Но разум всегда показывает человеку, что благо и жизнь не заключаются в удовлетворении его плотских нужд. Разумение неудержимо влечет человека к тому благу и той жизни, которые свойственны ему и которые не умещаются в его отдельном плотском существовании.
Обыкновенно думают и говорят, что когда человек отказывается от своего плотского блага, то он совершает подвиг. В действительности же это не есть ни достоинство, ни подвиг, потому что в этих случаях человек не может сделать иначе. Когда человек понял всю невозможность и призрачность плотского блага, когда он понял, что истинно и прочно только то благо, на которое указывает его разумение, то он непременно отрекается от блага своего отдельного плотского существования.
Для животного жизнь есть только то, что увеличивает благо его тела. Но для человека – как раз наоборот. Такая деятельность человека, которая имеет целью достижение только плотского блага, не есть истинная человеческая жизнь.
Животное не обладает тем разумом, который показывает ему всю бедственность и непрочность его существования, и потому для него высшая цель жизни заключается в благе своего тела и в продолжении своего рода. Человеку же его разумение раскрывает истинное, духовное благо его жизни, которое не совпадает с его плотским благом.
Для человека плотская жизнь служит только ступенью, с которой он должен подняться выше для достижения истинного духовного блага, которое совсем не зависит от блага его тела.
Принято считать, будто для человека жизнь его есть кусок времени от рождения и до смерти его тела. Но это не есть жизнь человеческая; это только плотское существование человека. Жизнь же человеческая есть нечто такое, что только проявляется в плотском существовании, точно так же, как жизнь животная есть нечто такое, что только проявляется в существовании вещества.
Человек сначала думает, что цель его жизни заключается в удовлетворении требований его собственного плотского существа. И думает он так потому, что цель эта ему видна и понятна.
Другая же цель жизни, на которую указывает ему его разумение, кажется человеку непонятной, потому что она невидима. И человеку сначала страшно отказаться от видимого и отдаться невидимому.
Человеку кажутся просты и ясны требования его плотской жизни, которые исполняются сами собою и видимы и на себе и на других. Новые же, невидимые требования разумения кажутся человеку излишними, и удовлетворение их кажется ему сложным и неясным, потому что оно не делается само собою, а надо его совершать самому. Страшно и жутко отречься от прежнего ясного понятия о жизни и отдаться новому, еще смутному пониманию ее, как страшно и жутко было бы ребенку рожаться, если бы он мог чувствовать свое рождение, – но делать нечего, когда очевидно, что видимое представление плотского существования непременно кончается смертью, а невидимое сознание духа одно имеет жизнь.
Глава
13. Плотское существование есть орудие жизни
.
Никакие рассуждения ведь не могут скрыть от человека той очевидной, несомненной истины, что его плотская жизнь непременно погибает, приближается к смерти, и что потому в его плотском существовании не может быть истинной жизни.
Человек видит, что его плотское существо от рождения и детства до старости и смерти постоянно тратится и убывает и неизбежно кончается смертью. А, между тем, человек, полагающий свою жизнь в своем плотском существовании, постоянно желает, чтобы это его отдельное существование не прекращалось, но, напротив, всё дальше продолжалось. И потому такой человек как бы раздваивается. Он постоянно страдает и испытывает на себе зло, тогда как единственный смысл его жизни есть стремление к благу.
И потому отречение от блага плотского существования есть закон жизни человеческой. Если человек не исполняет этого закона свободно, подчиняясь своему разумению, то закон этот совершается в нем насильно при его плотской смерти, когда он от тяжести страданий будет желать одного: избавиться от мучительного сознания своего погибающего плотского существования и перейти в другой вид существования.
Вступление в жизнь и сама жизнь человека подобна тому, что совершается с лошадью, которую хозяин выводит из конюшни и впрягает. Когда лошадь выходит из конюшни, видит свет и чует свободу, то ей кажется, что в этой свободе и заключается ее жизнь; но ее впрягают и трогают. Она чует за собой тяжесть и, если она думает, что жизнь ее в том, чтобы бегать на свободе, она начинает биться, падает, убивается иногда. Но если она не убьется, ей только два выхода: или она пойдет и повезет, и увидит, что тяжесть не велика, и езда не мука, а радость; или отобьется от рук, и тогда хозяин сведет ее на рушильное колесо, привяжет арканом к стене, колесо завертится под ней, и она будет ходить в темноте на одном месте, страдая, но ее силы не пропадут даром: она сделает свою невольную работу, и закон исполнится и на ней. Разница будет только в том, что первая лошадь будет работать радостно, а другая невольно и мучительно.
«Но для чего дано мне это мое тело, если я, человек, должен отречься от наслаждений плотской жизни, чтобы получить истинную жизнь?» Так говорят люди, признающие свое плотское существование настоящей и единственной своею жизнью.
Плотское существование, в котором застает себя человек, и которое он призван подчинять своему разумению, есть не преграда, но орудие, которым он работает. Плотское существование для человека – это лопата, которая дана разумному существу для того, чтобы ею копать и, копая, тупить ее и точить, тратить, а не очищать и хранить. Это талант, данный ему для прироста, а не для хранения. «И кто хочет жизнь свою сберечь, тот потеряет ее. И кто потеряет жизнь свою ради Меня, тот обретет ее».
В этих словах сказано, что сберечь нельзя то, что должно погибнуть и не переставая погибает, – а что только отрекаясь от того, что погибнет и должно погибнуть, т. е. от нашей плотской жизни, мы получаем нашу истинную жизнь, которая не погибает и не может погибнуть. Сказано то, что истинная жизнь наша начинается только тогда, когда мы перестаем считать жизнью то, что не было и не могло быть для нас жизнью, наше плотское существование. Сказано то, что тот, кто будет только беречь лопату, данную ему для приготовления себе пищи, которая поддерживает жизнь, – тот, сберегши лопату, потеряет и пищу, и жизнь.
Глава
14. «Должно вам родиться снова», сказал Христос. Не то, чтобы человеку кто-нибудь велел родиться, но человек неизбежно приведен к этому. Чтобы иметь жизнь, ему нужно вновь родиться в этом существовании духовным разумением.
Человеку дано разумение с тем, чтобы он положил жизнь в том благе, которое открывается ему разумением. Тот, кто в этом благе положил жизнь, тот имеет жизнь; тот же, кто не полагает в нем жизни, а полагает ее в благе плотского существования, тот этим самым лишает себя жизни. В этом состоит объяснение жизни, данное Христом.
Те люди, которые признают жизнью свое стремление к плотскому благу, слышат эти слова и не то, что не признают, а не понимают, не могут понимать их. Им кажутся эти слова или ничего не значащими, или значащими очень мало, означающими некоторое, напущенное на себя, чувствительное настроение. Они не могут понимать значения этих слов, объясняющих такое состояние, которое им недоступно, как не могло бы сухое, непроросшее семя понимать состояние семени, отсыревшего уже и наклюнувшегося. Для сухих зерен то солнце, которое светит на рождающееся к жизни семя, не имеет никакого особенного значения: но для наклюнувшегося семени оно есть причина рождения к жизни. Точно так же для таких людей, которые не дожили еще до внутреннего несообразия между плотскою жизнью и духовным разумением, свет солнца разума не имеет никакого особенного значения. Солнце оживляет только тех, в ком зародилась уже жизнь.