Дутлов остановился, посмотрел на нее внимательно, как будто желая дать себе отчет в том, чтò такое с ней происходит, но, не разобрав в чем дело, отвернулся и продолжал свою речь.

 – Значит, как есть, оченно важное дело, – сказал он, – только скажите, что мужик письмо с деньгами нашел.

 – Какие деньги?

 Дуняша, прежде чем доложить, прочла адрес и расспросила Дутлова, где и как он нашел эти деньги, которые Ильич должен был привезть из города. Разузнав всё подробно и вытолкнув в сени бегунью, которая не переставала фыркать, Дуняша пошла к барыне, но, к удивлению Дутлова, барыня всё-таки не приняла его и ничего толком не сказала Дуняше. 

– Ничего не знаю и не хочу знать, – сказала барыня: – какой мужик и какие деньги. Никого я не могу и не хочу видеть. Пускай он оставит меня в покое. 

– Что же я буду делать? – сказал Дутлов, поворачивая конверт: – деньги не маленькие. Написано-то чтò на них? – спросил он Дуняшу, которая снова прочла ему адрес. 

Дутлову как будто всё что-то не верилось. Он надеялся, что, может быть, деньги не барынины и что не так прочли ему адрес. Но Дуняша подтвердила ему еще. Он вздохнул, положил за пазуху конверт и готовился выйти.

 – Видно, становому отдать, – сказал он.

 – Постой, я еще попытаюсь, скажу, – остановила его Дуняша, внимательно проследив за исчезновением конверта в пазухе мужика. – Дай сюда письмо.

 Дутлов опять достал, однако не тотчас передал его в протянутую руку Дуняши.

 – Скажите, что нашел на дороге Дутлов Семен.

 – Да дай сюда.

 – Я было думал, так, письмо; да солдат прочел, что с деньгами.

 – Да давай же.

 – Я и не посмел домой заходить для того… – опять говорил Дутлов, не расставаясь с драгоценным конвертом: – так и доложите.

 Дуняша взяла конверт и еще раз пошла к барыне.

 – Ах, Боже мой, Дуняша! – сказала барыня укорительным голосом: – не говори мне про эти деньги. Как я вспомню только этого малюточку…

 – Мужик, сударыня, не знает, кому прикажете отдать, – опять сказала Дуняша.

 Барыня распечатала конверт, вздрогнула, как только увидела деньги, и задумалась.

 – Страшные деньги, сколько зла они делают! – сказала, она.

 – Это Дутлов, сударыня. Прикажете ему итти, или изволите выйти к нему? Целы ли еще деньги-то? – спросила Дуняша.

 – Не хочу я этих денег. Это ужасные деньги. Чтò они наделали? Скажи ему, чтоб он взял их себе, коли хочет, – сказала вдруг барыня, отыскивая руку Дуняши. – Да, да, да, – повторила барыня удивленной Дуняше, – пускай совсем возьмет себе и делает, что хочет.

 – Полторы тысячи рублей, – заметила Дуняша, слегка улыбаясь, как с ребенком.

 – Пускай возьмет всё, – нетерпеливо повторила барыня. – Что, ты меня не понимаешь? Эти деньги несчастные, никогда не говори мне про них. Пускай возьмет себе этот мужик, что нашел. Иди, ну иди же!

 Дуняша вышла в девичью.

 – Все ли? – спросил Дутлов.

– Да уж ты сам сосчитай, – сказала Дуняша, подавая ему конверт, – тебе велено отдать.

Дутлов положил шапку под мышку и, пригнувшись, стал считать.

– Счетов нету?

Дутлов понял, что барыня по глупости не умеет считать и велела ему это сделать.

– Дома сосчитаешь! Тебе! твои деньги! – сказала Дуняша сердито. – Не хочу, говорит, их видеть, отдай тому, кто принес.

Дутлов, не разгибаясь, уставился глазами на Дуняшу.

Тетка Дуняшина так и всплеснула руками.

– Матушки родимые! Вот дал Бог счастья! Матушки родные!

Вторая горничная не поверила.

– Что вы, Авдотья Николавна, шутите?

– Вот-те шутите! Велела отдать мужику… Ну, бери деньги, да и ступай, – сказала Дуняша, не скрывая досады. – Кому горе, а кому счастье.

– Шутка ли, полторы тысячи рублев, – сказала тетка.

– Больше, – подтвердила Дуняша. – Ну, свечку поставить десятикопеечную Миколе, – говорила Дуняша насмешливо.– Чтò, не опомнишься? И добро бы бедному! А то у него и своих много.

Дутлов, наконец, понял, что это была не шутка, и стал собирать и укладывать в конверт деньги, которые он разложил было считать; но руки его дрожали, и он всё взглядывал на девушек, чтоб убедиться, что это не смех.

– Вишь, не опомнится – рад, – сказала Дуняша, показывая, что она всё-таки презирает и мужика и деньги. – Дай я тебе уложу.

И она хотела взять. Но Дутлов не дал; он скомкал деньги, засунул их еще глубже и взялся за шапку.

– Рад?

– И не знаю, чтò сказать! Вот точно…

 Он не договорил, только махнул рукой, ухмыльнулся, чуть не заплакал и вышел.

 Колокольчик зазвонил в комнате барыни.

 – Что, отдала?

 – Отдала.

 – Что же, очень рад?

 – Совсем как сумасшедший стал.

 – Ах, позови его. Я спрошу у него, как он нашел. Позови сюда, я не могу выйти.

 Дуняша побежала и застала мужика в сенях. Он, не надевая шапки, вытянул кошель и, перегнувшись, развязывал его, а деньги держал в зубах. Ему, может быть, казалось, что, пока деньги не в кошеле, они не его. Когда Дуняша позвала его, он испугался.

 – Чтò, Авдотья… Авдотья Миколавна. Али назад отобрать хочет? Хоть бы вы заступились, ей-Богу, а я медку вам принесу.

 – То-то! Приносил.

 Опять отворилась дверь, и повели мужика к барыне. Не весело ему было. «Ох, потянет назад!» думал он, почему-то как по высокой траве подымая всю ногу и стараясь не стучать лаптями, когда проходил по комнатам. Он ничего не понимал и не видел, чтò было вокруг него. Он проходил мимо зеркала, видел цветы какие-то, мужик какой-то в лаптях ноги задирает, барин с глазочком написан, какая-то кадушка зеленая и что-то белое… Глядь, заговорило это что-то белое: это барыня. Ничего он не разобрал, только глаза выкачивал. Он не знал, где он, и всё представлялось ему в тумане.

 – Это ты, Дутлов?

 – Я-с, сударыня. Как было, так и не трогал, – сказал он. – Я не рад, как перед Богом! Как лошадь замучил…

 – Ну, твое счастье, – сказала она с презрительно-доброю улыбкой. – Возьми, возьми себе.

 Он только таращил глаза.

 – Я рада, что тебе досталось. Дай Бог, чтобы впрок пошло! Что же ты рад?

 – Как не рад! Уж так-то рад, матушка! Всё за вас Богу молить буду. Я уж так рад, что слава Богу, что барыня наша жива. Только и вины моей было.

 – Как же ты нашел?

 – Значит, мы для барыни всегда могли стараться по чести, а не то что…

 – Уж он совсем запутался, сударыня, – сказала Дуняша.

 – Возил рекрута племянника, назад ехал, на дороге и нашел. Поликей, должно, нечаянно выронил.

 – Ну, ступай, ступай, голубчик. Я рада.

 – Так рад, матушка!.. – говорил мужик.

 Потом он вспомнил, что он не поблагодарил и не умел обойтись, как следовало. Барыня и Дуняша улыбались, а он опять зашагал, как по траве, и насилу удерживался, чтобы не побежать рысью. А то всё казалось ему, вот-вот еще остановят и отнимут…

Выбравшись на свежий воздух, Дутлов отошел с дороги к липкам, даже распоясался, чтобы ловчее достать кошель, и стал укладывать деньги. Губы его шевелились, вытягиваясь и растягиваясь, хотя он и не произносил ни одного звука. Уложив деньги и подпоясавшись, он перекрестился и пошел, как пьяный колеся по дорожке: так он был занят мыслями, хлынувшими ему в голову. Вдруг увидел он перед собой фигуру мужика, шедшего ему навстречу. Он кликнул: это был Ефим, который, с дубиной, караульщиком ходил около флигеля.

– А, дядя Семен, – радостно проговорил Ефимка, подходя ближе. (Ефимке жутко было одному.) – Что, свезли рекрутов, дядюшка?

– Свезли. Ты что?

– Да тут Ильича удавленного караулить поставили.

– А он где?

– Вон, на чердаке, говорят, висит, – отвечал Ефимка, дубиной показывая в темноте на крышу флигеля.

Дутлов посмотрел по направлению руки и, хотя ничего не увидал, поморщился, прищурился и покачал головой.

– Становой приехал,– сказал Ефимка, – сказывал кучер. Сейчас снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью, коли велят итти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.