— Где мы высадимся? — спросил он у меня.

— Примерно милей дальше. Наверное, мне лучше все же рассказать вам о боадилах.

— Я знаю, что такое боадилы. Ведь я уже говорил вам, что изучил ваш мир.

— Угу. Одно дело читать о них…

— Я также и видел боадилов. В Земном Саду на Тейлере их четыре штуки.

— …а видеть их в аквариуме — другое.

— Вы с Хасаном настоящий плавучий арсенал. Я насчитал на вашем поясе три гранаты и четыре у Хасана.

— Гранатой нельзя воспользоваться, если такая зверюга навалится на вас, — если вы, конечно, не захотите разделаться заодно и с собой. А если он подальше, то в него гранатой не попадешь. Слишком быстро они двигаются.

Он наконец обернулся.

— Что же вы тогда используете?

Я извлек из-под галабии (совсем отуземился) оружие, которое стараюсь всегда иметь под рукой, направляясь в эти края.

Он внимательно изучил его.

— Назовите его.

— Это автомат. Стреляет метацианидными пулями, ударная сила пули — тонна. Прицельная дальность стрельбы невелика, но хватит и этого. Сработан по образцу пистолета-пулемета двадцатого века, который в те времена назывался «шмайссер».

— Довольно неудобный. Он остановит боадила?

— Если повезет. В одном из этих ящиков у меня есть еще пара. Не хотите?

— Нет, спасибо, — он помолчал. — Но вы можете рассказать мне о боадилах поподробнее. В тот день, честно говоря, я лишь мельком взглянул на них, да и то они порядком погрузились в воду.

— Ну… Голова смахивает на крокодилью, только побольше. Около сорока футов длиной. Способен свернуться в большой пляжный мяч с зубами. Стремителен и на земле и в воде, и чертовски много ножек по обоим бокам…

— Сколько именно? — перебил он.

— Хм, — я умолк. — Если говорить откровенно, никогда не считал. Секундочку.

— Эй, Джордж, — я повернулся в сторону, где знаменитый главный биолог Земли мирно дремал в тени паруса. — Сколько ног у боадила?

Он поднялся, слегка потянулся и подошел к нам.

— Боадилы? — задумчиво произнес он, ковыряя пальцем и ухе и прокручивая в голове листы справочника. — Они определенно относятся к классу пресмыкающихся, уж в этом-то мы можем быть уверены. А вот принадлежат ли они к отряду крокодилов, собственному подвиду, или к отряду чешуйчатых, подотряду раздирающих, семейству новоногих, как полусерьезно утверждает один мой коллега с Тейлера, — мы не уверены. На мой взгляд, они — нечто, напоминающее сделанные до Трех Дней фоторепродукции представлений художников о том, как выглядели фитозавры мезозойской эры. Конечно же, с превосходством в числе ног и способностью свиваться в клубок. Так что я, лично, за отнесение их к отряду крокодилов.

Он прислонился к борту и смотрел на мерцающую воду. Я понял, что он не собирается больше ничего говорить, и поэтому напомнил:

— Так сколько же у него ног?

— А? Ног? Никогда не считал. Однако, если нам повезет, мы, может быть, и получим такой шанс. Их здесь много водится. Имевшийся у меня молодой боадил долго не протянул.

— А что с ним случилось? — спросил Миштиго.

— Его съел мой мегадонаплатий.

— Мегадонаплатий?

— Несколько похож на утконоса с зубами, — пояснил я. — И примерно десяти футов ростом. Снимите его при случае. Насколько нам известно, их видели всего три-четыре раза. Австралийское животное. Своим мы обзавелись благодаря счастливой случайности. Вероятно, они долго не протянут как вид, я имею в виду — в отличие от боадилов. Это яйцекладущие млекопитающие, и яйца у них слишком крупные для голодного мира, чтобы разрешить продолжительное существование вида. Если это настоящий вид. Может быть, они всего лишь изолированные отклонения.

— Возможно, — мудро кивнул Джордж. — А впрочем, возможно, и нет.

Миштиго отвернулся, качая головой.

Хасан частично распаковал своего робота-голема — Ролема — и возился с настройкой. Эллен наконец махнула рукой на приличия и загорала голышом, зарабатывая себе ожоги по всему телу. Рыжий Парик и Дос Сантос что-то замышляли на другом конце судна. Эта парочка никогда не встречалась просто так, они всегда выполняли задания. Наша фелюга медленно плыла, и я решил, что самое время направить ее к берегу и посмотреть, что новенького среди развалин гробниц и храмов.

Следующие шесть дней прошли без происшествий и чего-либо выдающегося. Так и у цветка могут быть на месте все лепестки, а сердцевина его — темная и загнивающая. Вот именно так…

Миштиго, должно быть, брал интервью у каждого каменного барана на протяжении всех четырех миль пути до Карнака. И в свете дня, и в мерцании фонарей мы плыли среди развалин, тревожили летучих мышей, крыс, змей и насекомых под монотонный голос веганца, диктующего заметки на чуждом языке. Ночью мы разбивали лагерь в песках, устанавливая двухсотметровый периметр электронного предупреждения и выставляя двух часовых. Боадилы — животные холоднокровные, а ночи стояли достаточно прохладные. Поэтому снаружи нам опасаться особо было нечего.

Ночь освещали огромные бивачные костры, разбросанные без всякого порядка повсюду, так как веганец хотел первобытную обстановку — для антуража, полагал я.

Наши скиммеры остались южнее. Мы перегнали их в одно известное мне местечко и оставили там под охраной Управления, взяв напрокат для нашего путешествия фелюгу, которая сейчас и плыла параллельно пути паломничества Бога-Фараона из Карнака в Луксор. Так уж хотелось Миштиго. По вечерам Хасан либо тренировался с ассегаем, вымененным у одного рослого нубийца, либо, раздевшись до пояса, часами боролся со своим не знающим усталости големом.

Голем был достойным противником. Хасан запрограммировал его на силу вдвое большую, чем у среднестатистического человека, а реакцию ускорил на пятьдесят процентов. Его память содержала сотни борцовских приемов, а регулятор, теоретически, не позволял убить или искалечить противника — все благодаря химоэлектрическим аналогам центростремительных нервов, позволявшим голему до унции рассчитывать степень давления, требующуюся для перелома кости или разрыва сухожилия.

Ролем был ростом около пяти футов шести дюймов и весил около двухсот пятидесяти фунтов; сработанный на Бакабе, он очень дорого стоил, отличался бледным цветом и карикатурными чертами лица, а мозги у него располагались где-то внизу, там, где полагалось быть пупку, если бы у големов были пупки, — для защиты его мыслящего вещества от греко-римских нравов. Но даже при этом несчастные случаи могли произойти. Люди-таки погибали от рук этих штук, когда что-нибудь съезжало в их мозгах или каких-нибудь центростремительных нервах, или просто потому, что сами люди поскальзывались или пытались вырваться, добавляя недостающие несколько унций.

Я как-то держал такого почти год для боксирования. Выпало, каждый полдень проводил с ним минут пятнадцать. Стал думать о нем, почти как о человеке, а потом, однажды, он подрался со мной не по правилам, и я свыше часа молотил его и наконец сшиб ему голову. А эта штука продолжала себе боксировать дальше, как ни в чем не бывало. Я тут же перестал думать о ней, как о дружеском спарринг-партнере. Странное это ощущение, боксировать с обезглавленным големом, понимаете? Вроде как пробудиться от приятного сна и обнаружить в ногах постели изготовившийся к прыжку кошмар. Он, на самом-то деле, не «видит» противника имеющимися у него псевдоглазами — он весь покрыт пьезоэлектрическими радарными ячейками и «следит» всей поверхностью. И все же смерть иллюзии в общем-то приводит в замешательство. Я отключил своего и больше никогда не включал его вновь. Сплавил его торговцу верблюдами за очень хорошую цену. Не знаю, удосужился ли тот насадить голову обратно. Но он же был турок, так кого это волнует?

Так или иначе, Хасан возился с Ролемом, оба они блестели в свете костра, а мы все сидели на одеялах и смотрели. Летучие мыши иногда устремлялись вниз, словно большие парящие хлопья пепла, и прозрачные облака вуалью затягивали Луну, чтобы затем вновь двинуться дальше. Так все было и в третью ночь, когда я сошел с ума.