Въ прошедшемъ 1871-мъ году, въ трехъ послѣднихъ книгахъ нашего журнала [10] была помѣщена часть дневника Н. В. Буссе, гдѣ имъ описана первая попытка русскихъ, въ сентябрѣ 1853 года, утвердиться прочно на островѣ Сахалинѣ, который съ половины прошедшаго столѣтія не разъ посѣщался русскими мореходами, а въ началѣ нынѣшняго сдѣлался предметомъ непріязненныхъ отношеній къ Японіи; японцы успѣли завести на островѣ богатыя рыбныя факторіи, гдѣ и производили работы почти даровою силою, а именно, руками полудикихъ туземцевъ, аиновъ. Мы цѣнили эти записки какъ потому, что онѣ были ведены лицомъ, занимавшимъ видное мѣсто въ самой экспедиціи, такъ и потому, что самое предпріятіе, теперь почти забытое, было собственно замѣчательнымъ подвигомъ, достойнымъ памяти: для занятія Сахалина была отправлена горсть людей, состоявшая изъ 70-ти человѣкъ при двухъ офицерахъ:- Н. В. Буссе, какъ старшій офицеръ, командовалъ отрядомъ, Н. В. Рудановскій завѣдывалъ ученою частью экспедиціи. И эта горсть людей, отрѣзанная отъ своихъ до 29-го апрѣля 1854 года, въ теченіи 7-ми мѣсяцевъ, держалась бокъ-объ-бокъ съ милліоннымъ населеніемъ японской имперіи. Независимо отъ всего этого, мы публиковали дневникъ Буссе также и потому, что въ наше время Сахалинъ обратилъ на себя вниманіе, какъ мѣсто, гдѣ предназначается устроить болѣе раціонально каторжныя работы, а потому описаніе острова, сдѣланное русскимъ офицеромъ и въ недавнее время, появилось бы весьма кстати и представляло почти современный интересъ: намъ слишкомъ часто приходится даже и по своимъ дѣлахъ наводить справки въ иностранной литературѣ, а потому нельзя было пренебрегать наблюденіями соотечественника, которыя послѣ его смерти сохранились въ его семействѣ.

Между тѣмъ, напечатанная нами часть дневника покойнаго Буссе вызвала возраженія такого свойства, которое не имѣетъ ничего общаго съ тѣмъ общественнымъ интересомъ, ради котораго мы публиковали дневникъ. Возражалъ Г. И. Невельской; онъ имѣлъ главное начальство надъ сахалинской экспедиціей, сопровождалъ въ половинѣ сентября 1853 г. изъ Петровскаго нашъ дессантъ, указалъ мѣсто на островѣ, гдѣ дессантъ долженъ былъ укрѣпиться на зиму, и возвратился въ себѣ въ Петровское въ концѣ сентября. Другое возраженіе доставилъ Н. Б. Рудановскій, прошедшій осень, зиму и весну вмѣстѣ съ г. Буссе въ новомъ Муравьевскомъ постѣ — такъ названо было первое наше укрѣпленіе на Сахалинѣ въ честь ген. — губ. Восточной Сибири Муравьева-Амурскаго; оно находилось на берегу залива Анивы, въ самомъ японскомъ селеніи. Оба возражегія напечатаны нами (см. выше: августъ, стр. 907); въ дневникѣ Буссе выражались его личныя мнѣнія о своихъ сотрудникахъ; теперь и сотрудники высказали свое личное мнѣніе о Буссе, а потому все это дѣло мы должны считать поконченнымъ. Но для исторіи самой экспедиціи изъ этого личнаго дѣла является еще новая черта: мы видимъ теперь, что, кромѣ множества затрудненій внѣшнихъ и матеріальныхъ, сахалинская экспедиція страдала внутреннимъ несогласіемъ, столь сильнымъ, что и теперь, спустя почти 20 лѣтъ, его эхо довольно громко разразилось между нами. Кромѣ того, оказывается изъ возраженій Невельского, что такой важный, отвѣтственный постъ, какъ постъ начальника команды, на котораго возложено было притомъ дѣло государственной важности, г. Невельской — по собственному его сознанію — вручилъ г-ну Буссе «единственно потому, что не было тогда въ экспедиціи другого свободнаго офицера». Какъ бы ни было все это мало лестно для Буссе, но нельзя оправдать и назначавшаго, который теперь сознается, какими отрицательными мотивами руководился онъ въ своемъ выборѣ лица. Мы думаемъ, что это самообвиненіе сдѣлано г-номъ Невельскимъ a posteriori, и едва ли онъ рѣшился бы поставить на такой важный постъ лицо, которому онъ не довѣрялъ и которое — не уважалъ, а назначилъ только потому, что не было «другого свободнаго офицера», сознавая при этомъ, что назначенное имъ лицо ни къ чему неспособно. Защищая г-на Невельского отъ самого его, мы сошлемся на отзывы Буссе о г-нѣ Невельскомъ: онъ, несмотря на то, что расходился съ нимъ въ томъ или другомъ мнѣніи, постоянно называетъ его «человѣкомъ благородныхъ чувствъ, дѣятельнаго и энергическаго характера». Назначеніе на важный постъ лица, завѣдомо неспособнаго и недостойнаго, не могло бы быть оправдано ничѣмъ. Мы думаемъ вообще, что весь этотъ споръ по поводу дневника Буссе возникъ отъ непривычки у насъ публично обсуждать дѣйствія лицъ, поставленныхъ въ оффиціальное положеніе; даже наши почтенные моряки, имѣвшіе болѣе насъ случай знакомиться съ обычаями и нравами прессы другихъ странъ, раздѣляютъ однако общую всѣмъ намъ чувствительность, когда о нашей оффиціальной дѣятельности говорятъ публично. И эта болѣзненная боязнь печатнаго слова встрѣчается у насъ на каждомъ шагу: на печатное слово смотрятъ какъ на опасный бичъ, который для безопасности и слѣдуетъ держать постоянно въ футлярѣ и подъ замкомъ, какъ въ средніе вѣка не знали противъ зла, называемаго огнемъ, другого средства, какъ извѣстное ouvre-feu, и послѣ заката солнца запрещалось строжайше держать огонь.

Но кромѣ изданной уже нами части дневника Буссе, породившей вышеупомянутыя пренія, сохранилось еще нѣсколько тетрадей, которыя теперь приведены въ порядокъ и почеркъ ихъ разобранъ. Эти тетради оставляютъ, по нашему мнѣнію, весьма важный интересъ въ политическомъ отношеніи. Въ первой части, обнимающей осень и зиму на Сахалинѣ съ 1853-го на 1854-й годъ, автору приходилось описывать работы своей команды и отношенія русскихъ къ однимъ туземцамъ, такъ какъ японцы большею частью удалились. Но весною 1854-го года долженъ былъ рѣшиться вопросъ: кто поспѣетъ раньше на Сахалинъ — японцы ли съ Мацмая, или русскіе съ материка? Вь первомъ случаѣ положеніе дессанта въ 70 человѣкъ, изъ которыхъ болѣе сорока заболѣло цингою, было бы крайне затруднительно; а именно это и случилось. Вотъ потому въ новой части дневника мы видимъ въ первый разъ русскихъ и японцевъ (не рыбаковъ, а военныхъ) лицомъ къ лицу. Неизвѣстно, чѣмъ-бы кончилась эта драма, если бы наша Восточная война съ Франціею и Англіею не измѣнила ходъ дѣла и не вынудила бы насъ свезти дессантъ съ Сахалина на материкъ. Къ сожалѣнію, дневникъ Буссе обрывается на 19-мъ мая, когда ожидали прибытія гр. Путятина изъ Японіи, чтобы окончательно рѣшить вопросъ о судьбѣ нашего занятія Сахалина. Какъ извѣстно, мы оставили Сахалинъ и дессанть возвратили на материкъ; степень затаенной вражды къ намъ японцевъ обнаружилась тогда въ томъ, что они немедленно сожгли всѣ наши постройки, еще въ виду удалявшагося гарнизона нашей крепостцы. Дальнѣйшее наше упорство могло бы послужить для Франціи и Англіи поводомъ къ занятію Сахалина, чего не случилось именно благодаря благоразумію военнаго совѣта на Сахалинѣ подъ предсѣдательствомъ прибывшаго туда К. Н. Поссьета, изъ эскадры гр. Путятина.

Только около половины апрѣля начали появляться на Сахалинѣ японскіе офицеры съ вооруженными солдатами; а до того времени авторъ проводилъ конецъ зимы въ экскурсіяхъ по острову. Описаніемъ одной изъ этихъ экскурсій начинаются послѣднія тетради дневника Буссе; эта экскурсія была предпринята 8-го февраля 1854-го года.

10-го февраля. — Третьяго дня, въ 6-ть часовъ утра, я поѣхалъ въ Туотогу, находящуюся отъ нашего поста (Муравьевскаго) верстахъ въ 25-ти. Я отдѣлилъ отъ рабочихъ собакъ семь лучшихъ для легковой ѣзды. Изъ нихъ 6-ть собакъ запрягли въ мою нарту, а одну отдали аину (туземцу), который провожалъ меня и везъ урядника Томскаго, назначеннаго мною сопровождать меня. Они выѣхали на 10-ти собакахъ. Я взялъ съ собою провизіи на двое сутокъ, такъ что почти все уложилось въ мой погребецъ. Какъ жаль, что мнѣ не удалось вывезти изъ Петербурга погребецъ, подаренный мнѣ Карломъ. Я хоть не видалъ его, но увѣренъ, что онъ устроенъ съ большими удобствами. Духовая подушка, подаренная мнѣ Иваномъ Богдановичемъ (?) сопровождаетъ меня во всѣхъ моихъ путешествіяхъ. Этотъ разъ, въ отношеніи скорости ѣзды, моя поѣздка была очень удачна. Я понесся съ необычайною быстротою, такъ что, пріѣхавъ въ селеніе Сусую, находящееся отъ насъ верстахъ въ 10-ти, я остановился, привязалъ собакъ и зашелъ въ юрту дожидаться отставшихъ отъ меня проводниковъ. Отдохнувшія собаки мои прекрасно везутъ, и я надѣюсь болѣе не отставать отъ аиновъ. Отъ селенія Сусуи дорога идетъ по замерзшему заливу. Подъѣхавъ къ устью рѣки, я увидѣлъ множество аиновъ, ловящихъ камбалу. Я остановился посмотрѣть. Для ловли этой прорубаются небольшія проруби въ томъ мѣстѣ, гдѣ рѣка, вливаясь въ заливъ, имѣетъ отмели. Ловецъ имѣетъ свою особенную прорубь и палку, у которой въ одинъ конецъ вбиты два гвоздя, въ расходящемся направленіи. Эту палку онъ опускаетъ въ прорубь и, закрывшись отъ свѣта ивовыми вѣтками, пристально смотритъ въ воду. Скоро глазъ, привыкнувъ въ темнотѣ, различаетъ ясно плавающихъ рыбъ; когда широкая и плоская камбала подойдетъ подъ прорубь, ловецъ пронзаетъ ее гвоздями, придавливая къ дну рѣки. Расходящіеся гвозди крѣпко удерживаютъ рыбу въ то время, когда ее вытаскиваютъ на ледъ. Въ настоящее время все населеніе Анивы питается камбалою, добываемою на Сусуѣ. Проѣхавъ далѣе версты двѣ, я выѣхалъ на берегъ, потому что заливъ отъ Сусуи до мыса Крильона не покрывается льдомъ. Берегъ отъ рѣки Сусуи до Туотоги низкій и покрытъ небольшимъ лѣсомъ; низкій берегъ продолжается и далѣе Туотоги, не знаю только до которыхъ мѣстъ. Пріѣхавъ въ селеніе Туотогу, я остановился въ юртѣ проводника моего, называющагося джанчиномъ Туотоги.