— Я сожалею, — шепчет он.

Не больше, не меньше. Просто «я сожалею». Мы остаемся в таком положении еще одну минуту, его грудь к моей спине. Он наклоняет голову вперед, и опускает лоб на мои мокрые волосы.

— Я сожалею, Джесс. Я не должен был делать этого. Я не хочу, чтобы ты думала, что я хочу просто потрахаться, потому что это не так. Я не Харрисон или любой их этих никчемных кусков дерьма. Я хочу быть твоим другом, поэтому не должен был пересекать эту грань. Я правда сожалею.

Тепло его дыхания продолжает атаковать нежную кожу на моей шее с каждым словом, что он произносит.

— Это потому, что ты восхитительна своей естественностью и красотой. Это так возбуждает, и ты не похожа на ту, которой люди тебя считают. Ты сильная, независимая и значишь гораздо больше, чем тебе кажется, но ты не веришь в себя, — он делает глубокий выдох и продолжает: — Это трудно, не увлечься тобой, настоящей тобой.

Я медленно поворачиваюсь и поднимаю на него глаза, пытаясь остановить слезы, которые хотят пролиться из моей души. Никто никогда прежде не говорил мне что-то подобное. Мое сердце переполняется, а внутри растекается тепло. Он смотрит глубоко внутрь меня, проникая через стену, которую я возводила семнадцать лет. Кирпичик за кирпичиком, слой за слоем, он прорывается сквозь них.

— Я. Вижу. Тебя. Джессика Александр, — он берет мои щеки в руки и повторяет себе, — я вижу тебя. Тебе тоже нужно себя увидеть. Если посмотришь глубже, то увидишь прекрасную, сильную девушку, которая держит весь мир на ладони. Не позволяй жизни пройти мимо из-за таких людей, как Элизабет и Хейли. Ты понимаешь меня?

Он тянется и берет меня за руку. Я иду за ним, когда он выводит нас из бассейна. Он подходит к своему креслу и хватает полотенце, вручая его мне.

— Вот. Вытирайся. Изменение планов, — говорит он.

Что происходит? Что за новый план?

Должно быть, он видит вопрос в моих глазах, но, прежде чем я успеваю озвучить его, он говорит:

— Я хочу показать кое-что.

Я молча киваю, потому что прямо сейчас он задумчив и серьезен, так что я не совсем уверена, что сказать. Никогда не видела эту его сторону. Он натягивает свою майку и надевает сандалии. Хватает второе полотенце и быстро вытирает свои волосы. Я наспех натягиваю свою одежду на мокрый купальник, затем собираю волосы так, как получается. Засовываю ноги в свои шлепки и хватаю сумку.

Ничего не говоря, он идет к выходу и открывает ворота. Я нервничаю, потому что-то не так, неправильно. Не знаю, как объяснить это, но у меня есть ощущение, что, куда бы он ни привел меня, это плохое место. Он обходит и открывает пассажирскую дверь своего пикапа для меня. Теплая кожа сиденья приятно касается моей кожи, когда я пристегиваю ремень безопасности. Он закрывает дверь, затем оббегает вокруг, запрыгивает внутрь и заводит двигатель. Его пикап громкий и большой. В этой штуке я как будто нахожусь в десяти футах над землей. Он дает задний ход и с легкость маневрирует мимо моей маленькой машинки. Когда мы выезжаем на дорогу, он направляется в город.

Прежде чем мы достигаем окраины, он сворачивает на боковую дорогу. Когда мы проезжаем немного дальше, я мгновенно понимаю, где мы. Мой желудок скручивает, и я хватаюсь за свою сумку, как будто это гарантия безопасности. Он сворачивает с дороги проезжает через вход прямо под огромной аркой, которая большими, украшенными завитками буквами гласит: «Городское кладбище».

Почему он привез меня на кладбище?

Это не может быть хорошо.

6 глава

«Другие… но не уступающие».

— Тэмпл Грандин.

Джессика

— Послушай, Джесс. Я понимаю, ты, скорее всего, сейчас немного растеряна и удивлена, какого черта я привез тебя сюда. Я только хочу, чтобы ты… поняла, — говорит он, опустив голову на руль.

Поняла что?

Он полностью заполняет это место. Это немного сводит меня с ума и мне трудно что-либо сделать. Это слегка неловко и напряженно. Воздух в кабине грузовика сгущается, и уровень моей нервозности достигает максимальной точки. Я должна что-то сказать, но что? Почему, впервые я чувствую себя сильной, когда он слаб и уязвим? Это не то чувство, с которым я когда-либо сталкивалась, поэтому не имею ни малейшего понятия, как его утешать, или как вообще на это реагировать.

Он спасает меня от моего внутреннего противостояния, когда открывает свою дверь. Выходит, захлопывает ее, обходит машину вокруг и подходит ко мне. Дверь открывается, и он протягивает руку, предлагая мне ее, чтобы я выбралась из его чудовищного грузовика. Я спрыгиваю, он закрывает мою дверь и усиливает хватку на моей руке, когда я следую за ним.

— Я никогда никого не привозил сюда прежде. Никто, кроме семьи, об этом не знает. Она всегда была позорным секретом, и родители считали, что это может запятнать их совершенный, хорошо сложенный стиль жизни загородного клуба.

Кто? О ком он говорит?

Я сейчас полностью растеряна, но все равно не задаю вопросов. Думаю, ему сейчас необходим тот, кто его выслушает. Так что я просто буду этим человеком. Он глубоко вздыхает, когда мы подходим к красивому надгробному камню, на котором с двух сторон изображены два ангелочка.

«Женевьев Бэлл Коллинз

Любимая дочь и сестра

Пусть она навсегда уйдет к ангелам».

Мое сердце падает куда-то в желудок, и челюсть напрягается. Он сильнее сжимает мою руку, и я чувствую облако грусти, окружающее нас. Освободив мою руку, он садится на колени перед могилой.

— Моя сестра. Она была аутистом, и ее жизнь быстро прервалась из-за таких людей как Элизабет, потому что она была другой, — говорит он сквозь стиснутые зубы.

Я смотрю вниз и вижу напряженные мышцы на его шее. Он поднимает руку и проводит ею по волосам. Я чувствую его боль и потерю, которую он чувствует всегда. Мои глаза опускаются на надгробие рядом с надгробием его сестры, и я вижу, что оно принадлежит его отцу. Я знаю, что он покинул этот мир много лет назад из-за рака, но то, что я сейчас нахожусь здесь, делает все намного запутаннее. У меня не самая лучшая семья, но, по крайней мере, все они до сих пор живы. Мое сердце еще немного разбивается, когда я сажусь на колени рядом с ним и жду, когда он закончит свою историю.

— Ее не стало два года назад. С тех пор я делал все, что было в моих силах, чтобы забыть тот чертовски ужасный день.

Он кладет обе руки на голову, хватает свои волосы и опускает голову на руки. Я тянусь и кладу руку ему на спину, молча его успокаивая.

— После ее рождения у мамы была послеродовая депрессия, поэтому она наняла модную высокооплачиваемую няню, чтобы заботиться о ней. Когда она подросла, начали проявляться ее отличия. В два с половиной года педиатр сказал моим родителям, что у нее есть признаки аутизма. Когда пришло время идти в школу, она все еще вела себя как ребенок, только начавший ходить и говорить, поэтому мама настояла на том, чтобы поместить ее в школу для детей с особыми потребностями. Она практически спрятала ее ото всех и позволила няне делать всю ее работу. Мама казалась потерянной, и ее холодность по отношению к Женевьев была ужасна. Я никогда это не замечал, поскольку мама всегда была сфокусирована на мне.

Он вздыхает и проводит пальцами по выгравированным словам на надгробном камне перед тем, как продолжить.

— В школу и обратно ее возили на специальном автобусе. Как я и говорил, мама хотела спрятать ее ото всех. Даже несмотря на то, что Женевьев вербально себя никак не выражала и не любила физического контакта, она всегда позволяла мне обнимать ее. Все остальные думали, что она ни с кем не общалась, но это не так: она общалась со мной. Она всегда тянулась ко мне, трогала мое лицо и улыбалась. Она была очаровательна и невинна. Я всегда чувствовал, что ей одиноко, даже когда доктора сказали, что, возможно, ей необходимо время, чтобы побыть в одиночестве. Я ежедневно заходил к ней в комнату и играл с ней. Ей нравилось расставлять на полу разные предметы в линии, поэтому я помогал ей в этом. Это может показаться глупым, но это было наше время, только для нас двоих.