– Бедный Мордух!.. Ой-вай-вай!.. Бедный, бедный Мордух!..

Он бежал, еле переводя дух, вслух жалуясь и причитая, и от этого ему становилось как будто немного легче на душе. Город, проклятый город, где властвовали теперь насилие и ужас, и разорение, и смерть позорная и мучительная, – город остался назади. Мордух бежал теперь в поле. Его никто не слышал, как он причитал. Пейсы его тряслись; длинный изношенный сюртук развевался фалдами по ветру. Он бежал, беспорядочно махая руками; картуз его был сдвинут на затылок; его исхудалые щёки сводила по временам судорога; из глаз редкие слезинки выбегали и скатывались на усы и на бороду. Он бежал, пока ноги стали подкашиваться. Тогда он лёг на землю врастяжку и так, не двигаясь, пролежал несколько часов.

Не было дремоты, ни сна, но было оцепенение. Он не сознавал, что лежал долго, целые часы; не сознавал и того, когда и зачем он поднялся и сел, – он сделал это машинально.

Под ним была трава – душистая, сочная; над головою – вечернее небо – прозрачное, чистое; бледный месяц серебрится; над соседним леском поднялась яркая звезда; коростель кричит вдали. Тишиной, величием и миром веяло в природе.

Но Мордух ничего кругом не замечал: его душу надрывали нестерпимые муки.

– Будьте вы прокляты!.. О-о-о-о!.. Будьте вы прокляты!..

Потряс он кулаками по направлению к городу.

Если бы Мордух был сильный человек, если бы под властью его были полки воинов, – он в этот час, может быть, приказал бы истребить ненавистный город; велел бы грабить, ломать, щепать, громить имущество; велел бы на глазах у родителей взять двум воинам ребёнка за обе ножки и разорвать дитя пополам, и выбросить ещё трепещущие кровавые куски в окно; он велел бы насиловать дочерей и жён, а потом распарывать им животы и вырвав кишки, набивать животы пухом из подушек… И хохотать в это время, непременно хохотать, дьявольски хохотать!.. Он велел бы убивать мужчин, прибивать гвоздями к стене за руки и за ноги…

Око за око, зуб за зуб!..

Но Мордух был бессилен и мог только проклинать и жаловаться.

Ему послышались чьи-то шаги. Мордух оглянулся и увидел подходившего к нему пана Тычинского, ботаника, учителя; его Мордух знал, потому что занимался ремеслом лудильщика; побывал у него в руках и самовар пана Тычинского. Кроме того, слышал об этом пане Мордух, что он хороший, честный и добрый человек. В другое время Мордух поклонился бы пану Тычинскому, а теперь отвернулся.

Тычинский, полный человек лет тридцати пяти, подошёл тихо к Мордуху, сел возле него и осторожно положил около себя собранные растения для гербария.

– Здравствуй Мордух!.. Ты мне не отвечаешь?.. За что же ты на меня – то сердишься… или обижаешься?..

Мордух молчал.

– Ведь я тебе никакого зла не делал?..

– Ваши делали!.. – с ненавистью воскликнул Мордух.

– Наши?.. Ну, брат, – право же я не принадлежу ни к вашим, ни к нашим.

Мордух взглянул на пана Тычинского с удивлением.

– Я сам по себе, – пояснил ботаник, – и могу я отвечать только за свои собственные поступки… А я ничего дурного тебе не делал… И даже… хотя мне неприятно в этом признаваться, – но я должен сказать тебе, что пытался я и помешать злодействам, как мог… Но можно уговорить одного человека… А разве толпу, озверевшую, уговоришь?.. Зверь-толпа, – это самое ужасное, самое отвратительное на свете!..

Пан Тычинский взялся за голову.

– Очень дёшево я отделался… Однако, ты, Мордух, если хочешь, можешь посмотреть на моём теле здоровенные синяки… Об этом я для того тебе говорю, чтобы ты почувствовал ко мне некоторое доверие…

– Ну-ну… и зачем вам доверие бедного, несчастного еврея?

– Чтобы мы с тобой могли разговаривать по человечески. Слушай. Я ушёл оттуда, от тех ужасов только тогда, когда пришли солдаты… Я ушёл тогда из города и стал искать в поле растений для моего дела. Не спорилось у меня сегодня; видишь, как мало набрал… Вот – полынь… Знаешь ты это растение?..

– Я вижу, вы добрый пан и хотите развлечь мои мысли… Зачем мне знать вашу полынь?.. Если бы я был корова, – я бы её сожрал и был бы сыт… Но я человек, несчастный человек, и мне бесполезна ваша полынь…

– Коровы-то не очень её любят: она горька… Но это полезное растение: лекарство из него делают… Так-то всё в природе разумно устроено…

– О-о-о!.. Будь они прокляты!.. – простонал опять Мордух.

Пан Тычинский вздохнул:

– Когда Христос был распят на кресте, – он молился… Знаешь ли ты, как Он молился?

– Ну-ну… И что мне за дело? – пожал плечами Мордух.

– А вот послушай: Он молился так: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают».

– Ай-вай!.. Не знают!.. – воскликнул Мордух с ужасом, – а и знаете ли вы, пан Тычинский, что они сделали с моей семьёй, со всем моим имуществом?.. И что они сделали со мною?..

– Да, я знаю… Но отвечай мне, Мордух, пожалуйста, отвечай: знаешь ли ты, кто это сделал?..

– Ну-ну… Толпа…

– Какая толпа?.. Знаешь ли ты, какая?.. Это были всё тёмные, непросвещённые люди… И, может быть, даже им простится, потому что они не знают, что делают… Не они виноваты: невежество, тьма виновата!.. Давай, Мордух, молиться Богу, чтобы скорее прошла у нас тьма, чтобы наука широко разлилась по земле… чтобы просветились все… все!..

Мордух не всё слышал и не всё понял из того, что говорил ему теперь пан Тычинский. Мордух опять весь поглощён был своим личным горем. Но он почувствовал, как убедительно просил его пан: «Давай, Мордух, молиться», – и поднял Мордух к небу глаза, полные слёз.

Взглянул на небо и пан Тычинский.

И оба они, – еврей и христианин творили молитву Тому единому Богу, Которого каждый из них искал мыслью на этом вечно прекрасном небе, среди мерцавших звёзд.

А небо, это беспредельное пространство с непостижимым множеством миров, – небо смотрело на крошечную песчинку – землю; видело ли оно на этой песчинке двух молившихся о чём-то людей?..