Я улыбнулся при воспоминании о ней.

— Она, наверное, была милой, — сказала Одри. — Что случилось?

— Она собралась с осени учиться в университете Брауна, и я захотел изменить свои планы и последовать за ней туда. Мои родители это не одобрили. Я был принят в Гарвард, который закончил отец, и где по настоянию отца я должен был учиться. Во всяком случае, они были против наших отношений, так как ее семья была даже не из среднего класса, то есть по меркам нашей семьи – никто из Тьюксбери. На самом деле, ее родители были очень хорошими людьми, и я до сих пор общаюсь с ними. Это означает, что они все еще посылают мне открытки на Рождество.

Только лишь потому, что я считал, что она была прекрасным человеком и ее семья была замечательной, не означало, что она была приемлемой кандидатурой в глазах моих родителей. Тот факт, что она получила грант на обучение в Брауне по биологии, не позволил ей заработать очки в глазах моей семьи, так как у нее не было родословной. Родители хотели, чтобы я посещал Гарвард, и чтобы наши с ней отношения закончились. Я боролся со своей семьей все лето.

Однажды вечером Даниэль приехала ко мне, и мои родители повели себя ужасно по отношению к ней. По-настоящему жестоко. Они сказали ей, что она разрушила семью, пытаясь заставить меня следовать за ней в Браун. А ведь это была не ее идея, а моя. Но зная методы своих родителей, а я их знал очень хорошо, я просто сидел молча, потому что не было никакого смысла бороться. В итоге Даниэль впала в истерику и уехала.

Я сделал паузу.

— В тот же вечер она попала в аварию, Одри. По пути домой. Она умерла.

Одри сидела, держа меня за руку, и ее лицо было белым от шока.

— Мне так жаль — прошептала она, и на ее глазах заблестели слезы, как будто она была готова расплакаться из-за меня. — Ты не можешь винить себя за это. Она попала в аварию. Ты не виноват в этом.

— Я не сделал ничего, чтобы защитить ее в ту ночь. Мои родители сказали ей, что она неприемлема для нашей семьи. Это было похоже на то, что ее полностью выпотрошили. Она ушла, рыдая. Я никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал.

Память о том дне по-прежнему преследует меня.

— Была гроза, и, по словам полицейских, была плохая видимость. Ее машину занесло, и, вылетев с трассы, она врезалась в ограждение. Этого бы не произошло, если бы она была в нормальном состоянии, я это точно знаю. У нее была вся жизнь впереди. Я забрал ее.

— Джеймс, — произнесла она, и взяла мое лицо в свои руки. — Ты не можешь постоянно нести в себе это чувство вины. Это был несчастный случай. Да, она была расстроена, но это не твоя вина. Это твои родители должны были чувствовать себя ужасно из-за этого.

Я снова посмотрел в окно, пытаясь успокоить острую боль, которую я ощущал внутри себя каждый раз, как только думал о Даниэль. Столько тоски было внутри меня, что приносило еще и физическую боль.

— Моя мать сказала, что это судьба.

Мой голос прозвучал безжизненно даже для моих ушей.

— Она не сделала этого, — сказала Одри. — Пожалуйста, скажи, что это неправда.

Я пожал плечами.

— Она действовала должным образом, изображая скорбь на первых порах. Она сходила в похоронное бюро и говорила там правильные вещи. Она пожертвовала неприлично крупную сумму денег в стипендиальный фонд Даниэль, который учредили ее родители в память о ней. Моя мама — мастер устраивать шоу. Несмотря на это, я знал, что она испытала облегчение. И в последнее Рождество я напился в стельку и обвинил ее во всех грехах.

— И? — спросила Одри.

— И она сообщила, что мне, оказывается, повезло, что это удача для Престонов, и что это сама судьба дала мне путь к отступлению.

Острые иглы памяти страшной болью вонзились в меня и немного притупили неприкрытую ненависть к моей семье.

— А я считала, что моя мать — плохой человек. Невероятная чертова Селия, — сказала Одри.

Я переплел свои пальцы с ее.

— Она такая, — сказал я.

— Ты любил ее? — спросила Одри чуть позже.

Мы все еще сидели на диване. К этому времени мы уже кое-что сделали — отослали документы, и теперь, успокоившись, держались за руки, откинувшись на спинку дивана.

— Это было давно, но я знаю, что я сделал. Это была моя первая любовь. Ничего невозможно повторить, — сказал я. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она медленно кивнула, ее взгляд был устремлен в окно.

— Понимаю, Джеймс. Понимаю.

— На сегодняшний день хватит безнадеги.

Одри выпрямилась. Моя голова лежала на ее коленях, и она играла с моими волосами. Я не мог вспомнить, когда в последний раз с кем-то вот так сидел, болтая, и позволяя играть со своими волосами. Это можно было квалифицировать как значительное явление для меня, и это было именно так. И это особое событие для меня продолжалось с последнего ланча.

— Ты голодна? — спросил я.

— Я всегда голодна.

Я сел и улыбнулся ей.

— Я тоже. Почему бы нам просто не спуститься вниз на улицу? Посидеть наружи, перекусить и выпить немного вина?

— Звучит заманчиво.

Она поцеловала меня в нос и собралась встать, но я остановил ее, схватив за руки.

— Спасибо, что выслушал меня сегодня, — сказал я. — Я никогда ни с кем не говорил о том, что произошло тогда. Я не рассказывал об этом даже Коулу. Это то, что я спрятал глубоко в себе давным-давно. Ты первый человек, с которым я почувствовал себя настолько комфортно, что смог поговорить об этом.

Я заправил ей волосы за ушко.

Она улыбнулась мне, краснея от удовольствия.

— Спасибо тебе за то, что сделал для меня сегодня, хотя я собираюсь вернуть тебе все деньги, и спасибо за то, что доверяешь мне настолько, что рассказал о Даниэль. Ты можешь доверять мне, Джеймс, — сказала она и переплела наши пальцы. — Ты показал мне, что прикрываешь мою спину. Я — твоя. Ты должен это знать.

Я наклонился и поцеловал ее, пробуя на вкус ее сладкий рот. Все было так, словно больше ничего не имело для меня никакого значения. Мой бизнес, оставшийся в Калифорнии, был уже для меня на втором плане, словно это было в какой-то другой жизни. Все те заботы, тот ритм жизни сейчас были далеки от меня. Я даже не позвонил сегодня своей помощнице Молли. Все, что волновало меня в данный момент, была Одри. Я же был сильно обеспокоен тем, насколько кошмарно будет вести себя моя семья за исключением Тода. Я уже мог точно сказать, что Тод догадывался о том, что Одри значит для меня.

— Пойдем кушать. Сегодня прекрасный день.

— Подожди, — сказал я, не готовый еще отпустить ее от себя. — Мне кое-что нужно от тебя для начала.

Я снова поцеловал ее, и наши языки переплелись, и как только это произошло, я тут же стал твердым,

Это была неизведанная для меня территория. Разумеется, речь не шла об эрекции. Смысл был в том, что сейчас секс был не всем, что мне было нужно. Я нуждался в ней, и я не знал, что мне с этим делать. Я не мог четко сформулировать, что мне нужно на ближайшее будущее. Я не знал, как попросить ее.

Но Одри точно знала, что делать. Она показала мне, что она также нуждалась во мне, как и я в ней.

Она медленно поднялась и оседлала меня, ничего не сказав, Одри стремительно сняла с меня рубашку, поцеловав меня с какой-то крайней настойчивостью, которую я не замечал у нее раньше. Она встала, и я, не говоря не слова, стянул с нее легинсы, а затем расстегнул свои штаны, приподнявшись и стащив их с себя.

Она опустилась передо мной. Я пробежался руками вниз по ее красивой, гладкой коже, и она взяла мой член в рот, начав облизывать и посасывать его. Я откинулся назад, потрясенный от переполнявших меня ощущений. Она взяла меня почти целиком и стала сосать изо всех сил.

— Боже мой, Одри.

Я откинул голову назад на спинку дивана, и чуть моментально не кончил ей в рот. Я застонал, желая заполнить ее собой. Она выписывала круги своим языком на моем конце и поглаживала мои отяжелевшие шары.

— Ох, твою мать, да. Как хорошо.

Поймав момент, мои пальцы сжали ее волосы. Я почти жестко кончил в ее рот, но это все же было не то, чего я хотел. Я желал ее. Я жаждал доставить ей наслаждение.