Возможность переходить и переѣзжать съ мѣста на мѣсто, видѣть тѣхъ людей, которые ему нравятся – наслажденіе, тюрьма – страданіе. Состояніе, при которомъ нигдѣ ничего не болитъ, и человѣкъ чувствуетъ незадержанную ничѣмъ дѣятельность своего тѣла – наслажденіе. Завалившійся на животъ вагонъ – страданіе.

Но такъ же, какъ для человѣка, понимающаго свою жизнь въ подчиненіи личности разуму, не можетъ быть наслажденіемъ его богатство, т. е. средство потворствовать своей личности и утверждать ее, какъ не можетъ быть наслажденіемъ свобода передвиженія и видъ тѣхъ или другихъ людей, какъ не можетъ быть наслажденіемъ сознаніе жизненности своего тѣла, такъ не можетъ быть и страданіемъ состояніе противуположное этимъ наслажденіямъ. Ни въ одномъ изъ этихъ случаевъ нѣтъ ничего такого, чтобы препятствовало теченію разумной и любовной жизни, какъ ее понимаетъ такой человѣкъ или хоть сколько-нибудь нарушало ее. То, что онъ, прежде богатый, лишенъ возможности ѣсть много и грѣться, когда хочется тѣлу, и состарѣлся и заболѣлъ, все это для него только условія, давнымъ давно извѣстныя и ожидаемыя и привѣтствуемыя имъ, какъ облегчающія для него дѣло его жизни – подчиненіе личности закону разума. То же и съ заключеннымъ. Страданія его вытекаютъ изъ представленія о томъ, что его тѣлу надобно бы и можно бы быть свободнымъ. Но для человѣка, полагающаго жизнь въ подчиненіи закону разума, нисколько не важна внѣшняя свобода или несвобода его тѣла. Для него важно подчиненіе его тѣла закону разума, a подчиненіе точно такъ же иногда еще и болѣе возможно въ тюрьмѣ, чѣмъ на свободѣ. 6000 пудовъ лежитъ на животѣ человѣка, раздавивъ его, какъ это ужасно? Но что же тутъ болѣе ужаснаго, чѣмъ то, чему мы, какъ говорятъ, подлежимъ и подвергаемся каждую секунду – залетитъ одна изъ билліоновъ летающихъ бактерій, и я безъ 6000 пудовъ буду точно также лежать и также умру. Но вотъ> Кондукторъ въ столкновеніи поѣздовъ прижатъ къ паровику и паръ выжигаетъ ему внутренности. На кораблѣ люди поѣдаютъ другъ друга и медленно умираютъ отъ голода. На пыткѣ выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу, человѣкъ похороненъ живой и просыпается въ гробу.

Развѣ это не положительное зло и такое несомнѣнное, что никакія разсужденія не могутъ уменьшить его? Вотъ это то ужасно, говорятъ люди, точно какъ будто прямо изъ рая, изъ того мѣста, гдѣ они никогда не видали и не производили страданій. Точно страданія, которыя они сами производятъ и сами испытываютъ и воображаютъ великая не только новость, но и неожиданность. Когда они съ такимъ ужасомъ разсказываютъ про того человѣка, который подвергся ужаснымъ страданіямъ, они какъ будто подразумѣваютъ то, что самое ужасное въ этомъ дѣлѣ то, что съ человѣкомъ этимъ, попавшимъ въ тюрьму или подъ вагонъ, или умирающимъ отъ голода или рака случилось что то такое, чего никакъ не должно было случиться, какъ будто человѣкъ всякій предназначенъ только для того, чтобы пить, ѣсть, курить папироски и веселиться, и вдругъ такая непріятная неожиданность. Точно какъ дѣти, которые перебили другъ другу носы и потомъ удивляются, что это больно. Вѣдь хорошо бы было человѣку возмущаться противъ страданій своихъ и людскихъ, если бы онъ самъ не производилъ ихъ. А то вся наша жизнь проходитъ въ томъ, что производимъ свои и чужія страданія, и потомъ удивляемся на нихъ, возмущаемся и готовы обвинять въ этихъ страданіяхъ всѣхъ, только не себя: т. е. тѣхъ, которые производятъ ихъ. У человѣка ракъ, и мы ужасаемся на его страданія, да посмотрите на прошедшую жизнь его, и вы увидите, что не смотря на всѣ предостереженія, которыя давалъ ему законъ жизни, онъ старательно дѣлалъ себѣ его. Люд[и] умираютъ безъ помощи въ страшныхъ мученіяхъ на желѣзныхъ дорогахъ, на поляхъ сраженій, на корабляхъ, въ тюрьмахъ. Да кто же сдѣлалъ эти войны, дороги, корабли, тюрьмы, и кто гналъ этихъ людей туда? Но нѣтъ, отвѣчаютъ на это, есть люди, которые наслѣдовали страшныя мучительныя болѣзни отъ предковъ, есть люди, которые никакъ уже сами ни въ чемъ не виноватые, что попали подъ вагоны и въ тюрьмы, на войну. Но дѣло не въ виноватости, а въ причинѣ страданій, и причину эту намъ нельзя не видѣть. Если бы люди любили другъ друга – не могли бы одни изъ нихъ умирать съ голода, не было бы войнъ, тюремъ, не было бы возможности проѣзжающимъ задавить человѣка. А если я участвую въ порядкахъ, мучающихъ людей болѣзнями, голодомъ, тюрьмами, ранами, крушеніями, то причины страданій, которымъ подверженъ и я, очевидны, они во мнѣ, въ моей жизни.

²⁰⁷Въ томъ то и дѣло, что человѣкъ не можетъ жить для себя однаго, не можетъ спастись одинъ, что нѣтъ для человѣка однаго его личнаго блага. Въ томъ то и дѣло, что заблужденіе человѣка производитъ страданіе человѣка, страданіе человѣка есть послѣдствіе заблужденія человѣка. Человѣкъ же, заблуждающійся и страдающій, не есть одинъ личный человѣкъ, я, Л. H., a человѣкъ это всѣ люди и теперь живущіе и прежде жившіе и тѣ, которые будутъ жить. – Это сынъ человѣческій, какъ называетъ это Евангеліе. И жилъ, и живетъ, и можетъ жить въ насъ только онъ, этотъ Сынъ Человѣческій, тотъ, который не только связанъ, но есть одно со всѣми людьми, который своими страданіями выкупаетъ и свои и чужіе грѣхи, своими заблужденіями производитъ свои и чужія страданія и своими избавленіями отъ заблужденій избавляетъ себя и другихъ отъ страданій. Ничто не доказываетъ съ такой очевидностью, какъ страданія, невозможность человѣку отдѣлить себя отъ другихъ людей и жить для своего личнаго блага.

* № 11.²⁰⁸

Но если бы даже и удалось людямъ ложными разсужденіями или суетой и возбужденіемъ страстей скрыть отъ себя ужасъ смерти, человѣкъ, не имѣющій истиннаго пониманія жизни, никогда не помирится съ представленіемъ объ ожидающихъ его, отчасти испытываемыхъ имъ, угрожающихъ ему со всѣхъ сторонъ неизбѣжныхъ страданій. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданія? Зачѣмъ страданія? говорятъ люди. Зачѣмъ эти ничѣмъ необъяснимыя и неоправдываемыя, глупыя и жестокія страданія? Зачѣмъ то, чего не должно быть, спрашиваетъ человѣкъ.

Кондукторъ при столкновеніи поѣздовъ прижатъ къ паровику, и паръ выжигаетъ его внутренности. На полѣ сраженія раненные безъ помощи ползаютъ, корчась отъ боли. На кораблѣ люди поѣдаютъ другъ друга и медленно умираютъ отъ голода. Башибузуки выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу съ живаго, человѣкъ похороненъ живой и просыпается въ гробу. Зачѣмъ это? Этаго не должно быть. Страданія всегда представляются человѣку чѣмъ то такимъ, чего не должно быть…²⁰⁹

Для жизни здѣсь въ пространственныхъ и временныхъ условіяхъ; для жизни личности объясненія страданій нѣтъ и не можетъ быть: <причины страданій и потому объяснение ихъ выходитъ за предѣлы личности и въ пространствѣ и во времени. Они находятся въ той истинной жизни, сознаніе которой дано человѣку.>

Страданіе есть неразумное необъяснимое зло. Смыслъ, сила жизни только въ стремленіи къ благу. И вдругъ является какая то таинственная сила, нарушающая это благо и производящая зло. Зачѣмъ она? Или зачѣмъ моя жизнь, какъ стремленіе къ благу? Еще, положимъ, если я пью, объѣдаюсь, развратничаю, страданія болѣзней, которыя я наживаю, могутъ быть объяснены. Страданія эти указываютъ мнѣ предѣлъ наслажденій, необходимость умѣренности въ нихъ. Положимъ даже, что и страданія въ тюрьмахъ, на поляхъ сраженій, при крушеніяхъ показываютъ мнѣ, что не надо дѣлать тюрьмы, сажать въ нихъ, не надо воевать. Но уже это объясненіе представляется сомнительнымъ для міросозерцанія личной жизни. Положимъ, что я буду всѣ силы употреблять на то, чтобы уничтожить тюрьмы, войны, крушенія, я не исполню этаго въ своей жизни и самъ подвергнусь этимъ страданіямъ, такъ изъ чего же я хлопоталъ? Но еще непонятнѣе страданія наслѣдственныя: отецъ мой или дѣдъ пилъ или былъ сифилитикомъ, и я родился уродомъ и страдаю всю жизнь. Зачѣмъ? За что? Разсужденіе о томъ, что потомство казнится за грѣхи родителей, и я своими страданіями служу иллюстраціей этой истины, не объясняетъ ничего. Я хочу блага для себя, а не быть иллюстраціей чего то для другихъ. Зачѣмъ мнѣ эти страданія и за что? И еще непонятнѣе, такъ непонятно для личнаго міросозерцанія, что ничего даже и придумать нельзя: страданія людей, съ бухта барахта зарытыхъ живыми подъ землею въ Лисабонѣ или въ Вѣрномъ, или просто случайно заражающихся жестокой болѣзнью и страдающихъ мучительными страданіями годами. Тутъ уже нѣтъ никакого подобія объясненія, а такъ просто ходитъ по свѣту какая то злоба, называемая то Богомъ, то дьяволомъ, то случаемъ, ходитъ и бьетъ и мучаетъ людей, тѣхъ, кого вздумается, не давая никому никакого ни отчета, ни объясненія.