Константинъ Левинъ съ перваго взгляда получилъ отвращеніе къ этому господину, да и кромѣ самыхъ дрянныхъ людей онъ не ожидалъ никого встрѣтить у брата, и ему, какъ оскорбленіемъ, кольнуло въ сердце, что этому господину братъ, вѣрно, разсказывалъ про ихъ отношенія.

– Это мой адвокатъ, – онъ назвалъ его, – дѣлецъ. Ну, садись, – сказалъ Николай Левинъ, замѣтивъ непріятное впечатлѣніе, произведенное на брата его знакомымъ.

И годъ тому назадъ, когда послѣдній разъ Константинъ видѣлъ брата, Николай былъ не хорошъ и даже страшенъ, но теперь и некрасивость и мрачность, особенно когда онъ былъ золъ, еще увеличились. Маленькій, нескладный ростъ, растрепанная, грязная одежда, не вьющіеся[692] густые висящіе на морщинистый лобъ взлохмаченные волосы, короткая борода, не растущая на щекахъ, усы и брови длинные и висящіе внизъ на глаза и губы, худое, желтое лицо и блестящіе, непріятные по своей проницательности глаза.

– Я нынче пріѣхалъ, узналъ, что ты тутъ, и хотѣлъ…

– Да,[693] отъ лакея Сергѣя Дмитріевича. Ну, да чтобъ ты такъ не бѣгалъ глазами, я тебѣ въ двухъ словахъ объясню, зачѣмъ я здѣсь и кто это. Изъ Кіева я убѣжалъ отъ долговъ, сюда пріѣхалъ получить долгъ съ Васильевскаго, онъ мнѣ долженъ 40 тысячъ по картамъ. Это дѣлецъ, – сказалъ онъ, указывая на господина, – адвокатъ, по мнѣ, понимаешь. Порядочные адвокаты ходятъ къ порядочнымъ, а къ нашему брату такіе же, какъ мы. А это, – сказалъ онъ по французски, указывая на женщину, – моя жена, т. е. не бойся, знаменитое имя Левиныхъ не осрамлено, мы не крутились, а вокругъ ракитаго куста. Я ее взялъ изъ дому, но желаю всѣмъ такихъ женъ. Ну, ступай, Маша. Водки, водки, главное. Ну, теперь видишь, съ кѣмъ имѣешь дѣло. И если ты считаешь, что компрометировался, то вотъ Богъ, а вотъ порогъ.

Константинъ Левинъ слушалъ его, но понималъ не то, что ему говорилъ братъ, а все то, что заставляло его говорить такъ, и внимательно смотрѣлъ ему прямо въ глаза. Николай Левинъ понималъ это; онъ зналъ, какъ братъ одной съ нимъ породы, однаго характера, ума, понималъ насквозь значеніе его словъ, и, видимо,[694] сознаніе того, что онъ слишкомъ понятъ, стало непріятно ему. Онъ повернулся къ адвокату.

– Ну, батюшка, видите, какіе у меня братья, у него 3 тысячи да земель не заложенныхъ, и, видите, мною не брезгаютъ.

– А что же, есть надежда получить эти деньги? – спросилъ Константинъ Левинъ, чтобы вести разговоръ общій, пока не уйдетъ этотъ господинъ.

– Когда я пьянъ, то чувствую надежду, – отвѣчалъ Николай Левинъ, – и потому стараюсь быть всегда пьянъ.

– Полная, Константинъ Дмитричъ, – отвѣчалъ адвокатъ улыбаясь. – Я принялъ мѣры и полагаю…

Константинъ Левинъ не слушалъ адвоката, а оглядывалъ комнату. За перегородкой въ грязной конуркѣ, вѣроятно, спалъ онъ – брать. На диванчикѣ лежала ситцевая подушка, и, вѣроятно, спала она. На ломберномъ столѣ въ углѣ былъ его міръ умственный. Тутъ Константинъ Левинъ видѣлъ тетради, исписанныя его почеркомъ, и книги, изъ которыхъ онъ, къ удивлен(і)ю, узналъ Библію.[695]

– Ну, ему не интересно, – перебилъ его Николай Левинъ, – а вотъ водки – это лучше, – прибавилъ онъ, увидѣвъ входившую Машу съ графинчикомъ и холоднымъ жаркимъ. – Ну что жь ты дѣлаешь, разскажи, – сказалъ онъ, сдвигая карты и патроны со стола, чтобы опростать мѣсто для ужина, и повеселѣвъ уже при одномъ видѣ водки.

– Я все въ деревнѣ живу.

– Ну a Амалія наша (онъ такъ называлъ мачиху) – чтоже, бросила шалить или все еще соблазняется? Какая гадина!

– За что ты ее ругаешь? Она, право, добрая и жалкая старуха.

– Ну, a Сергѣй Дмитричъ все философіей занимается? Вотъ пустомеля то. Я при всей бѣдности издержалъ 3 рубля, взялъ его послѣднюю книгу. Удивительно мнѣ, какъ эти люди могутъ спокойно говорить о философіи. Вѣдь тутъ вопросы жизни и смерти. Какъ за нихъ возьмешься, такъ вся внутренность переворачивается, и видишь, что есть минуты, особенно съ помощью вотъ этаго, – онъ взялъ графинчикъ и сталъ наливать водку, – что есть минуты, когда не то что понимаешь, а вотъ, вотъ поймешь, откроется завѣса и опять закроется, а они, эти пустомели, о томъ, что ели ели на мгновенье постигнуть можно, они объ этомъ пишутъ, это то толкуютъ, то есть толкуютъ, чего не понимаютъ, и спокойно безъ[696] любви, безъ уваженія даже къ тому, чѣмъ занимаются, а такъ, изъ удовольствія кощунствовать.

– Не говори этого. Ты знаешь, что это неправда, – сказалъ Константинъ Левинъ и, видя въ немъ все то же раздраженье и зная, что онъ ни отъ чего такъ не смягчается, какъ отъ похвалы, чтобы смягчить его, захотѣлъ употребить это средство. – Ты знаешь, что это не правда. Разумѣется, есть люди, какъ ты, которыхъ глубже затрагиваютъ эти вопросы и они глубже ихъ понимаютъ.

Но только что онъ сказалъ это, глаза, смотрѣвшіе другъ на друга, запрыгали, замелькали, и Николай Левинъ понялъ, что онъ съ умысломъ сказалъ это. И Константинъ Левинъ замолчалъ.

– Ну и ладно. Хочешь водки? – сказалъ Николай Левинъ и вылилъ жадно одну рюмку водки въ свой огромный ротъ и, облизывая усы, съ такою же жадностью, нагнувшись всѣмъ тѣломъ, взялся за жаркое, глотая огромными кусками, какъ будто у него отнимутъ сейчасъ или что оттого, что онъ съѣстъ или не съѣстъ, зависитъ вся судьба его. Константинъ Левинъ смотрѣлъ на него и ужасался. «Да, вотъ онъ весь тутъ, – думалъ онъ. – Вотъ эта жадность ко всему – вотъ его погибель. Какъ онъ ѣстъ теперь эту спинку сухаго тетерева, такъ онъ все бралъ отъ жизни».

– Ну, да что говорить о другихъ. Ты что же дѣлаешь въ деревнѣ? – сказалъ Николай Левинъ. Онъ выпилъ еще водки, и лицо его стало менѣе мрачно. – Ну съ, Михаилъ Вакулычъ, прощайте. Приходите завтра, а я съ нимъ поболтаю, – сказалъ онъ адвокату и, вставъ, еще выпилъ водки и вышелъ съ нимъ за дверь.

Слѣдующая по порядку XIII.

– Что, вы давно съ братомъ? – спросилъ Константинъ Левинъ Марью, сидѣвшую у окна и курившую папиросу.

– Второй годъ, – сказала она вспыхнувъ и поторопилась сказать, откуда онъ взялъ ее. – Здоровье ихъ не хорошо, а вонъ все, – она показала глазами на водку.

И Константинъ Левинъ, не смотря на то, что онъ только нынче утромъ говорилъ, что для него нѣтъ падшихъ созданій, а с...., онъ почувствовалъ удовольствіе отъ того, что эта с..... чутьемъ поняла, что онъ любитъ брата, и какъ бы приняла его въ свои сообщники. Въ ней было такъ много простоты[697] и любви къ этому человѣку, что ему пріятно было съ нею понимать другъ друга.

– Что, съ моей женой знакомишься? Славная дѣвка, – сказалъ Николай Левинъ, ударивъ ее по плечу. – Ну, теперь мы одни. Разсказывай про себя. Не велятъ намъ наши умники признавать родство по роду, а я вотъ[698] тебя увидалъ, что то іокнуло. Выпей же. Въ этомъ не одна veritas,[699] а мудрость вся. Ну, разсказывай про себя, что ты дѣлаешь.

Константинъ Левинъ разсказалъ свои занятія хозяйствомъ, потомъ земствомъ и свои разочарованія. Николай Левинъ расхохотался дѣтскимъ смѣхомъ.

– Это хорошо. Это значитъ, что ты лгать не можешь. Вѣдь все это вранье, игрушки и перетасовка все того же самаго, самаго стараго и глупаго. Одинъ законъ руководитъ всѣмъ міромъ и всѣми людьми, пока будутъ люди. Сильнѣе ты другаго – убей его, ограбь, спрячь концы въ воду, и ты правъ, а тебя поймаютъ, тотъ правъ. Ограбить однаго нельзя, a цѣлый народъ, какъ нѣмцы французовъ, можно. И тотъ, кто видитъ это, чтобы пользоваться этимъ, тотъ негодяй, а тотъ, кто видитъ это и не пользуется, a смѣется, тотъ мудрецъ, и я мудрецъ.

Но странное дѣло, Константинъ Левинъ, слушая его, слушая то самое, что онъ самъ иногда думалъ, не только не утверждался въ этихъ мысляхъ, но, напротивъ, убѣждался, что смотрѣть на міръ такъ нельзя, что это болѣзнь. Въ глазахъ его брата весь міръ было такое безобразіе, что страшно было жить въ немъ, и понятно, что спастись отъ него можно было только въ забвеніи. Онъ сталъ возражать ему, но Николай Левинъ не далъ говорить ему.