Что свет-то жжете? Мы в холодной ляжем.
Митрич.
Да вот только убрался. Я потушу.
Анисья (ищет в сундуке и ворчит).
Как надо, его никак и не найдешь.
Митрич.
Да ты чего ищешь-то?
Анисья.
Крест ищу. Окрестить надо. Помилуй Бог, помрет! Некрещеный-то! Грех, ведь!
Митрич.
А то как же, известно, порядок надо… Что, нашла?
Анисья.
Нашла. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ III.
Митрич и Анютка.
Митрич.
То-то, а то бы я свой дал. О, Господи!
Анютка (вскакивает и дрожит).
О-о, дедушка! Не засыпай ты, Христа ради. Страшно как!
Митрич.
Да чего страшно-то?
Анютка.
Помрет, должно, робеночек-то? У тетки Арины так же бабка окрестила, – он и помер.
Митрич.
Помрет – похоронят.
Анютка.
Да, может, он бы и не помер, да бабка Матрена тут. Ведь я слышала, что бабка-то говорила, однова дыхнуть, слышала.
Митрич.
Чего слышала? Спи, говорю. Закройся с головой, да и всё.
Анютка.
А кабы жив был, я б его няньчила.
Митрич (рычит).
О, Господи!
Анютка.
Куды ж они его денут?
Митрич.
Туда и денут, куда надо. Не твоя печаль. Спи, говорю. Вот мать придет – она тебя! (Молчание.)
Анютка.
Дедушка! А ту девчонку, ты сказывал, ведь не убили же?
Митрич.
Про ту-то? О, та девчонка в дело вышла.
Анютка.
Как ты, дедушка, сказывал, нашли-то ее?
Митрич.
Да так и нашли.
Анютка.
Да где ж нашли? Ты скажи.
Митрич.
В ихнем доме и нашли. Пришли в деревню, стали солдаты шарить по домам, глядь – эта самая девчонка на пузе лежит. Хотели ее пришибить. Да так мне скучно стало, взял я ее на руки. Так ведь не дается. Отяжелела, как пять пудов в ней сделалось; а руками цапается за что попало, не отдерешь никак. Ну, взял я ее, да по головке, по головке. А шаршавая, как еж. Гладить, гладить – затихла. Помочил сухарика, дал ей. Поняла-таки. Погрызла. Что с ней делать? Взяли ее. Взяли, стали кормить да кормить, да так привыкла, с собой в поход взяли, так с нами и шла. Хороша девчонка была.
Анютка.
Что ж, а некрещеная?
Митрич.
А кто е знает. Сказывали, что не вполне. Потому народ ненашенский.
Анютка.
Из немцов?
Митрич.
Эка ты: из немцов. Не из немцов, а азиаты. Они всё равно как жиды, а не жиды тоже. Из поляков, а азиаты. Крудлы, круглы прозвище им. Да уж забыл я. Девчонку-то мы Сашкой прозвали. Сашка, а хороша была. Ведь вот всё забыл, а на девчонку, в рот ей ситного пирога с горохом, как сейчас гляжу. Только и помню из службы из всей. Как пороли, помню, да вот девчонка в памяти. Повиснет, бывало, на шее, и несешь ее. Такая девчонка была, что надо лучше, да некуда. Отдали потом. Ротного жена в дочери взяла. И в дело вышла. Жалели как солдаты!
Анютка.
А вот, дедушка, тоже батя, я помню, как помирал. Ты еще не жил у нас. Так он позвал Микиту, да и говорит: прости меня, говорит, Микита… а сам заплакал. (Вздыхает.) Тоже как жалостно.
Митрич.
А вот то-то и оно-то…
Анютка.
Дедушка, а дедушка. Вот опять шумят чтой-то в погребе. Ай, матушки, сестрицы-голубушки! Ох, дедушка, сделают они что над ним. Загубят они его. Махонький ведь он… О-о! (Закрывается с головой и плачет.)
Митрич (прислушивается).
И впрямь что-то пакостят, дуй их горой. А пакостницы же бабы эти! Мужиков похвалить нельзя, а уж бабы… Эти как звери лесные. Ничего не боятся.
Анютка (поднимается).
Дедушка, а дедушка!
Митрич.
Ну, чего еще?
Анютка.
Намедни прохожий ночевал, сказывал, что младенец помрет, – его душка прямо на небу пойдет. Правда это?
Митрич.
Кто е знает, должно так. А что?
Анютка.
Да хоть бы и я померла. (Хнычет.)
Митрич.
Помрешь, из счета вон.
Анютка.
До 10 годов всё младенец, душа к Богу, може, еще пойдет, а то ведь изгадишься.
Митрич.
Еще как изгадишься-то! Вашей сестре как не изгадиться? Кто вас учит? Чего ты увидишь? Чего услышишь? Только гнусность одну. Я хоть немного учен, а кое-что да знаю. Не твердо, а всё не как деревенска баба. Деревенска баба что? Слякоть одна. Вашей сестры в России большие миллионы, а все как кроты слепые, – ничего не знаете. Как коровью смерть опахивать, привороты всякие, да как под насест ребят носить к курам – это знают.
Анютка.
Мамушка и то носила.
Митрич.
А то-то и оно-то. Миллионов сколько баб вас да девок, а все как звери лесные. Как выросла, так и помрет. Ничего не видала, ничего не слыхала. Мужик – тот хоть в кабаке, а то и в зáмке, случаем, али в солдатстве, как я, узнает кое-что. А баба что? Она не то что про Бога, она и про пятницу-то не знает толком какая такая. Пятница, пятница, а спроси какая, она и не знает. Так, как щенята слепые ползают, головами в навоз тычатся. Только и знают песни свои дурацкие: го-го, го-го. А что го-го, сами не знают…
Анютка.
А я, дедушка, Вотчу до половины знаю.
Митрич.
Знаешь ты много! Да и спросить с вас тоже нельзя. Кто вас учит? Только пьяный мужик когда вожжами поучит. Только ученья. Уж и не знаю, кто за вас отвечать будет. За рекрутов так с дядьки или с старшого спросят. А за вашу сестру и спросить не с кого. Так, беспастушная скотина, озорная самая, бабы эти. Самое глупое ваше сословие. Пустое самое ваше сословие.
Анютка.
А как же быть-то?
Митрич.
А так и быть. Завернись с головой да и спи. О, Господи!
(Молчание. Сверчок.)
Анютка (вскакивает).
Дедушка! Кричит кто-то, не путем кто-то! Ей-Богу, право, кричит. Дедушка, милый, сюда идет.
Митрич.
Говорю, с головой укройся.
ЯВЛЕНИЕ IV.
Те же, Никита и Матрена.
Никита (входит).
Что они со мной сделали? Что они со мною сделали?!
Матрена.
Выпей, выпей, ягодка, винца-то. (Достает вино и ставит.) Что ты?
Никита.
Давай. Не запью ли?
Матрена.
Тише! Не спят ведь. На, выпей.
Никита.
Что ж это? Зачем вы это вздумали? Снесли бы куда.
Матрена (шопотом).
Посиди, посиди тут, выпей еще, а то покури. Оно разобьет мысль-то.
Никита.
Матушка родимая, дошло видно до меня. Как запищит, да как захрустят эти косточки – кр… кр…, не человек я стал.
Матрена.
И-и! Что говоришь несуразно совсем. Оно точно – ночным делом жутость берет, а дай ободняет, денек-другой пройдет, и думать забудешь. (Подходит к Никите, кладет ему руку на плечо.)
