «шутовой кожи». Оба мальчика босы; ноги и руки ихъ покрыты грязью и всѣ въ ссадинахъ.

Тотъ мальчуганъ, что постарше, вынимаетъ изъ кармана пачку «персичана», извлекаетъ изъ нея одну папиросу и закуриваетъ.

— Ванька, дай папиросочку, — проситъ у него товарищъ, у котораго слюнки текутъ при видѣ цѣлой пачки.

— Ишь, папиросочку! — возражаетъ Ванька. Уменъ больно, будетъ съ тебя и окурка…

Ванька съ наслажденіемъ затягивается папиросой, а Мишакъ смотритъ на него съ завистью.

— Много насбиралъ нынче корья? — спрашиваетъ Ванька, сплевывая, какъ опытный куритель, съ присвистомъ, далеко въ сторону.

— Насбиралъ съ полпуда…

— Мало. Плохой сбирунъ…

— А ты, чай, больше насбиралъ!

— Конечно.

— А сколь?

— Пудъ десять фунтовъ продалъ Кривицкому, да съ полпуда въ кустахъ спряталъ.

— Ну, ты много изъ возовъ теребишь!..

— А безъ этого ничего и не насбираешь…

Тутъ Ванька передалъ папиросу Мишкѣ.

— Вчера я насбиралъ ровно три пуда и продалъ Кривицкому по сорокъ копеекъ за пудъ, значитъ, на рубль двадцать копеекъ.

— Здорово ты заработываешь, точно мужикъ, — молвилъ Мишка, попыхивая папиросой.

— За то и трачу много! — самодовольно заявилъ Ванька: я, братъ, каждый день булки ѣмъ, колбасу, воблу, «зерновъ» покупаю, баварскаго квасу, а иногда и пива или водки!..

Чувствуя превосходство Ваньки, Мишка помолчалъ, а потомъ замѣтилъ:

— Пиво и я пилъ. Водки вотъ не пробовалъ, сказываютъ, горькая она?..

— Это только спервоначалу, а потомъ важно выходитъ. Въ нутрѣ малость жжетъ, а въ головѣ весело становится…

Пауза.

Мишка бросилъ докуренную папиросу на землю и сказалъ:

— Айда купаться.

— Нѣтъ, не пойду. Недосугъ. Сбирать и дергать нужно. Видишь, ѣдетъ съ корьемъ какой-то ротозѣй. Пойдемъ, подергаемъ изъ его воза…

— Пойдемъ.

И оба соскочили съ бунта и побѣжали…

На пути отъ Дуденевскаго затона до с. Богородскаго много валяется корья, упавшаго съ возовъ. И вотъ изъ с. Дуденева и изъ деревень Заозерья и Сокола выходятъ мальчики и дѣвочки, которые и сбираютъ это упавшее корье. Сбируны — дѣти крестьянъ, бобылей и бобылокъ, бѣдные, голодающіе. Насбиранное корье они тотчасъ же продаютъ скупщикамъ и на вырученныя деньги покупаютъ, что имъ вздумается. Многія дѣти вырученныя деньги приносятъ домой, но такіе, какъ Ванька, совершенно забываютъ домъ и домашнихъ и на добытыя деньги живутъ обособленной жизнью, домой и носа не показывая. Такіе не удовлетворяются однимъ собираніемъ — они воровски дергаютъ корье прямо изъ возовъ; получаютъ, конечно, за дерганье лупцовки, но не унимаются. На добытыя, такимъ образомъ, деньги они сладко ѣдятъ, курятъ, пьянствуютъ и даже развратничаютъ съ подростками сбируньями… Ихъ пробовали унимать: въ затонъ и на весь путь до Богородскаго ставились полицейскіе и другіе сторожа, предотвращающіе дерганье изъ возовъ; и не могли унять воришекъ: они дергали наскокомъ и убѣгали. И ихъ не могли найти и поймать…

Вотъ во взвозъ поднимаются три лошади, везущія корье. Наряду съ передней лошадью идетъ какай-то хворый мужичекъ. Онъ понукаетъ лошадь, но тщетно. Взвозъ крутъ, возъ тяжелъ, замореная лошадка то и дѣло останавливается; и когда она останавливается, возъ раскатывается и тянетъ ее назадъ.

Тутъ къ мужику подбѣгаетъ сбирунъ Мишка. Говоритъ мужику.

— Дяденька, я стану подкладывать подъ колесо камень, чтобы телѣга не катилась назадъ.

— Подкладывай.

— А дашь мнѣ за это пучекъ корья?

— Дамъ.

Тутъ Мишка беретъ голышъ, и, когда лошадь останавливается, онъ подкладываетъ голышъ подъ заднее колесо телѣги, и возъ уже не катится назадъ, стоитъ на мѣстѣ.

— Н-но, н-но, ми-ла-ай! Немного осталось. Скоро выберемся на ровное мѣсто, — поощряетъ мужикъ свою клячу.

А Мишка, той порою выхватываетъ изъ воза пучокъ, другой, третій… Бросаетъ ихъ въ сторону, въ кусты, и въ слѣдующую остановку клячи также подкладываетъ подъ колесо голышъ, точно ни въ чемъ невиноватый.

Кляча, наконецъ, выползаетъ на ровное мѣсто и мужикъ даетъ Мишкѣ пучекъ корья фунтовъ въ пять или около.

Мишка бѣжитъ перепрятать похищенные съ воза пучки и потомъ направляется къ другому возу.

За этимъ возомъ идетъ Ванька. Онъ не подкладываетъ камня. Онъ не любитъ прислуживать. Онъ идетъ поодаль отъ воза, и когда возчикъ зазѣвается, Ванька, какъ коршунъ, подлетаетъ къ заду воза и сразу выдергиваетъ пучка три — четыре. Онъ изъ одного этого воза вытеребилъ около двухъ пудовъ.

Но вотъ возчикъ замѣтилъ его продѣлки, изловчился и ударилъ кнутомъ прямо по Ванькину лицу.

Ванька схватился за щеку и отскочилъ далеко въ сторону. Тутъ онъ схватилъ увѣсистый голышъ и такъ запустилъ его въ грудь возчика, что тотъ только крякнулъ.

Ванька и Мишка прячутся въ кусты.

Вечеръ.

Работа въ затонѣ кончена.

Ванька и Мишка забрались на гору, называемую «лѣтникомъ». У нихъ фунта два колбасы, три булки, двѣ бутылки баварскаго квасу и полбутылка водки.

Они расположились на зеленой лужайкѣ. Пьютъ и закусываютъ.

— Пей еще водки-то, — потчуетъ Ванька.

— Не хочется. Горька больно. Во рту и внутри жжетъ… — отказывается Мишка.

— Пей, ничего. Это отъ непривычки тебѣ она горькой кажется. Пей, привыкнешь… Давно бы тебѣ надо было сбирать вмѣстѣ со мной. Что ты тамъ водился съ разной мелюзгой: ничего не видѣлъ, не зналъ… Со мной — другое дѣло… Я тебя научу и пить и шуры-муры водить… Я вѣдь все знаю, всего испробовалъ…

Охмелѣвши, они поютъ — уродливо поютъ уличную пѣсню: