– А ты пойдешь, папа?

– Пойду. Такъ я не могу говорить; все, что я могу сдѣлать, – это подтверждать то, что вы скажете.

– Да я то что?

– Ну, à ce soir.[1705]

«Экой славный, славный человѣкъ», говорилъ себѣ Левинъ,[1706] сѣвши на извощика и закутываясь воротникомъ отъ бившаго въ лицо снѣга, направляясь къ университету.

Засѣданіе уже было въ серединѣ, когда Левинъ вошелъ въ залу.

Въ большой, темной залѣ у стола въ серединѣ сидѣлъ Предсѣдатель во фракѣ и звѣздѣ: человѣкъ пять сидѣло по бокамъ, и одинъ лѣниво читалъ скучную рукописную исторію жизни Кржимаги.

Левину, слушая его, казалось, что не было ни однаго слова изъ того, что тотъ читалъ, которое бы онъ не слыхалъ сотни разъ. Вокругъ стола въ отдаленіи, между рядами пустыхъ стульевъ и креселъ, въ одномъ изъ которыхъ сидѣлъ Левинъ, сидѣло десятка два мущинъ и дамъ. Всѣ показались Левину ужасно грустны.

Когда чтецъ кончилъ, Пресѣдатель поблагодарилъ его и прочелъ присланные ему стихи знаменитаго поэта Мента на этотъ юбилей. Онъ прочелъ стихи, которые Левину тоже показались знакомыми. Потомъ физикъ прочелъ свою записку объ ученыхъ трудахъ юбиляра, и это было интересно. Потомъ всѣ встали, и Левинъ подошелъ къ физику, познакомился съ Предсѣдателемъ и принялъ участіе въ разговорѣ о томъ судейскомъ дѣлѣ знаменитаго убійцы, на которое онъ не поѣхалъ. При этомъ были высказаны мнѣнія, которыя Левинъ слышалъ уже, и онъ высказалъ свое мнѣніе, противоположное общему, которое онъ вчера еще на вечерѣ у[1707] Сипягиной развивалъ и имѣлъ успѣхъ. Его новое и оригинальное мнѣніе Предсѣдатель и физикъ приняли какъ что-то извѣстное и не заслуживающее возраженія. И это было немножко оскорбительно Левину.

Пройдя на квартиру физика, Левинъ съ большимъ интересомъ разсмотрѣлъ аппаратъ и побесѣдовалъ съ физикомъ. Отъ вопросовъ о теплѣ и электричествѣ они перешли къ позитивизму и вообще къ философіи, къ которой физикъ оказывалъ большую склонность, и тутъ завязался споръ, во время котораго Левину удалось сказать слово, которое ему понравилось.

– Вы говорите, что вопросы метафизическіе не подлежатъ позитивной наукѣ, – сказалъ онъ. – Но вѣдь метафизическіе вопросы суть только вопросы о смыслѣ жизни, и потому отвѣтъ, что позитивная наука не занимается метафизикой, другими словами значитъ, что она не ищетъ смысла, т. е. единства въ жизни.[1708]

Левинъ[1709] вышелъ отъ профессора еще рано, такъ что могъ успѣть побывать въ концертѣ, такъ какъ это было близко.

Изъ концерта, гдѣ Левинъ встрѣтилъ много знакомыхъ и переговорилъ еще о многихъ предметахъ и узналъ еще много самыхъ свѣжихъ новостей, онъ поѣхалъ къ Графинѣ Боль отдать визитъ, который сдѣлалъ имъ Графъ и на которомъ настаивала Кити, провожая его. Какъ ни привыкъ теперь Левинъ къ городской жизни, онъ уже такъ давно не дѣлалъ визитовъ, что ему странно было это. «Ни имъ меня не нужно, ни мнѣ ихъ, ничего между нами общаго нѣтъ. Ну зачѣмъ я приду? Что я скажу?» Въ старину, когда онъ былъ холостой, онъ никогда не дѣлалъ этихъ визитовъ, и не достало бы духу. Онъ бы боялся быть смѣшнымъ, но теперь ему было все равно, и онъ смѣло вошелъ въ швейцарскую.

– Дома?

– Графиня дома. Какъ прикажете доложить? Пожалуйте.

Левинъ снялъ одну перчатку, взялъ шляпу въ лѣвую руку и пошелъ по лѣстницѣ, улыбаясь надъ самимъ собой. «Если бы мы были разумныя существа, эта Графиня спросила бы меня, зачѣмъ я пріѣхалъ, и я рѣшительно не зналъ бы, что сказать. Рѣшительно ни за чѣмъ, даже для удовольствія не могъ бы сказать, потому что ни ей, ни мнѣ не можетъ быть удовольствія!»

Когда Левинъ входилъ, Графиня Боль что то говорила съ экономкой или гувернанткой, и лицо у нея было озабоченное. Но увидавъ Левина, она улыбнулась и прошла съ нимъ вмѣстѣ къ одному дивану, очевидно нисколько не сомнѣваясь, что тутъ, у этаго дивана, надо дѣлать то, что они сбираются дѣлать. Она сѣла на диванъ и указала ему стулъ. Онъ сѣлъ, поставилъ на полъ шляпу.

– Вы были въ концертѣ?

– Да, я только оттуда.

– Хорошо было?

– Да, очень интересно, но я думаю…

И онъ началъ повторять то, что говорилъ тамъ. Она притворялась, что слушала. Онъ говорилъ, а самъ думалъ: «Если бы мы были разумныя существа, она сказала бы: пошелъ вонъ!, а она, видимо, находитъ, что это натурально и что все я говорю какъ слѣдуетъ». Вошла барышня. Левинъ всталъ, поклонился.

– Вы знакомы? Что Катерина Александровна?

Левинъ сказалъ, что она здорова. Барышня сѣла, улыбаясь сказала, что онѣ были вчера въ оперѣ и что новые пѣвцы не понравились ей. Тутъ вошелъ юноша, незнакомый Левину, и точно тоже сдѣлалъ, что Левинъ, и заговорилъ о выставкѣ картинъ. Левинъ сказалъ о выставкѣ картинъ свое мнѣніе. И наступило молчаніе. Потомъ мать съ дочерью переглянулись. «Неужели пора вставать? – подумалъ Левинъ. – Ну, ужъ если бы разумныя существа, можно еще не разсердиться, что я пришелъ безъ дѣла, но ужъ нельзя не разсердиться за то, что оторвалъ ихъ отъ дѣла; прошло 5 минутъ, посидѣлъ и уйду. Зачѣмъ же ты приходилъ, коли сейчасъ уходишь? А вижу, что такъ надо». Онъ всталъ, они нисколько не удивились, нашли, что это совершенно такъ надо и даже повеселѣли, пожали ему руку и просили передать mille choses[1710] женѣ. Швейцаръ нахмурившись спросилъ, подавая шубу:

– Гдѣ изволите стоять, – и тотчасъ же записалъ въ большую, хорошо переплетенную книжку.

Въ концѣ обѣда ихъ развлекъ еще старичокъ сгорбленный съ отвисшей губой и въ мягкихъ сапогахъ, который тихимъ, тихимъ шагомъ подошелъ къ ихъ столу. Это былъ одинъ изъ самыхъ старыхъ членовъ клуба, князь Кизлярской. Никто его не зналъ внѣ клуба, но, какъ члена клуба, его знала вся Москва. Онъ остановился, оглядывая себѣ мѣсто, и выбралъ наконецъ недалеко отъ Левина, тяжело сѣлъ и поманилъ къ себѣ пальцемъ лакея.

– Это такъ называемый шлюпикъ, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ довольно громко, указывая на князя Кизлярскаго: онъ зналъ, что онъ былъ глухъ. – Это еще покойный Арнольдъ ввелъ названіе. Онъ искалъ на партію четвертаго. Никого не было. Онъ и говоритъ: «Ну, какого нибудь шлюпика приведи». Человѣкъ пошелъ прямо къ нему. Съ тѣхъ поръ пошло – шлюпикъ.

– А слышалъ, какъ швейцаръ съострилъ? – сказалъ Туровцинъ.

– Какже, приходитъ этотъ, знаешь, самый древній въ швейцарскую, спрашиваетъ: «изъ шлюпиковъ есть кто?» «Вы третій». «А мы въ шлюпики попадемъ, – сказалъ онъ. – А»?

– Петръ Ильичъ Виновской просятъ, – перебилъ старичокъ лакей, поднося два тоненькихъ стакана доигрывающаго шампанскаго и обращаясь къ Степану Аркадьичу и къ Левину.

Степанъ Аркадьичъ взялъ стаканъ и, переглянувшись на другой конецъ стола съ плѣшивымъ рыжимъ, усатымъ мущиной, у котораго усы шли отъ щекъ, помахалъ ему, улыбаясь, головой.

– Кто это? – спросилъ Левинъ.

– Ты его у меня встрѣтилъ. Добрый малый.

Левинъ сдѣлалъ тоже, что Степанъ Аркадьичъ, и взялъ стаканъ.

– Нѣтъ, это однако удивительно, что князь Кизлярской опоздалъ къ обѣду. Онъ не опаздывалъ 30 лѣтъ.

Старый членъ въ мягкихъ сапогахъ, кончивши обѣдать, идя мимо князя Кизлярскаго и ковыряя зубочисткой въ зубахъ, увидавъ Князя Кизлярскаго, нахмурился и подошелъ къ нему.

– Это что значитъ, Князь? Къ обѣду опоздали? – сказалъ онъ, садясь подлѣ него.

Князь Кизлярской, завѣсившись салфеткой, жадно ѣлъ уху и не отрываясь смотрѣлъ на собесѣдника, очевидно показывая, что онъ имѣетъ что отвѣтить, но теперь ему некогда.

– Странное дѣло, – началъ онъ, окончивъ хриплымъ медленнымъ голосомъ съ восточнымъ акцентомъ. – Въ 28 лѣтъ 2-й разъ опоздалъ, – сказалъ онъ. – Тоже дѣло было, отложить нельзя. Да и ошибся.