Мгновение спустя вся толпа, толкаясь и мешая друг другу, хлынула через разбитые витрины внутрь. «Да здравствует эволюция! Эволюция — мать порядка!» — кажется, что-то вроде такого вырывалось у них при этом из глоток.
Вениамин Л. давно уже не пробовал на зуб никакой нормальной, свежей еды, только одни объедки из мусорных баков, и ноги непроизвольно повлекли его поближе к магазину. От мысли, какой вкуснятиной набит магазин, совершенно свободно доступный для проникновения, рот ему мгновенно наполнило горячей жаждущей слюной.
Навстречу погромщикам из глубины торгового зала, увидел Вениамин Л. в разбитое окно, выскочил хозяин магазина с ружьем в руках.
— Стой! Буду стрелять! — закричал он.
И действительно выстрелил. Предупредительно: вверх, в потолок.
Больше ему не удалось сделать ни единого выстрела. На него, вмиг опустившись на четыре конечности, бросилось сразу несколько погромщиков. Хозяин магазина рухнул под тяжестью их тел на пол и исчез под ними. Только прыгали, толкались, суясь мордами вниз, превратившись в единый живой клубок, повизгивающие погромщики.
Немного спустя один за одним они стали отрываться от клубка, подниматься в рост, и хозяин магазина снова открылся взгляду Вениамина Л. Одежда его была изодрана в клочья, торс, руки, плечи — все обнажено, и все это представляло сейчас сплошную рваную кровавую рану. Вместо лица было кровавое месиво. Вениамин Л. даже не сразу понял, что это лицо: шею хозяину магазина перегрызли до самого позвоночника, и голова его, вывернувшись вбок, лежала на плече — будто красный продолговатый мяч для игры в регби.
Страх, пробравший Вениамина Л. наждачным ознобом с пальцев ног до самой макушки, заставлял его кинуться прочь, убежать отсюда как можно дальше, но вожделение, которым пробило его при виде отверстого магазинного нутра, было сильнее страха. И вместо того, чтобы убегать, незаметно сам для себя он шажок за шажком продвигался к магазину ближе и ближе. Его буквально физически сотрясало от желания оказаться там, внутри. И он бы уже был там, если бы посередине торгового зала зримым напоминанием о возможном исходе его присоединения к погромщикам не лежал труп хозяина магазина.
Между тем, погромщики носились по магазину, набивая карманы понравившейся им снедью, откуда-то, наверно, из подсобных помещений, появились холщевые мешки, полиэтиленовые сумки, — набивали их, сгребая с полок все подряд. Время от времени то один, то другой подбегал к трупу хозяина магазина, опускался на все четыре конечности и, быстро работая языком, принимался слизывать засыхавшую кровь.
Затем, видимо, кто-то из них дал команду, и они все, волоча набитые мешки и сумки, бросились к окнам, начали выбираться наружу. Каждый старался пробиться вперед другого, получилась давка, кто-то напоролся на торчащий из рамы обрезок стекла, дико завизжал, на него заорали, чтоб заткнулся. Но он визжал, визжал, пихал своего соседа, чтобы тот пропустил его, и сосед, изогнувшись, укусил визжавшего в шею. Визжавший смолк от неожиданности, но в следующий миг набросился на обидчика, и шея того тотчас тоже окрасилась.
— Бросьте на хрен, сматываемся! — крикнули им, но эти двое уже ничего не слышали…
Они вцепились друг в друга, кусали, рвали когтями, набитые их сумки отлетели в сторону, из разорванных карманов вылетали наружу банки, пакеты, свертки. Кто из них был кто, уже было не понять, не разобрать. Остальные погромщики все выбрались на улицу, разбежались, таща свою поклажу, в разные стороны, исчезли из поля зрения, а эти все дрались, рвали друг друга, вывалились из окна на асфальт, и асфальт вокруг сделался мокр от крови. Один неожиданно поскользнулся, опрокинулся на спину, и его противник не упустил своей возможности. В тот же миг он оказался на упавшем, морда его утонула в оголившейся шее неудачника, раздался хруст раздираемых сухожилий…
Вениамин Л. впрыгнул в окно — победитель, покачиваясь от потери сил, еще собирал в сумки свою рассыпавшуюся добычу. Но один и в таком состоянии он теперь был не страшен.
Слюна, переполнявшая рот, просила схватить, ощутить языком, небом что-нибудь особое, что-то такое, что даст наслаждение, которое ни с чем невозможно будет сравнить, сотрясет организм до основ, достанет до дна всех чувств.
Вениамин Л. схватил с полки бутылку с соком — и отбросил. Нет, это было не то. Схватил целлофановую упаковку с нарезанным лоснящимся сыром, разодрал ее — и тоже отбросил. Сыр также был не то. Не то была нарезка ветчины в пакетиках, зеленые оливки в прозрачной пластмассовой банке, творог, сметана, йогурты… То есть все это было то, достанься Вениамину Л. эта еда в другое время, он бы схряпал ее — только летели ошметья от упаковок, но сейчас, здесь в магазине, где было столько всего… сейчас нужно было иное!
Мясо, громадными кусками, пластами антрекотов, лангетов, лежавшее в прозрачных витринах-холодильниках, — вот что ему было нужно. Вениамин Л. увидел это роскошество — и сразу все стало ясно.
Он подскочил к мясному прилавку, перемахнул через него, торопясь, обломав ноготь на указательном пальце, откинул в сторону створку, выцарапал изнутри первый попавшийся в руки кусок и впился в него зубами.
О, это было то, самое то. Наслаждение, пробившее Вениамина Л., достигло, казалось, каждой клетки его организма. Урча, задыхаясь, пузыря изо рта слюной, он рвал мясо на мелкие куски и, не жуя, глотал их. Как это было здорово — есть мясо не жуя. Просто восхитительно. Почему раньше, когда ему перепадало что-нибудь мясное, он не догадывался есть не жуя.
В соседней витрине лежала свинина. Вениамин Л. перебежал туда, распахнул створку, вытащил кусок шейки на кости и принялся за него.
Как в магазине появилась милиция, он не заметил. Вдруг вокруг затопали, загрохотали, он поднял глаза и увидел, что прямо на него несутся, перемахивая через прилавок, двое в форме. Рванулся от них в сторону, но бежать было некуда — стена, мгновение — и он уже лежал на полу, давясь непроглоченным куском мяса, и ему заворачивали за спину руки.
— Это не я, не я! — замычал он, осознавая с отчаянием, что труп хозяина магазина могут повесить на него. — Это все эти… не я!
Ответом ему было — удар тяжелым форменным ботинком по ребрам. И после короткого перерыва — еще один.
— Не гунди, падла! Попался — значит, попался!
Вениамин Л. осторожно, чтобы не получить нового пинка, вывернул голову, скосил глаза, чтобы увидеть вершителей своей судьбы, и его оглушило: милиционеры в пятнистой боевой форме были полулюдьми-полукрысами. Верхняя часть лица у них была совершенно крысиная, нос плавно переходил в верхнюю губу, жестко топырились в стороны крысиные метельчатые усы, а нижняя являла собой абсолютно человеческий подбородок. Словно они превращались из крыс в людей. Или наоборот: из людей в крыс. Вениамину Л. невольно вспомнился глава города в машине.
— Теперь поднимайся! — снова засадил ему ботинком по ребрам.
Потом, когда его выводили из магазина на улицу, держали с расставленными ногами около стены, везли на заднем сиденье джипа в участок, его били не переставая, и когда, наконец, толкнули за решетку в камеру, Вениамин Л. был одним вопящим перекрученным жгутом боли, а лицо у него, он чувствовал, превратилось в кровавую вспухшую лепешку.
— Коронно они тебя, — сказала, промакивая скомканным платком ему кровь, текущую из рассеченных бровей, соседка по камере — по-уличному накрашенная девица в профессионально короткой юбке. Поплевала на платок и продолжила ухаживать за ним. — Оборзели совсем после этого закона об эволюции.
— Какого такого закона? — прошевелил разбитыми губами Вениамин Л. Он насторожился. Тот разговор с хирургом, зашивавшим ему раны на руке, крепко сидел в памяти, и что же, выходит, закон, о котором говорил врач, принят?
— Того самого закона, — снова поплевала на платок девица. — Проголосовали, приняли, опубликовали — будто они высший этап эволюции. Они высший, мы низший, и что они хотят, то и делают.
— Но они же вроде бы… вот эти, которые меня… они не совсем эти, — проговорил Вениамин Л.
